X.

     Брат Ираклий занимал отдельную, довольно большую келью, служившую и монастырской канцелярией. У него была "мирская" обстановка, т. е. на стенах картины светскаго содержания, на окнах цветы и занавески, шкафик со светскими книгами и т. д. Впрочем, все это "светское" ограничивалось культом Наполеона: библиотечка состояла исключительно из книг о Наполеоне, картины изображали его славные военные подвиги. На стенах висело до десятка портретов Наполеона в разные периоды его бурной жизни. Но главной драгоценностью брата Ираклия был бронзовый бюст Наполеона со скрещенными на груди руками. Это была своего рода реликвия. Почему и как образовался этот культ, трудно сказать, и сам брат Ираклий вероятно, мог бы обяснить меньше всех.   -- Ты бы выбросил эту дрянь,-- советовал игумен, когда по делу приходил в келью Ираклия.-- Не подобает для обители...   Брат Ираклий упорно отмалчивался, но оставался при своем. Игумен его, впрочем, особенно не преследовал, как человека, который был нужен для обители и котораго считал немного тронутым. Пусть его чудит, благо, вреда от его причуд ни для кого не было.   Второй слабостью брата Ираклия были газеты, которыя он добывал всеми правдами и неправдами. В этом случае он считал себя виноватым и хитрил. Он даже выписывал свою газету, которую получал на имя одного городского знакомаго. Для брата Ираклия было истинным праздником, когда он из Бобыльска получал с какой-нибудь "оказией" кипу еще нечитанных газет. Этот заряд газетнаго яда он проглатывал с жадностью, как наркотик. Читать приходилось украдкой, по ночам, с необходимыми предосторожностями. Начитавшись, брат Ираклий испытывал жгучую потребность с кем-нибудь поделиться почерпнутым из газетнаго кладезя материалом, но братия состояла из еле грамотных простецов, и жертвой являлся безответный брат Павлин.   -- Ничего я не понимаю... -- кротко признавался брат Павлин.-- Темный человек...   -- А ты слушай,-- настаивал брат Ираклий.   -- Только не говори мудреных слов, Христа ради. Может быть, и слушать-то тебя грешно... Вот ежели бы почитал божественное...   -- Нет, ты слушай!.. Какая теперь штука выходит с немцем... Ох, и хитер же этот самый немец!.. Не дай Бог... Непременно хочет завоевать весь мир, а там американец лапу протягивает, значит, не согласен...   Появление в обители Половецкаго дало брату Ираклию новую пищу. Помилуйте, точно с неба свалился настоящий образованный человек, с которым можно было отвести душу вполне. Но тут замешалась проклятая кукла... Заведет брат Ираклий серьезный разговор, Половецкий делает вид, что слушает, а по лицу видно, что он думает о своей кукле. И что только она ему далась, подумаешь!.. Раз брат Ираклий пригласил к себе Половецкаго напиться чаю. Это было после ночной беседы на острове. Половецкий сразу начал относиться к брату Ираклию иначе.   -- Вот посмотрите, Михаил Петрович... -- говорил брат Ираклий, с гордостью указывая на своих Наполеонов.-- Целый музей-с. Одобряетес?   -- Дело вкуса... Лично я в Наполеоне уважаю только гениальнаго стратега, а что касается человека, то он мне даже очень не нравится.   -- Очень даже напрасно-с... Великаго человека нельзя судить, как обыкновеннаго смертнаго. Ему дан дар свыше... И угодники прегрешали, а потом искупали свою вину великими подвигами.   Между прочим, одно пустое обстоятельство привлекло Половецкаго к брату Ираклию, именно, будущий инок с какой-то болезненной страстностью любил цветы, и все обительские цветы были вырощены им. Половецкому почему-то казалось, что такой любитель цветов непременно должен быть хорошим человеком.   -- Значит, по вашему, Наполеон просто гениальный разбойник, Михайло Петрович?   -- Около этого...   -- Так-с... А как понимать по вашему господ американцев?   