5. Говорит нечестивый Филосторгий, что Мелетий, епископ Антиохийский, был сослан пребывающим в то время в Антиохии Констанцием на родину в город Мелитену^[1234] по обвинению в клятвопреступлении и в том, что, горячо проповедуя единосущие, он выставлял себя поборником иносущия^[1235]. После этого Констанций призвал из города Александрии соеретика Ария Евзоя^[1236] и приказал епископам, возложив на него руки, возвести в епископы Антиохийские.

Из книги шестой

1. Некоторые из клира Кизики, говорит Филосторгий, перед Евдоксием хулили Евномия в том, что он якобы проповедует неподобие (άνομοιότητος) Отца Сыну, а отрицание им подобосущия (τό μη κατ' οΰσίαν δμοιον) стало для них основанием приписать ему учение о неподобии (άνόμοιον) Сына Отцу. Обвиняли его также в том, что старинные обычаи он изменяет, а тех, кто отказывается принять его нечестие, — изгоняет^[1237]. По этой причине Константинопольскую церковь охватило волнение, намеренно возбуждаемое пресвитером этой церкви Исихием, и именно поэтому Евдоксий призвал к себе Евномия. Последний, тотчас по прибытии, стал упрекать Евдоксия в медлительности и нерадении об исполнении обещанного. Евдоксий же ответил, что ни в коем случае не пренебрегает данным обещанием, но что прежде следует прекратить волнение, коего сам он послужил причиною.

И вот Евномий, вынужденный оправдываться перед Константинопольским клиром, тех, кто прежде пребывал в смятении, столь расположил к себе, что свое мнение о нем они переменили на полностью противоположное и даже более того — горячо засвидетельствовали его благочестие. Открылось из его речей, что он не только никогда не объявлял Сына неподобным Отцу, но, напротив, следуя Писаниям, открыто проповедовал подобие (δμοιον). Не допускал он единственно подобия по существу (τό δμοιον κατά την ούσίαν), говоря, что равным образом нечестиво и признавать Сына подобнейшим (όμοιότατον) в тех отношениях, коим подобает быть между единородным Богом и бесстрастно породившим (τον άπαθώς γεγεννηκότα) Отцом^[1238]. Таким вот образом он не только привлек на свою сторону клир, но и весь собравшийся в церкви народ, слушая его рассуждения о том же предмете, был немало поражен великой его мудростью и благочестием. Поэтому и Евдоксий, обрадованный им сверх меры, воскликнул: «Вот мое защищение против осуждающих меня» (1Кор. 9:3); и народ рукоплескал Евдоксию, который так удачно и вовремя привел слова Священного Писания.

2. Говорит нечестивый Филосторгий, что богоненавистный Евномий по приказу Евдоксия в праздничный день Богоявления произнес перед народом речь, в которой со всей очевидностью обнаружилась безбожность их вероучения. Ведь, проклятые, они осмелились утверждать, будто Иосиф после непорочного зачатия имел плотское общение с Девою, и не сочли за дерзость объявить Сына рабом и слугою Отца, а Духа — рабом и слугою Сына. Уже сама их манера изъясняться вовсе чужда была торжественного благолепия, а темнота и сумбур в словесах, дерзко употребляемые непристойности смущали и производили тягостно нелепое впечатление, обнажая перед всеми мрак, смятение и богооставленность их душ.

3. Однако Евдоксий после стольких похвал Евномию не только не подумал об исполнении обещанного, но даже постарался склонить того к подписанию низложения Аэция и ариминского вероопределения, прикрывая сие незаконное и недобровольное дело личиной благоразумия^[1239]. Весьма удрученный этим Евномий отверг и то и другое, но, передав ему Кизикскую епархию вначале на словах, а потом и письменно, возвратился к себе на родину в Каппадокию^[1240].

