(I, 5) Тогда же епископа знаменитого города того, Карфагена, отличившегося перед Богом и людьми, по имени Кводвультдей^[626], и великое множество священнослужителей, нагих и измученных, он приказал, чтобы уничтожить, посадить на разбитые корабли^[627]. Но Господь явил им свою милость и, обеспечив благополучное плавание, привел в кампанский город Неаполь. Сенаторов и многих уважаемых людей он вначале подверг суровому заточению, позже часть их изгнал за море^[628]. После удаления, как было сказано выше, епископа со святым клиром, тотчас же базилику, названную «Реститута», где по-прежнему оставались епископы, он нечестиво распродал, а также разграбил и все остальные, которые со своими богатствами находились в стенах города. Но даже и расположенные вне городских стен он какие пожелал — захватил, особенно две великолепные и почитаемые церкви святого мученика Киприана^[629], одну, где он пролил кровь, другую, где погребено его тело, в месте, называемом Маппалия. Действительно, кто бы вынес и мог без слез вспомнить, как он приказал тела наших покойных без подобающих торжественных гимнов, в молчании нести к местам погребения? К этому он прибавил еще, в наказание заставив оставшуюся часть священников уйти в изгнание. И покуда происходили эти события, оставшиеся в живых старшие священники и выдающиеся мужи из упомянутых провинций, которые он разделил между вандалами, задумали обратиться к правителю, чтобы смиренно умолять его. Поэтому они, по существующему обычаю, отправились на Максулитанское побережье^[630], которое простыми людьми по обыкновению называется Лигула, и, утратив уже и церкви и состояния, явились коленопреклоненно просить, чтобы правителями вандалов, в утешение народу, было, по крайней мере, дано согласие сохранить христианскую веру. Но из уст царя через вестника получили они гневный ответ: «Я приказал гнать всякого, кто из вашего рода и племени, и вы еще осмеливаетесь просить подобное?» И он даже распорядился в тот же день утопить их поблизости в море, но свои же долго упрашивали его не делать этого. Удалившись, удрученные скорбью и печалью, они начали, насколько и где было возможно, в разграбленных церквях творить святое таинство. Вскоре, однако, из гордыни, чтобы возвеличить самого себя, царь по своей воле начал обогащать возродившийся культ дарами.

(I, 6) Я расскажу вам о событии, которое несло на себе печать того времени. Был некий комит^[631] Себастиан^[632], зять известного того комита Бонифация, проницательный в собрании и отважный в сражении, присутствия которого Гейзерих страшился, так как тот входил в число обязательных советников. Страстно желая его смерти^[633], царь, чтобы найти повод для казни, решил расспросить его о религии. Он задумал, что таким образом обратится к Себастиану в присутствии епископов и своих домашних. «Себастиан, — сказал он, — я знаю, что ты добросовестно соблюдаешь данные нам клятвы, о справедливости этого свидетельствуют твои подвиги на поле брани и неусыпная заботливость. Но, хотя связывающая нас дружба остается неизменной и прочной, существует решение присутствующих здесь наших священников, чтобы ты доказал, что почитаешь религию, которую исповедуем и мы и наш народ». Себастиан же, поняв, что это дело удивительное и важное для многих, ему в соответствии с обстоятельствами остроумно ответил: «Государь, прошу тебя, пусть теперь будет принесен хлеб, одновременно и превосходный и негодный». Тогда все присутствующие, хотя Гейзерих был против, присудили победу Себастиану. Итак, упомянув превосходный хлеб, Себастиан сказал следующее: «Поистине, для того чтобы этот хлеб стал таким прекрасным из-за своей чистоты и составил непременную часть царской трапезы, россыпь из муки тончайшего помола, очищенная от ненужных отрубей, прошла через воду и огонь; вот почему он и на вид приятен, и на вкус хорош. Вот так я размолот жерновом остова католической веры^[634] и подобно чистой муке просеян через решето испытания, окроплен водой крещения, и дух мой опален святым огнем. И как этот хлеб из печи, так и я через обряды святых таинств, от источника Бога Творца достиг чистоты. Но пусть будет так, если ты опровергнешь мои слова. Этот хлеб пусть будет разломлен на куски, смочен водой, опять обсыпан и поставлен в печь: если получится лучший, пусть со мной будет так, как ты повелишь». Это предложение Гейзерих услышал вместе со многими, кто пришел, поэтому он оказался связанным и не мог полностью дать себе волю. Позже он умертвил воинственного мужа под другого рода предлогом^[635].

