XII.
По случаю "престола" в обители публика толклась дня три. Половецкий с европейской точки зрения мог только удивляться, сколько у этой публики свободнаго, ненужнаго времени. Между прочим, и Теплоуховы не представляли исключения. -- Эх, пора домой! -- повторял Теплоухов, когда встречал Половецкаго.-- И зачем только мы проедаемся в этом вороньем гнезде?.. Терпеть не могу монахов, все они дармоеды. -- Ну, это вы говорите лишнее и даже не думаете того, что говорите. -- А у меня разныя мысли: дома -- одне, в дороге -- другия, в обители -- третьи... Когда Теплоуховы уехали, и их комната в странноприимнице освободилась, Половецкий опять хотел ее занять. Он отыскал свою котомку, спрятанную под лавкой, за сундучком брата Павлина. Котомка показалась ему подозрительно тяжелой. Он быстро ее распаковал и обомлел: куклы не было, а вместо нея положено было полено. Свидетелем этой немой сцены опять был брат Павлин, помогавший Половецкому переезжать на старую квартиру. Для обоих было ясно, как день, что всю эту каверзу устроил брат Ираклий. -- Михайло Петрович, Бог с вами...-- бормотал брат Павлин, перепутанный случившимся. А Половецкий стоял бледный, с искаженным от бешенства лицом и смотрел на него дикими, ничего невидевшими глазами. В этот момент дверь осторожно приотворилась, и показалась голова брата Ираклия. Половецкий, как дикий зверь, одним прыжком бросился к нему, схватил его за тонкую шею, втащил в комнату и, задыхаясь, заговорил: -- Где кукла, несчастный?!.. Где кукла?!.. -- Я... я... ные зна...аю...-- бормотал брат Ираклий, безсильно барахтаясь в железных руках обезумевшаго Половецкаго.-- Я... я... -- Где кукла?!.. -- Ираклий, отдай...-- дросил брат Павлин.-- Для чего она тебе?.. -- Н-не-ет у м-меня ничего... Отпустите меня... -- Где кукла?! -- рычал Половецкий, не помня себя от ярости. Брату Ираклию досталось-бы совсем плохо, если бы не вступился за него брат Павлин. -- Михайло Петрович, опомнитесь... Михайло Петрович, Бог с вами... Половецкий бросил брата Ираклия на лавку, как котенка, и загородил собою дверь. -- Ты отсюда живой все равно не выйдешь...-- глухо говорил он.-- Да, не уйдешь... Брат Павлин встал между ними и уговаривал брата Ираклия добром отдать куклу. Тот тяжело дышал и смотрел на Половецкаго злыми глазами. -- Нет у меня никакой куклы...-- повторил он. -- А куда ее дел? -- допытывал брат Павлин.-- Вот до чего довел Михайлу Петровича, строптивец... Ну, покайся добром, Ираклий... На Ираклия напало непобедимое упрямство, и он даже улыбнулся кривой улыбкой, что опять взорвало Половецкаго. -- Га-а-а!..-- зарычал он, бросаясь опять к нему.-- Тебе смешно, негодяю? Га-а-а... Брату Павлину стоило большого труда предупредить новую схватку. Половецкий весь трясся от охватившаго его бешенства, а брат Ираклий забился в передний угол и устроил баррикаду из стола. -- Ираклий, голубчик, покайся... -- умолял его брат Павлин.-- Ведь ты это так сделал, не от ума... Злой дух напал на тебя... Почувствовав себя до некоторой степени в безопасности, брат Ираклий проговорил: -- Что вы привязались ко мне с куклой? Может, она сама ушла из обители... Половецкий по какому-то наитию сразу понял все. В его голове молнией пронеслись сцены таинственных переговоров брата Ираклия с Егорушкой. Для него не оставалось ни малейшаго сомнения, что куклу унес из обители именно повар Егорушка. Он даже не думал, с какой это целью могло быт сделано, и почему унес выкраденную Ираклием куклу Егорушка. -- Брат Павлин, идемте...-- решительно заявил он.-- Мневас нужно... Брат Павлин повиновался безпрекословно. Когда они вышли из комнаты, Половецкий спросил, не видал-ли он, когда ушел из обители повар Егорушка. -- А недавно... С час время не будет, Михайло Петрович. -- Это он унес куклу... Ради Бога, пойдемте со мной, Мы его еще успеем догнать... Прошло минут десять, пока брат Павлин бегал отпрашиваться к игумену. Половецкий ждал его за воротами. -- Ради Бога, скорее,-- умолял он. -- Мы его догоним... Они быстро зашагали по монастырской дороге. Впереди никого не было видно. Половецкий молчал. Брат Павлин едва поспевал за ним. -- Ах, какой случай...-- повторял он.-- Какой это вредный человек брат Ираклий... Так они прошли до самой повертки, где монастырский: вроселок выходил на трактовую дорогу. Половецкий еще издали заметил курившийся под елью огонек и решил про себя, что это сделал привал повар Егорушка. Действительно, это был он. -- Да ведь это Егорка!... -- изумился брат Павлин. -- Недалеко ушел... Повар Егорушка лежал, уткнувшись лицом в траву,и спал мертвым сном. Рядом с ним в качестве corpus delicti валялась пустая сороковка. Дорожная котомка заменяла сначала подушку, а теперь валялась в стброне. Половецкий бросился к ней и первое, что увидел -- две выставлявшихся из котомки кукольных ноги. -- Я говорил... да...