«Вспышка слева… сзади… спереди»!

«Воздух»!

На фото изображен АК-74С (складной).

Ползли по-пластунски, шли по-гусиному, бегом, в общем, по-всякому. Дорога до полигона всегда очень изматывала, ведь приходилось тащить АГС. Как же я ненавидел тогда этот гранатомет, он был очень неудобный и тяжелый, мы не могли понять, как с ним передвигаться, как? И всё это происходило на песчаной пыльной дороге, дышать было просто нечем.

И всё же дойдя до полигона, мы разбирали-собирали АГС, сдавали теорию и, наконец, стреляли. Офицеры упорно заставляли сесть ПОД треногу, на которой размещался АГС, развести в стороны ноги и в этом положении, прицеливаясь, стараться попасть в мишень, размещенную в пятистах метрах. Выполнить это было практически невозможно, с трудом удавалось забросить первую гранату в мишень, все остальные улетали далеко от цели.

Во время стрельбы очередью АГС начинал так сильно подпрыгивать из-за отдачи, что удержать его было, сидя в таком положении, просто невозможно. И, мало того, было необходимо, держась за ручки, сильно изгибать большие пальцы и при этом так же сильно нажимать на спусковой курок. Не представляю, как я с такой стрельбой смог сдать нормативы!

В будущем в другой части я узнал, как нужно правильно стрелять, прицеливаться и вообще обрaщаться с этим оружием и эффективно использовать его потенциал. В учебке учили чему-то странному, я был разочарован армией и своим решением пойти служить. И я жалел, что оказался тут, ведь я очень хотел пройти весь солдатский путь и многому научиться.

Вот так нас учили в учебке.

А вот так правильно.

В этот период службы я узнал, кто такие «каличи»[7] и почему нельзя ими быть. Эти солдаты предпочитали поболеть, поныть, и им было всё равно, как их воспринимают сослуживцы. Они, сославшись на кашель, насморк, царапины, с удовольствием лежали в уютном медпункте, пока все остальные справлялись с тяготами военной службы.

Я никогда там не лежал, и с температурой шагал по плацу, и на полигон с диким кашлем ходил. И даже когда со мной реально случилась беда, я всё равно справился сам, но об этом ниже.

Мне повезло – со мной служили люди со схожими представлениями о жизни. Мы боролись сами, а болезни воспринимали как вызов. Мы не только делили общий быт, мы вместе противостояли любым преградам и трудностям, мы каждый день оказывали поддержку друг другу, как будто запитывались энергией. С ними я не знал неразрешимых проблем. Я, наконец, понял, что самое важное в жизни – это настоящая мужская дружба.

Но пора перейти от патетики к быту. Я узнал, что такое солдатская столовая и наряды по ней. Хуже нет, чем попасть туда – мытье жирной посуды, котлов, чистка мокрой грязной картошки и остальное. Меня это сильно коробило. Может, я слишком критичен, но в нарядах по столовой нас использовали как рабов, запирая в сыром помещении до тех пор, пока не почистим картошку. Возможно, солдат должен научиться всему и, как Цезарь, делать одновременно кучу дел. Но почему тогда нас заставляли делать только грязную работу: мыть полы, подметать, чистить, носить и многое другое, с чем справится любой человек без опыта?

Я пошел в армию не за этим, мне казалось – нас должны были обучить стрелять из всего вооружения роты, разбираться в тактике ведения боя, сделать сильными и здоровыми, используя режим, правильное питание, тренировки и моральную подготовку. Мы призывались всего на два года и были очень ограничены временем.

И чего в итоге я достиг после шести месяцев, проведенных в учебке? Получил лычки на погоны, один раз стрелял из автомата, вообще не понял, как стрелять из АГСа, представления не имел, что делать на поле боя, и главное – не понимал, зачем я трачу свое время и деньги государства. Но зато научился изумительно убирать, отбивать деревяшками кровати, пилить бревна на пилораме и стоять на плацу с вытянутой ногой. Вот так защитник родины!

Рядом с частью через забор была тюрьма, и нас часто отправляли вместе с осужденными распиливать бревна на доски на пилораме. Это было интересным занятием, лучше, чем маршировать. Мы проводили на пилораме целые дни, отвлекаясь от солдатского распорядка, ели там же и общались с осужденными. Насколько разными могут быть судьбы у людей и насколько близкими. В тот момент я уже реально ощущал себя кем угодно, но только не солдатом. Я, как и заключенные, делал что-то, мечтая скорее стать свободным.

Особенно запомнились вечерние поверки, после которых пели гимн России. А возвращаясь в казармы, мы всегда дрались с разведчиками. Здание у нас было одно (как я уже описывал) разведка жила на первом этаже, мы, ГРВэшники на пятом, а между нами – рота связистов.

Разведчики в нашей части были элитой, туда набирали в основном спортсменов с разрядами, но они уступали нам в мощи, росте. Разведчики, как и мы, никогда не пускали никого через свой строй, даже офицеров, и все это знали. Но иногда встречались те, которые по каким-то своим соображениям считали, что могут легко пройти через наши ряды, что мы должны расступиться, освобождая путь. Как только «камикадзе» попадал в гущу солдат, каждый старался толкнуть его, пихнуть ногой, ударить, и решившийся на это, вылетая, как пробка, из строя, в будущем не шел на подобные эксперименты со своим здоровьем.

Но связисты, как и многие другие роты, вероятно, имели другое представление об этом, сквозь их строй могла пройти целая первомайская демонстрация.

Мы все, несмотря на спортивные разряды, физическую подготовку и рост, были одинаковыми. А вот порядки и правила в каждом подразделении существовали свои. Даже строевая песня отличала сильную роту: разведчики, громко напевая «пули летят, пули», уже издалека внушали уважение.

Нам же приходилось петь про яблоневый сад, про любовь, чего мы стеснялись, оттого и старались петь как можно громче, отбивая со всей силы каблуками по асфальту.

Связисты старались не встречаться с нами и разведкой и после вечерней поверки, находясь ближе к двери, стремительно убегали в казарму. А вот нам с разведкой – без вариантов было: столкнувшись у входа, мы устраивали стремительную бойню, ломая входную дверь. Но офицеры, отвечая за здоровье солдат, удерживали одну из рот на плацу, не допуская мордобития. Несмотря на то, что внутри роты многие ненавидели друг друга, мы никогда не показывали этого и всегда держались вместе, чувствуя плечо товарища. Любой солдат нашей роты, кем бы он ни был, всегда и в любой ситуации имел полную поддержку всей роты. Этого, может, не хватало связистам.

Нас с разведкой старались держать подальше друг от друга, не пойму только – зачем тогда было селить в одну казарму.

Однажды к нам в роту приехал майор, его поселили у нас, предложив на выбор: занять какую-то должность в нашей части, или демобилизоватся. Он запирался в комнате, отведенной ему, и много пил, казался старым и больным, которому действительно пора на пенсию. Я не знаю, что с ним произошло и какова его офицерская судьба, но чем-то он меня зацепил. В очередное утро дверь его комнаты открылась, оттуда вышел человек с помятым, старым лицом, «надетым» на удивительно молодое и спортивное тело. Меня впечатлила его физическая форма, но я не мог понять: что так глубоко отпечаталось на лице, заставив его сморщиться? Пользуясь возможностью поговорить, я задавал сотню, видимо, неуместных вопросов, пытаясь выяснить – кто он и откуда, но всякий раз не получал ответа. А ответы, наверное, и не требовались. Его глаза, походка, осанка, мышление и манера говорить, – всё выдавало в нем настоящего воина.