(I, 7) Но теперь вернемся к тому месту, от которого мы отклонились: царь пугает суровыми предписаниями, поэтому среди вандалов наши не могут опомниться, и не дано скорбящим места ни для молитвы, ни для жертвоприношения, так что явно исполнилось предсказание пророка: в это время не будет ни принципса, ни пророка, ни вождя и места для жертвоприношения во имя твое^[636]. Но все новые и новые козни изо дня в день все же не сломили тех священников, которые скитались в этих областях, в чьих пределах они выплачивали дань дворцу^[637]. Так, если какой-нибудь священник по существовавшему обычаю, чтобы порадовать божьих людей, рассказывал о фараоне, Навуходоносоре, Олоферне или о ком-нибудь подобном, тот же обвинялся в том, что о царе говорит такое, и тотчас же отправлялся в изгнание^[638]. Действительно, этот народ, где открыто, а в других местах тайно был измучен гонениями, так что род добродетельных погибал от многих опасностей. По этой причине многие священники тогда, как мы знаем, находились в изгнании: такие как Урбан Гирбенский^[639], Кресцент, митрополит из города Аквитаны^[640], который руководил 120 епископами, Хабетдей Тевдаленский^[641], Евстратий Суфетанский^[642] и два триполитанца: Вицис Сабратенский и Кресконий Оэнский^[643], и епископ Феликс из города Адруметины^[644], потому что он принял из-за моря некоего монаха Иоанна, но и многие другие, которых долго было бы перечислять. Однако это только те, кто был отправлен в изгнание до самой смерти, другим не разрешалось устраиваться в городах. Однако принимавшие их у себя божьи люди надеялись, что множество их, строящих себе пристанища и очаги, способствуют возвышению столпов веры, что подтверждалось и оправдалось такое изречение: насколько унижали их, настолько еще более преумножались они и усиливались.

(I, 8) После этих событий, по просьбе Валентиниана Августа, церкви Карфагена после долгого молчания и запустения были приведены в порядок епископом Деограцием^[645]; он же принадлежал к тем людям, через кого Господь осуществляет постепенно Свою волю, ибо словами он мог достичь большего, нежели другие силой.

Возрождение церквей было тогда предпринято епископом, дабы искоренить ересь, так как на 15-м году своего царствования Гейзерих захватил тот некогда знаменитый и прославленный город Рим^[646] и сразу же получил от его народа богатства многих владык. Тогда множество захваченных пленников достигло африканского берега, вандалы и мавры^[647] разделили между собой огромное число людей и по варварскому обычаю разлучали мужей с женами и детей с родителями. И тотчас же муж, совершенный и любезный богу, позаботился распродать всю золотую и серебряную церковную утварь, чтобы вернуть свободу находящимся в рабстве у варваров, чтобы сохранились брачные союзы и родители обрели детей. И так как было недостаточно мест, чтобы принять такое количество людей, он предназначил две прекрасные и просторные базилики Фауста и Новара с постелями и лежанками, которые должны были каждый день принимать всех, отпущенных за вознаграждение. Непривычность же плавания по морю и жестокость рабства подорвали силы многих, так что находящиеся среди них дети все были больны, и их благочестивый епископ подобно доброй кормилице с первого момента окружил врачами, чтобы следили за их пищей, исследовали пульс тем, кто в этом нуждался, и немедленно сообщали ему о результатах. Даже в ночное время он не оставлял своих милосердных трудов, но продолжая подходить к каждому ложу, расспрашивал, как кто себя чувствует. Все эти заботы он возложил на себя для того, чтобы ни измученные люди, ни дряхлые уже старики не остались без помощи. Поэтому ариане, исполнившись к нему сильной завистью, не раз с помощью различных хитростей пытались его убить. Но, как я убежден. Господь сразу постигал их замыслы и освобождал своего пастыря из рук злодеев. Его смерть горестно оплакивали бывшие пленники, ибо они вообразили себя неминуемо отданными в руки варваров, раз он отправился на небеса. Случилось же это через три года его пребывания в сане епископа. Тело достойного священника народ, исполненный любви и скорби, смог быстро укрыть, и в соответствии с мудрым решением его, призванного Богом, тогда похоронили незнающие люди.