4. Акакий, настроенный враждебно к Евномию за рукоположение его в епископы Кизики, вместе с ним обвинил и Евдоксия в том, что он, не заручившись всеобщим согласием, поставил епископом ученика Аэциева: ведь тот пылкой ревностью к ереси изо всех сил старался превзойти своего учителя. И так преуспел он в клевете, что Констанций, вняв ему, призвал в Антиохию Евномия. Лишь только он прибыл, Констанций велел ему предстать для испытания перед судом собора. Однако когда собору потребовался обвинитель — не вызвался никто; Акакий же, охваченный страхом — ибо он был совершенно уверен, что одною клеветою перед императором вконец уничтожит врага, — теперь хранил глубочайшее молчание. Констанций, узнав об этом, заподозрил, что Акакий скорее из чувства вражды, нежели в защиту справедливости возвел обвинение против Евномия. Поэтому он приказал Акакию немедленно возвратиться в свою епархию, а рассмотрение настоящего дела отложить до более значительного собора.

5. Среди таких забот до Констанция дошла молва о мятеже Юлиана^[1241]. По этой причине он тотчас отправился в Константинополь, одновременно распорядившись составить собор в городе Никее, дабы исследовать иносущие (τό ετεροούσιον). Но, достигнув Мопских ключей^[1242], он занемог и там, окрещенный Евзоем, вместе с жизнью навсегда оставил попечение и о царстве, и о неправедных соборах.

6. Когда Констанция несли для погребения, прибывший к тому времени в Константинополь Юлиан шел перед гробом без диадемы, в знак уважения к умершему^[1243], которого лишь недавно намеревался сам лишить жизни.

7. Юлиан, узурпировав царскую власть, вернул из изгнания Аэция, помня, что тот подверг себя опасности ради Галла: и не ему одному, но всем тем, кто был изгнан за церковные догматы, он возвратил их епархии.

Из седьмой книги

1. Юлиан, захватив силою царскую власть, своими указами предоставил язычникам полную свободу с тем, чтобы не было забыто ни одно их учение, христиан же постигли тягчайшие и неизъяснимые бедствия^[1244], ибо язычники повсюду терзали их всеми возможными мучениями, неизвестными доселе пытками и изуверскими казнями.

2. Говорит Филосторгий, что в то самое время, когда Георгий, епископ Александрийский, председательствовал в соборе и принуждал единомышленников Аэция подписать ему осуждение, внезапно ворвались язычники и, схватив Георгия, долго ругались над его телом, а под конце предали огню^[1245]. Нечестивый же сей писатель утверждает, будто бы руководителем сего злодеяния был Афанасий, ибо после гибели Георгия он возвратил себе прежний престол и с радостью принят был александрийцами^[1246].

3. О статуе Спасителя нашего, которую благочестивая женщина, страдающая кровотечениями, воздвигла в благодарность за милостивое исцеление, — Филосторгий пишет, что стояла она в городе возле источника и вместе с другими статуями являла посетителям сего места приятное и привлекательное зрелище. У подножия статуи Спасителя произрастала трава, служащая вернейшим средством против всех болезней, в особенности же от чахотки, — это и стало причиной особого к ней внимания. Ибо со временем стерлась память как о том, кого изображала статуя, так и о причине, по которой она была поставлена. Весьма долго стоя под открытым небом без всякой защиты, она была на значительную высоту засыпана землею, которую, особенно в дождливую погоду, наносило к подножию статуи с более возвышенных мест, так что буквы, составляющие посвятительную надпись, были скрыты от глаз.

Итак, когда произвели тщательное исследование и нижнюю часть статуи расчистили от земли, вновь открылись письмена, объясняющие все обстоятельства. Но чудесная трава с того времени больше уже не попадалась ни в том месте, ни в каком бы то ни было другом; статую же установили в церковном диаконике, где окружили надлежащей заботой и попечением, но никоим образом не поклонялись ей и не почитали. Ибо не было дозволено поклоняться изображениям из меди или какого-либо иного материала, а посему ее лишь поставили на почетное место и приходили туда, желая увидеть изображение и засвидетельствовать тем самым свою любовь к Первообразу.

И вот, в царствование Юлиана, жившие в Панеаде язычники в нечестивом порыве статую эту скинули с подножия и, привязав за ноги, протащили по главным улицам уже после того, как всю ее переломали и разбили на части. Отделившуюся от шеи голову некто, со скорбью взиравший на происходящее, втайне поспешно унес и берег, насколько то было возможно. Филосторгий свидетельствует, что видел ее собственными глазами.