-- радостно шептал Половецкий, торопливо развязывая котомку. Проснувшийся Егорушка принял брата Павлина и Половецкаго за разбойников и даже крикнул: караул! Но брать Павлин зажал ему рот рукой. -- Это моя кукла, зачем ты ее стащил? -- строго заговорил Половецкий.-- Как ты смел... -- Никак нет-с, вашескоролие... Это мне Ираклий подсунул, чтобы я с бумагой владыке передал. Моей причины тут никакой нет... А чья кукла -- спросите Ираклия. Половецкий торопливо завязал куклу в платок, сунул какую-то мелочь Егорушке и молча зашагал обратно к обители. Брат Павлин едва его догнал уже версты за две. -- Михайло Негрович, знаете, какую штуку устроил наш Ираклий? -- говорил он, едва переводя дух. -- Он написал на вас новый донос, а к доносу приложил вашу куклу, чтобы Егорушка передал владыке уже все вместе. Вот ведь какую штуку удумает вредный человек... Половецкий ничего не отвечал. Он все еще не мог успокоиться от пережитаго волнения. Вечером, оставшись один в своей комнате, Половецкий развернул узелок, посадил, как делал обыкновенно, куклу на стол и побелел от ужаса. Ему показалось, что это была не та кукла, не его кукла... Она походила на старую, но чего-то не хватало. Ведь не мог же Ираклий ее подделать... -- Нет, не та...-- шептал Половецкий побелевшими от волнения губами.
XIII.
Вернувшись в обитель с своей куклой, Половецкий целых три дня не показывался из своей комнаты. Брат Павлин приходил по нескольку раз в день, но дверь была заперта, и из-за нея слышались только тяжелые шаги добровольнаго узника. "А все строптивец Ираклий виноват,-- со вздохом думал брат Павлин.-- Следовало бы его на поклоны поставить, чтобы чувствовал"... По вечерам можно было слышать, как Половецкий разговаривал сам с собой, и это особенно пугало брата Павлина, как явный признак того, что с Михал Петровичем творится что-то неладное и даже очень вредное. Так не долго и ума решиться... В первый раз Половецкий вышел из затвора ко всенощной. Брат Ираклий увидел его издали и со свойственным ему малодушием спрятался. -- Что, не бойсь, совестно глазам то? -- укорил его брать Павлин.-- Знает кошка, чье мясо села... -- А твоей скорбной главе какое дело? -- огрызнулся брат Ираклий.-- Вместе идолопоклонству предаетесь... Все знаю и все отлично понимаю. Я еще ему одну штучку устрою, чтобы помнил брата Ираклия... -- Перестань ты, строптивец!.. -- А вот увидишь... -- И откуда в тебе столько злости, Ираклий? Бес тебя мучит... Живет человек в обители тихо, благородно, никому не мешает, а ты лезешь, как осенняя муха. -- Может, я ему же добра желаю? Прошло еще дня два. Раз вечером, когда брат Павлин чинил у себя в избушке сети, Половецкий пришел к нему. Он заметно похудел, глаза светились лихорадочно. -- Не здоровится вам, Михал Петрович? -- Нет, так... вообще... Он сед на лавку и долго наблюдал за работой брата Павлина. Потом поднялся и, молча простившись, ушел. Брату Павлину казалось, что он хотел что-то ему сказать и не мог разговориться. Через полчаса Половецкий вернулся. -- Брат Павлин, вы скоро кончите свою работу? -- Да хоть сейчас, Михайло Петрович... Работа не медведь, в лес не уйдет. -- Так пойдемте ко мне...посидим... Мне скучно... Да... Он посмотрел кругом и спросил тихо; -- Брат Павлин, вам бывает страшно? Вот когда обступит темнота, когда кругом делается мертвая тишина... -- Чего же бояться, Михайло Петрович? -- А так... Сначала тоска, а потом страх... этакое особенное жуткое чувство... У вас здесь хорошо. Простая рабочая обстановка... -- Да вы присядьте, Михайло Петрович. Половецкий сел в уголок к столу и вытянул ноги. По его лицу, как тень, пробегала конвульсия. -- Надо сети выправить,-- говорил брат Павлин.-- А озеро встанет -- будем тони тянуть... Апостольское ремесло рыбку ловить. -- А ведь рыба чувствует, когда ее убивают? -- У ней кровь холодная, Михайло Петрович. Потом она кричать не умеет... Заказано ей это. Через час Половецкий и брат Павлин сидели за кипевшим самоваром. На окне в комнате Половецкаго начали появляться цветы -- астры, бархатцы, флоксы. Он думал, что их приносил брат Павлин, и поблагодарил его за эту любезность. -- Нет, это не я-с, Михайло Петрович,-- сконфуженно признался брат Павлин. -- Значит, Ираклий? -- Больше некому... Он у вас руководствует по цветочной части. Половецкий зашагал по комнате. У него на лице выступили от волнения красныя пятна. -- У него всю зиму цветы цветут, ну, вот он и вам приспособил... Уж такой человек. -- Да, человек... После чая Половецкий достал из своей котомки куклу, с особенным вниманием поправил на ней костюм, привел в порядок льняные волосы и посадил на кровать. -- Нравится она вам? -- спросил он, улыбаясь.