-----
Пожелав молодым спокойной ночи и выпив два бокала кисленькаго вина, купленнаго Осипом Иванычем где-то по случаю, Чинетти ушел из конторы последним . Утром он проснулся рано; но окна в конторе были завешаны, а дверь заперта. Чинетти подождал одиннадцати часов и решился наконец взойти на крыльцо, причем осторожно кашлянул . Из конторы ему послышался какой-то странный стон . Чинетти еще раз кашлянул , стон повторился. Это озадачило бывшаго наездника, и он попробовал отворить дверь; она была, как оказалось, не заперта. Когда Чинетти вошел в контору, его взорам представилось нечто ужасное: Осип Иваныч , как был , в венчальном наряде, сидел у стола, бледный, с искаженным лицом и блуждавшими глазами. -- Это ты, Чинетти?-- окликнул он и грустно поник головой. -- Я-с ... Что это с вами, Осип Иваныч ? -- Со мной?.. Ничего... несчастный человек и больше ничего. Движением головы Осип Иваныч показал на спальню, где стояла нетронутая парадная кровать; Марьи Ивановны не было. -- Никого нет ... один , один , один !-- шептал Осип Иваныч , с глухими рыданиями роняя свою лысую голову на стол .
VI.
Стояла глубокая осень, когда на севере небо по целым неделям обложено низкими серыми туманами и без конца льется безпощадный дождь. Особенно тяжела такая осень где-нибудь на глухом прииске, с котораго нельзя ни выйти ни выехать, а приходится отсиживаться в четырех стенах , точно в осажденном городе. Майор Муштуков от души ненавидел это время года, хотя человек был испытанный и видавший на своем веку виды. -- Это тюрьма, а не осень,-- говорил он , поглядывая в окно своей конторы на мутную полосу струившагося дождя.-- Если бы я был англичанин , то давно бы повесился десять раз . К счастью майора, он не был англичанин , а поэтому ограничивался крупной руганью, курил без конца копеечныя сигары, плевал в потолок , иногда играл на гитаре, на которой вот уже второй год не хватало двух басков , и все поджидал , не навернется ли кто-нибудь. Прежде хоть Осип Иваныч с Чинетти завернут повинтить грешным делом , а нынче... о, чорт возьми! какое иногда может быть скверное положение! Майор сравнивал себя с медведем , который посажен в яму, но медведь хоть может спать, а майор известную часть суток должен бодрствовать. Даже на охоту нельзя было нос показать: пистоны отсыревали, ружье давало осечку, да и бродить мокрому по уши не особенно приятно. Правда, дичи было много, но она теряла цену именно благодаря этому обстоятелеству, и майор сидел в своей берлоге, смотрел в окно на прииск , ругался и опять смотрел , поджидая, не навернется ли какой-нибудь дьявол , хотя отлично знал , что подвертываться решительно некому, кроме старика Балуева. Да и Балуев приезжал редко, все жаловался на какия-то болезни и сидел дома. -- Хоть бы тебя черти задавили для разнообразия,-- говорил майор , встречая гостя. -- Этакия слова у вас , Лука Лукич , неспособныя!-- ежился Балуев .-- Сейчас и черти! И без них вон какая на дворе страсть Господня стоит . Обыкновенно, перекинувшись последними приисковыми новостями, друзья усаживались играть в вист с двумя болванами и каждый раз непременно ругали Осипа Иваныча и Чинетти. -- Подлецы, всю музыку испортили!-- говорил майор , сдавая карты.-- А где-же Миликтриса-то Кирбитьевна? -- Как в воду канула, ни слуху ни духу. Чудное это дело, Лука Лукич !.. А старик -то ведь совсем с ума спятил : горькую пьет ... -- Фельдфебельским запоем ? -- Точно так -с ... Утром прииск обойдет , а потом затворится в конторе сам -друг с четвертью да до утра и чертит . У него в каждом углу по четверти поставлено. Подойдет сначала к одной и начнет себя упрашивать: "Осип Иваныч , пожалуйте, рюмочку выкушайте".-- "Нет , благодарю вас , что-то не хочется".-- "Да сделайте такую милость, уважьте".-- "Разве уж для вас колупнуть единую". Ну, и разводит эту же музыку перед каждою четвертью. Ох , страсть одна... Испортила его, надо полагать, Марья-то Ивановна, в первую же ночь испортила, а сама тягу. -- Да как она его испортить могла, когда он и не раздевался совсем и кровать была не тронута? Убежала, и все тут . Наверное, деньжонок прихватила... Ведь я говорил этому старому чорту, так нет : всех умнее хочу быть... вот и достукался. Не фордыбачь вперед . -- Темное дело, Лука Лукич . -- Да, ведь я же говорил ? -- Говорить-то, точно что говорили, только вышло маненько в розницу супротив вашего... Старик -то говорит , что ни синь-пороха не взяла Марья Ивановна. -- Врет ... не может быть! Друзья долго спорили на эту благодарную тему, а темное дело так и осталось темным . Было известно только то, что Марья Ивановна скрылась в первую ночь после свадьбы, а почему и как -- оставалось тайной, над которой все напрасно ломали голову. Несколько раз майор разными правдами и неправдами завлекал к себе Чинетти и старался хоть из него выпытать что-нибудь, но Чинетти сам ничего не знал . -- Ну, если бы эта колдунья Матка попалась мне в руки, я ее лихо отлупцовал бы,-- ругался майор и даже засучивал рукава.