Книга первая

(I, 1) Ныне, как известно, идет шестидесятый год^[593] с того времени, когда тот жестокий и свирепый народ из племени вандалов^[594] достиг пределов несчастной Африки, переправившись по удобному проходу через узкое место моря, которое на ограниченном пространстве между Испанией и Африкой сузило свои глубокие и обширные воды до двенадцати миль. Итак, когда они все переправились^[595], то немедленно, по совету опытного вождя Гейзериха^[596], чтобы создать своему племени устрашающую славу, постановили пересчитать общее количество своих людей, вплоть до младенцев, в тот день появившихся на свет. Все, кто был найден, старики, юноши, дети, рабы и господа, в целом составили восемьдесят тысяч. Впрочем, даже и сегодня среди незнающих распространено мнение, что таково было число вооруженных воинов^[597], так как ныне оно представляется малым и незначительным. Теперь, когда они находились в мирной и спокойной стране^[598], являвшей взору цветущую землю, куда бы ни направлялись их вооруженные толпы, везде, нарушая священные законы, они производили ужасное опустошение, всех повергая в бегство огнем и мечом. И нисколько не пощадили они ни плодоносящих садов, ни того, что случайно скрыли горные пещеры или другие труднодоступные и удаленные места, потому что после перехода они питались этими запасами; и вот они снова и снова свирепствовали с такой жестокостью, что в результате их действий ни одно место не осталось не разоренным. Особенно они свирепствовали в собраниях святых и базиликах^[599], на кладбищах и в монастырях, так что в огромных пожарищах сжигали дотла дома большой молитвы, а насколько возможно — города и все укрепленные поселения. Где случайно ворота во двор у достойного человека они находили запертыми, наперерыв ударами топора прорубали себе вход, чтобы тогда прямо объявить ему: как в лесу топоры разрубают на куски деревья, так и с твоими воротами, — секира и молот разрушили их. Они вступили с огнем в твое святилище; они смешали с землей табернакул твоего имени^[600].

(I, 2) Сколькие тогда прославленные епископы и благородные священники различными пытками были замучены, чтобы отдали, если кто имел, золото и серебро, собственное и церковное. И вначале имущим, подвергавшимся преследованию, определяли более легкие наказания, затем подвергали дарителей безжалостным пыткам, полагая, что это только часть, но не все подношение; и верили: чем больше кто дал, тем еще больше имеет. Одним, раскрыв им рты колами как рычагами, они лили в глотки зловонную грязь, чтобы те рассказали об имуществе, иным, чтобы допытаться, ревущим, терзали мышцы лиц и голеней; многим морскую воду, другим уксус и растопленное масло и многое другое столь же ужасное, так что тем, у кого рот уже считали наполненным, без жалости добавляли еще. Ни более слабый пол, ни осмотрительность знати, ни почтительность священников не смягчали жестокие души; но даже напротив, там усиливалась бешеная злоба, где они замечали уважение достойных людей. Я не в состоянии описать, сколькие священники и аристократы несли огромные расходы, так как предоставляли верблюдов и вьючных животных других пород; которых, чтобы шли, подгоняли железными стрекалами, и из которых иные под кнутами с жалобным видом испускали дух. Почтенная старость и достойные уважения седины, которые убелили волосы головы подобно белоснежному руну, не снискали себе у чужеземцев никакого снисхождения. Но даже невинных детей, младенцев, насильно отнятых от материнской груди, ярость варваров разбивала о землю; других же, уже держащихся на ногах, они прогоняли прямо от родного порога, за исключением крепости главного города^[601]; потому и Сион, внезапно в то время захваченный, возвещал: враг сказал, что вторгся с огнем в пределы мои, истребил младенцев моих и детей моих они разбили о землю^[602].

(I, 3) Некоторые здания из числа храмов и домов, где проходила служба, огонь мало затронул, храмы, сильно презираемые ими за красоту стен, вандалы сравнивали с землей, вот почему теперь старинный образ жизни, великолепие городов является нам не таким, как было в действительности. Но и во многих городах либо мало, либо вовсе не было обитателей. Ведь и сегодня, если где уцелеют, то вскоре становятся безлюдными, как тогда из ненависти в Карфагене они до основания разрушили театр, храм Памяти и дорогу, которую называли Небесной. И, как сообщили мне друзья, главную базилику, где похоронены нетленные тела святых великомучеников Перпетуи и Фелицитаты, Целерины, Сцилитанов и других^[603], они преступно, своим тираническим произволом распродали. Где все же обнаруживались какие-либо укрепления, которые враги с варварским неистовством не смогли взять приступом^[604], то, согнав вокруг военного лагеря бесчисленное множество людей, истязали их железными мечами, чтобы гниющие трупы, так как нельзя было атаковать, мешали обороне стен, душили зловонием разлагающихся тел. Какие и сколь многие священники были в то время ими замучены, кто бы мог передать? Тогда же и почтенного Панпиниана, епископа из нашего города^[605], все тело обожгли раскаленными клинками. Подобным же образом они поступили и с Мансуетом Уруцитанским^[606], схваченным у ворот Фурнитана. Тем временем был захвачен Гиппорегиев город^[607], которым управлял достойный всяческой похвалы блаженный Августин^[608], автор многих книг, понтифик. Тогда, снискавший за свое красноречие славу, которую он в изобилии заслужил на многих церковных поприщах, опасаясь, что пересохнет река, а также потому, что сладость наслаждения доставляет еще больше удовольствия, когда сменяется горечью полыни, он обратился с пророчеством: до тех пор, пока грешник выступает против меня, я умолк и унижен, и почел за благо хранить молчание^[609]. Исключая то время, он уже создал двести тридцать две книги, не считая бессчетного количества писем и комментариев ко всему псалтырю и Евангелиям, а также популярных трактатов, которые греки называют лучшими и точное число которых невозможно даже определить.

(I, 4) Что тут много говорить? После всех этих злобных и безумных бесчинств^[610] Гейзерих достиг величайшего города, самого Карфагена, и вступил в него^[611], и всю его древнюю, прирожденную и благородную свободу обратил в рабство, так как и сенаторов города, в большинстве своем уже немолодых, он взял в плен^[612]. Вслед за тем он издал декрет, чтобы каждый, кто имел что-либо из золота, драгоценных камней и пышных одежд, принес это; и вот так за короткий срок алчный похитил все старинное, доставшееся от отцов богатство, плод стольких усилий. Распределив каждому по одной провинции, себе он оставил Бизацену, Абаритану^[613], а также Гетулию^[614] и часть Нумидии, воинам же разделил на наследственные наделы Зевгитану^[615] и землю наместника, в то время как император Валентиниан^[616] все еще защищал удаленные провинции^[617]; после его смерти Гейзерих захватил всю Африку целиком^[618], а также и величайшие острова — Сардинию^[619], Сицилию, Корсику^[620], Ебусу, Майорику, Минорику^[621] и многие другие, которые оборонял с обычной для него надменностью. На одном из них, точнее Сицилии^[622], он впоследствии даровал Одоакру, правителю Италии^[623], право сбора налогов^[624]; и где Одоакр из всех выбирал по одному на определенное время, чтобы тот платил налоги за владельцев, некоторую часть, впрочем, оставляя себе. Кроме того, он без всяких колебаний предписывал вандалам поступать так, чтобы епископы и благородные миряне бежали от своих церквей и жилищ совершенно нищие; если же кто медлил уезжать, когда воля была объявлена, обращался навечно в раба. Это также в точности было исполнено. Действительно, мы знаем, что многие епископы и миряне, славные и почтенные мужи, сделались рабами вандалов^[625].