Половецкий уже привык к неожиданным вопросам и скачкам мысли в голове брата Ираклия и только пожал плечами.   -- Американцы -- негодяи!.. -- решительно заявил брат Ираклий, дергая шеей.   -- Я не понимаю, какая-же тут связь: Наполеон и американцы?   -- А есть и связь: Наполеон хотел завоевать мир мечем, а гг. американцы своим долларом. Да-с... Что лучше? А хорошия слова все на лицо: свобода, братство, равенство... Посмотрите, что они проделывают с китайцами,-- нашему покойнику Присыпкину впору. Не понравилось, когда китаец начал жать янки своим дешевым трудом, выдержкой, выносливостью... Ха-ха!.. На словах одно, а на деле совершенно наоборот... По мне уж лучше Наполеон, потому что в силе есть великая притягивающяя красота и безконечная поэзия.   Они наговорились обо всем, т. е. говорил собственно брат Ираклий, перескакивая с темы на тему: о значении религиознаго культа, о таинствах, о великой силе чистаго иноческаго жития, о покаянии, молитве и т. д. Половецкий ушел к себе только вечером. Длинные разговоры его утомляли и раздражали.   Брат Ираклий, проводив редкаго гостя, не утерпел и прокрался через кухню в странноприимницу, чтобы подсмотреть, что будет делать Половецкий. В замочную скважину брат Ираклий увидел удивительную вещь. Половецкий распаковал свою котомку, достал куклу и долго ходил с ней по комнате.   -- Ты довольна? -- говорил он таким тоном, как говорят с маленькими детьми,-- Тебе хорошо здесь? Ах, милая, милая...   Потом он усадил ее на стол, а сам продолжал ходить.   -- Ты у меня маленькая язычница... да?..-- думал Половецкий вслух.-- Нет, нет, я пошутил... Не следует сердиться. Мы будем всех любить... Ведь в каждом живет хороший человек, только нужно уметь его найти. Так? Безконечная доброта -- это религия будущаго и доброта деятельная, а не отвлеченная. Ты согласна со мной? Так, так... сейчас человек хуже зверя, а будет время, когда он сделается лучше.   -- Да он сумасшедший!.. -- в ужасе решил брат Ираклий, стараясь уйти от лвери неслышными шагами.-- Да, настоящий сумасшедший... Еще зарежет кого-нибудь.   Из странноприимницы брат Ираклий отправился прямо к игумену и подробно сообщил о сделанном открытии. Игумен терпеливо его выслушал и довольно сурово ответил:   -- Не наше дело... Худого он ничего для нас не делает. Человек сурьезный! А что касается этой куклы, так опять не наше дело. Донос-то послал, что-ли?   -- Как же, отправил-с...   -- Вот это похуже куклы будет... В тебе бес сидит.   Брат Ираклий ушел ни с чем, обдумывая, как написать второй донос, чтобы он попал в самую точку.  

XI.

     Самым неприятным временем в обители для Половецкаго были большие годовые праздники, когда стекались сюда толпы богомольцев, а главное -- странноприимница наполнялась самой разношерстной публикой. Даже в корридоре и на кухне негде было повернуться. В качестве своего человека в обители, Половецкий уходил на скотный двор к брату Павлину, чтобы освободить свою комнату для приезжих богомольцев. Брат Павлин ютился в маленькой каморке около монастырской пекарни. Здесь всегда пахло кожей, дегтем, веревками и дрочими принадлежностями конюшеннаго хозяйства.   -- Потеснимся как нибудь,-- извинялся каждый раз брат Павлин.-- В тесноте да не в обиде...   Он уступал гостю свое место на лавке, а сам забирался на печку, не смотря ни на какой жар.   В обители большим праздником считался Успеньев день, когда праздновался "престол" в новой церкви. Вперед делались большия приготовления, чтобы накормить сотни богомольцев. Вся братия была погружена в хозяйственныя заботы, и даже брат Ираклий должен был помогать на кухне, где месил тесто, чистил капусту и картофель. Половецкий забрался к брату Павлину за два дня и тоже принимал участие в общей братской работе в качестве пекаря.   