-- Теперь вот играй с двумя болванами... Особенно страшны были майору безконечныя осенния ночи, которыя наводили на него тоску. Чего-чего он ни передумает за такую ночь, а не спится, хоть зарежь. Вся безпутная майорская жизнь выплывала: как он барахтался среди коньяку, сомнительных женщин , долгов , карт , зуботычин и вечной неизвестности, чем будет сыт завтра. И как будто в явь все это было и как будто во сне. Некуда было деваться майору со своей майорской силой; он колобродил , пока не выгнали из полка, и хорошо еще, что нашелся добрый человек , который дал место смотрителя на прииске. Да, тяжело иногда бывало майору, очень тяжело, особенно, когда он раздумывался о том , что ведь, пожалуй, можно бы прожить несколько иначе. В одну из таких страшных ночей, когда майор мучился у себя в конторе безсонницей, в окно кто-то осторожно постучал . Майор вскочил , зажег свечу и впустил Чинетти, который был бледен и еле шевелил языком от усталости. -- А я за вами, г. майор ,-- об явил Чинетти, не раздеваясь.-- Осип Иваныч умирают и просили вас Христом Богом приехать к ним проститься. Очень плохи-с . -- Да куда же я в этакую ночь отправлюсь? Ты с ума сошел , братец ... Нет , не поеду. Так и скажи своему Осипу Иванычу, что майор его прощает заочно. Все мы грешные люди, да девать только нас некуда. -- Никак нельзя-с ; на коленах приказали просить вас , руки целовать. Очень тяжело Осипу-то Иванычу, смертный час приходит . Майор был добр , как мы уже говорили. Он обругал по порядку все и всех , но в конце концов велел оседлать лошадь и поехал с Чинетти на Ягодный. Ночь была, на счастье, светлая. В воздухе тихо кружились медленно падавшия пушистыя снежинки, замерзшая земля звенела под копытами лошадей, как стекло, молодой месяц разливал радужное сияние колыхавшимися столбами. Торжественно и тихо было в лесу, точно все живое умерло навсегда, и только где-то далеко выла волчья голодная стая, заставлявшая лошадей фыркать и пятиться. -- Ну, и задачу задал Осип Иваныч ,-- ворчал майор , напрасно закрывая мерзнувшия колена полой нагольнаго полушубка -- полы раз езжались, и мороз начинал щипать грешное майорское тело.-- Нашел время умирать... чудак , право! Наши путники еще издали увидели слабый огонек , мерцавший в конторе Осипа Иваныча. Майор не без удоволествия соскочил с лошади, стряхнул с себя снег , потянулся всем корпусом , так что хрустнуло в нескольких местах , и бодро взбежал на крылечко. Отворив дверь, он чуть не попятился: умиравший Осип Иваныч лежал на своем старом диванчике, а против него на стуле сидела Марья Ивановна и вполголоса читала какую-то большую книгу в кожаном почерневшем переплете. Осип Иваныч открыл глаза и сделал попытку улыбнуться: он узнал майора. -- Вы, пожалуйста, не растревожьте его,-- шопотом проговорила Марья Ивановна, показывая головой на больного.-- Очень он плох . У майора вертелась на кончике языка какая-то дерзость, но Марья Ивановна в это время успела выйти. -- Ну что, Осип Иваныч , как себя чувствуешь?-- наклонился майор к больному, который опять закрыл отяжелевшия веки. -- Плохо... умираю...-- хрипел Осип Иваныч и глухо закашлялся; в груди у него точно что переливалось.-- Ушла та... змея-то? -- Ушла... Приехал проститься с тобой, Осип Иваныч ... Мало ли что бывает , голубчик , а только я зла не помню... Майор не кончил , потому что по его красному лицу катились крупныя слезы, а в горле сперлись рыдания. -- Меня... прости... меня...-- хрипел Осип Иваныч , опять закрывая глаза.-- Совесть... замучила... напрасно я тогда... тебя-то обидел ... -- Бог простит !-- шептал задыхавшимся голосом майор , отвертываясь, чтобы скрыть заплаканное лицо. Осип Иваныч был страшен , как бывают страшны умирающие от водянки: лицо опухло какой-то серой полнотой, под глазами просвечивали темные круги, нос обострился, посиневшия губы запеклись. Каждое слово стоило ему страшных усилий, но он непременно хотел говорить. -- Видел ... змею-то?-- повторил Осип Иваныч свой вопрос .-- Сама пришла... сегодня ночью... узнала... я при смерти... и пришла... а вы ничего не знаете про нее-то... про Марью? -- Ничего, Осип Иваныч ... так , болтают разное. -- Ох !.. никто не знает ... я один ... Знаете, г. майор , что... меня-то погубило? Майор вопросительно пожал плечами. -- А как меня зовут -то? -- Осипом . -- Вот , вот ... иосиф ... это и нужно было змее-то моей. Она... Марья... хлыстовка... захотела сделаться... хлыстовской богородицей... ну, ей и нужно было... обручиться... с иосифом , который хранил бы ея девство... Вот она тогда и нашла меня... а сама убежала... со стариком своим ... Ох , смерть моя... душно. К утру хранителя девства хлыстовской богородицы не стало; он умер на руках майора, который рыдал над ним , как ребенок . Марьи Ивановны не было; она опять пропала без вести, а с ней исчез и Чинетти. 1885 г.