-- Она умеет закрывать глазки и говорит "папа" и "мама". -- Красивая кукляшка,-- согласился брат Павлин.-- Тоже и придумают... т. е. на счет разговору. -- Самая простая машинка... Он дернул за ниточку и кукла тоненьким голоском сказала "папа". Брат Павлин смотрел на нее и добродушно улыбался. Половецкий с особенным вниманием наблюдал за каждым его движением. -- Вы ничего не замечаете... особеннаго? -- тихо спросил он. -- Нет, ничего, Михайло Петрович... Так, кукла, как ей полагается быть. Этот ответ заставил Половецкаго поморщиться, и он подозрительно посмотрел на брата Павлина, из вежливости считавшаго нужным улыбаться. -- А вы помните этот случай,-- с трудом заговорил Половецкий, усаживая куклу на кровать.-- Да, случай... Одним словом, когда Ираклий в первый раз вытащил куклу из моей котомки?.. Она валялась вот здесь на полу... -- Как же, помилуйте, даже очень хорошо помнго... -- Отлично... Вы стояли вот здесь у дверей, она лежала вот здесь, и вы не могли ея не видеть... да... Для ясности Половецкий показал оба места. -- Вот-вот,-- согласился брат Павлин, не понимая, в чем дело, и еще больше не понимая, почему так волнуется Михайло Петрович из-за таких сущих пустяков. -- Она лежала с закрытыми глазами,-- продолжал Половецкий.-- Левая рука была откинута... да... -- Вот-вот... Как сейчас вижу, Михайло Петрович. А вы вот об это место стояли... Половецкий взял опять на руки куклу, показал ее брату Павлину и спросил: -- Вы уверены, что это та самая кукла? -- Та самая... Этот ответ не удовлетворил Половецкаго. Он поставил брата Павлина на то место у двери, где он стоял тогда, положил куклу на пол, придав ей тогдашнюю позу, и повторил вопрос. -- Она самая,-- уверял брат Павлин. -- Зачем вы меня обманываете?!. -- Помилуйте... -- Нет, нет!.. Вы заодно с Ираклием... О, все я отлично понимаю!.. Это не моя кукла... -- Что вы, Михайло Петрович, да как это возможно... Конечно, повар Егорушка поступил неправильно, что послушался тогда Ираклия и поволок вашу куклу... А только другой куклы негде в обители добыть, как хотите. -- А в Бобыльске разве нельзя добыть?.. Перестаньте, пожалуйста, я не вчера родился... Вы все против меня. -- Помилуйте... -- И не говорите лучше ничего... Вы не знаете, как я измучился за эти дни... Мне даже больно видеть вас сейчас... -- Я уйдус, Михайло Петрович... Простите, что если что и неладно сказал. А только кукла та самая... Уверенный тон брата Павлина, а главное -- его искренняя простота подействовали на Половецкаго успокаивающим образом. -- Да, да, хорошо,-- говорил он, шагая по комнате,-- да, очень хорошо... Да, конечно, брат Павлин с его голубиной кротостью не мог обманывать... Есть особенные люди, чистые, как ключевая вода. Половецкий даже раскаялся в собственном неверии, когда брат Павлин ушел. Разве такие люди обманывают? И как он мог подозревать этого чистаго человека... Наступала ночь. Половецкий долго шагал по своей комнате. Кукла продолжала оставаться на своем месте, и у Половецкаго явилась уверенность, что она настоящая, та самая, которую он любил и которая его любила -- именно, важно было последнее. Да, она его любила, как это ни казалось бы диким и нелепым со стороны, для чужого человека... Вместе с этим Половецкий испытывал жуткое чувство, а именно, что он не один, не смотря на завешанное окно и запертую дверь. Это его и возмущало, и пугало. Он прислушивался к малейшему шороху и слышал только, как билось его собственное сердце. Ускоренно, повышенным темпом, с нервной задержкой отработавшаго аппарата. "Это бродит Ираклий" -- решил Половецкий. Но он ошибался. Брат Ираклий заперся у себя в кельи и со всеусердием писал какой-то новый донос на обительскую жизнь. За последнее время у Половецкаго все чаще и чаще повторялись тяжелыя безсонныя ночи, и его опять начинала одолевать смертная тоска, от которой он хотел укрыться под обительским кровом. Он еще с вечера знал, что не будет спать. Являлась преждевременная сонливость, неопределенная тяжесть в затылке, конвульсивная зевота. Летом его спасал усиленный физический труд на свежем воздухе, а сейчас наступил период осенних дождей и приходилось сидеть дома. Зимняя рубка дров и рыбная ловля неводом были еще далеко.