Наплыв богомольцев нынче превзошел все ожидания. Между прочим, в этой пестрой толпе Половецкий заметил повара Егорушку, который почему то счел нужным спрятаться. Затем он встретил Егорушку уже в обществе брата Ираклия. Они о чем то шептались и таинственно замолчали, когда подошел Половецкий.   -- Ты как сюда попал? -- спросил Половецкий смущеннаго Егорушку.   -- А так, ваше высокоблагородие,-- по солдатски вытянувшись, ответил Егорушка.-- Грехи отмаливать пришел. Значит, на нашем пароходе "Брате Якове" ехал наш губернатор... Подаю ему щи, а в щах, например, таракан. Уж как его, окаяннаго, занесло в кастрюлю со щами -- ума не приложу!.. Ну, губернатор сейчас капитана, ногами топать, кричать, а капитан сейчас, значит, меня в три шеи... Выслужил, значит, пенсию в полном смысле: четыре недели в месяц жалованья сейчас получаю. Вот и пришел в обитель грех свой замаливать...   -- Эк тебя угораздило! -- жалел брат Ираклий.   -- Куда же вы теперь? -- спросил Половецкий.   -- А вот уж этого, ваше высокоблагородие, я никак даже не могу знать. Из всей родни есть у меня один племянник, только не дай Бог никому такую родню. Глаз то ведь он мне выткнул кнутовищем, когда я выворотился со службы... Как же, он самый!.. Я значит, свое стал требовать, что осталось после упокойнаго родителя, разспорились, а он меня кнутовищем да прямо в глаз...   -- Одним словом, веселый племянник,-- подзадоривал брат Ираклий.   В течение дня Половецкий несколько раз встречал Егорушку в обществе брата Ираклия, и Половецкому казалось, что солдат к вечеру был уже с порядочной мухой. У них были какия то тайныя дела.   Комнату Половецкаго в странноприимнице занял бобыльский купец Теплоухов, приехавший на богомолье с женой, молодой и очень видной женщиной.   -- Ну теперь он будет тише воды -- ниже травы,-- обяснил брат Павлин,-- потому боится своей Пелагеи Семеновны и в глаза ей смотрит. Очень сурьезная женщина, хотя и молодая...   Действительно, Теплоухов держал себя, как совсем здоровый человек. Он поздоровался с Половецким, как со старым знакомым.   -- Ну, как вы тут живете? -- довольно фамильярно спросил он Половецкаго.-- Настоящее воронье гнездо... х-ха!..   -- Кому что нравится,-- уклончиво ответил Половецкий.-- Вот вы приехали-же?..   -- Жена притащила, а потом особливый случай вышел...   Половецкому совсем не хотелось разговаривать с истеричным купчиком, но Теплоухов не отставал. Они прошли на скотный двор, а потом за монастырскую ограду. День выдался теплый и светлый, с той печальной ласковостью, когда солнце точно прощается с зеылей и дарит ее своими последними поцелуями. В самом воздухе чувствовалась близость холоднаго покоя.   -- А все-таки хорошо...-- думал вслух Теплоухов, когда они вышли на монастырский поемный луг, выступавший в озеро двумя лесистыми мысками. -- Ведь вот чего проще: заливной луг. Мало ли у нас таких лугов по р. Камчужной, а вот, подите, монастырский луг кажется особенным... да... И хлеб обительский тоже особенный, мы его с женой домой увозим, и щи, и каша. Да все особенно...   Они прпсели на сваленное бревно, гннвшее без всякаго основания. Теплоухов оглянулся и заговорил уже другим тоном:   -- А ведь я тогда обманул игумна... Ей Богу! Ведь нарочно приезжал ему каяться, а слов то и не хватило. Нету настоящих слов -- и шабаш. У меня такая бывает смертная тоска... Слава Богу, кажется, все есть, и можно сказать, что всего есть даже через число. Нет, тоска... А тут... Да, тут вышел совсем даже особенный случай...   Он сделал остановку, перевел дух, огляделся кругом и заговорил уже шопотом:   -- Мне все исправник Пал Митрич представляется... Тогда еду в обитель, а он спрятался за сосну и этак меня пальчиком манит. В таком роде, что вот-вот скажет: "Голубчик, Никанор Ефимыч, выпьем по маленькой"... Ей Богу! Трясет меня, потом холодным прошибло, а он все по стороне дороги за мной бежит... И ведь как ловко: то за дерево спрячется, то за бугорок, то в канавку скачет. Откуда прыть, подумаешь... А мой кучер как есть ничего не видит. Еле жив я тогда до обители добрался. Ну, думаю, игумен отмолит навождение... Два дня прожил, а сказать ничего не мог.   -- Может быть, вы много пили перед этим? -- спросил Половецкий без церемонии.   -- Напитки принимаем, это действительно, но только свою плепорцию весьма соблюдаем и никогда в запойных не состояли...   -- А ваш отец пил?   -- Ну, это другой фасон... Тятенька от запоя и померши. Так это разсердились на кучера, посинел, пена из уст и никакого дыхания. Это, действительно, было-с. Тятенька пили тоже временами, а не то, чтобы постоянно, как пьют дьякона или вон повар Егорка. А я-то испорчен... Была одна женщина... Сам, конечно, виноват... да... Холостым был тогда, ну баловство... Она-то потом вот как убивалась и руки на себя непременно хотела наложить. Ну, а добрые люди и научили...   Наступал тихий осенний вечер с своей грустной красотой. Озеро чуть шумело мелкой осенней волной. Половецкий задумался, как это бывает в такие вечера, когда на душе и грустно, и хорошо без всякой побудительной причины. Его из задумчивости вывел Теплоухов.   -- Смотрите, смотрите, как святой отец удирает...-- шепнул он, показывая головой на кусты ивняка, обходившие зеленой каймой невидимое моховое болотце.   Действительно, на опушке стоял, покачиваясь, повар Егорушка, а между кустами мелькала сгорбленная фигура брата Ираклия.   -- Эй, отец, куда ты торопршься? -- окликнул его Теплоухов. -- Иди к нам, поговорим... Соскучился я о тебе, братчик.   Брат Ираклий нерешительно остановился, но, увидев Половецкаго, вышел из кустов. Очевидно, ему не хотелось показать себя трусом.   -- Что же, я и подойду... -- говорил он, дергая своей жилистой шеей.-- Даже очень просто...   -- Ну, садись рядком да поговорим ладком,-- приглашал Теплоухов.-- Про тебя все Палагея Семеновна спрашивает... Соскучилась, говорит. Заходи ужо к нам чайку испить...   Присевший было на бревно брат Ираклий вскочил, как ужаленный. Он как-то жалко улыбался и смотрел на Теплоухова испуганными глазами.   -- Да, пришел бы, братчик,-- продолжал Теплоухов.-- Палагея Семеновна малиновым вареньем угостит... А ты разсказал бы ей какой-нибудь сон.   Брат Ираклий весь побелел, плюнул и бегом бросился к монастырской ограде.   -- Ей, отец, воротись! -- кричал Теплоухов, надрываясь от смеха.-- Ха-ха... Не любит.   -- Вы его чем-то обидели? -- заметил Половецкий.   -- Нет, так... к слову... Ведь он девственник и боится женщин. А Палагея Семеновна очень его любит. Она у меня особенная.. Весьма все божественное уважает. Училась-то по псалтыри да по часовнику...   -- А сны при чем?   -- Ах, это совсем другое... Больной он, Ираклий, и человек строгой жизни. Я его тоже очень люблю... Днем-то ѵ него все хорошо идет но части спасения души, а по ночам разные неподобные сны одолевают. И то, и другое приснится, и на счет женскаго полу случается... Ну, ему это и обидно, что благодать от него отступает.   -- Такого человека можно пожалеть, а не смеяться над ним...   -- Совершенно верно изволите выражаться. Но строптивец он, доносы разные пишет на всю братию... Ну, пусть и сам потерпит. В ихнем звании это даже полагается... Терпи -- и конец тому делу. Которая дурь-то и соскочит сама собой...   Половецкий потом видел мельком Палагею Семеновну. Это была красивая, рослая молодая женщина,-- не красавица, но с одним из тех удивительных женских русских лиц, к которым так идет эпитет "ясноликая". У нея всякое движение было хорошо, а особенно взгляд больших, серых, глубоких глаз. И говорила она особенно -- ровно и певуче, с какими-то особенно-нежными воркующими переливами в голосе.