Самое интересное в этой части было упоминание о том, что в республике, например, уже давно не борются с менонитами. В начале 30-х годов была пара процессов, наиболее видных посадили, а потом перестали. Скорее, верующим повезло, но факт остаётся фактом: их в Северосибирске больше не трогали. В итоге же получили хороших работников, не рвущихся к тому же делать партийно-советскую карьеру. Единственное, что удивило моего собеседника, так это то, что я про менонитов знаю. «Про них вообще очень мало кто знает, если у нас в республике не жил», – удивился он.

Мне показалось странным, что Новосильцев не особо пытался понять, что меня больше всего интересует в республике. Видимо, подобно патриарху местного кооперативного движения Харитонову он тоже понял, что «рост удоев, надоев и прочая хренотень» мне не интересна.       Наверное, плюнув – пусть и мысленно – на построение диалога, он окончательно взял власть в руки.

– Самая главная проблема в республике – это безработица. Прежде всего среди мужчин-элурмийцев. Чтобы не «грузить» Вас цифрами скажу так: сейчас в Северосибирске несколько тысяч мужчин без работы. Практически все из них женаты и с детьми. С одним – это в лучшем случае, тут вообще семьи большие: по 5–7 детей – норма, а не исключение. По вашим, московским меркам это примерно 100 тысяч человек, у которых есть семья, и нет работы. Представляете себе? Вот именно – проблема сложная и никому не желаю её решать.

Решить её тоже сложно. Во-первых, потому что возможности сельского хозяйства – особенно традиционного – исчерпаны. Так много людей оно не прокормит. Поверьте, я говорю Вам как экономист – довелось когда-то в университете на экономиста-плановика выучиться. А, во-вторых, в городе и посёлках с работой тоже сложно. Она есть, но Вы как считаете, легко ли человеку, который всю жизнь, как и его отец, дед, прадед, пахал землю плугом, стать оператором станка с ЧПУ? Вот именно, а задача именно так и стоит по большому счёту – занять избыточное сельское население в промышленности.

Плюс к тому, люди, переселяющиеся в город, либо совсем не имеют опыта контактов с людьми других национальностей, либо он у них минимальный. Отсюда и национализм, и многое что другое, включая стереотипы о богатстве абсолютно всех, занятых в торговле и общепите. Потому на любую вакансию в этих сферах – включая поваров в школьных столовых и детских садах – сразу несколько претендентов из представителей титульной нации. Бывают даже случаи покупки такого рода должностей. Понятное дело, с этим борются – и прежде всего сотрудники КГБ, но стереотипы столь сильны, что многие элурмийцы скорее поверят в то, что устроившийся на работу заплатил больше других, а не в то, что он больше этому месту соответствует.

Ещё есть дурацкие стереотипы по поводу нефти и нефтепереработки. Как следствие, желающих работать в этих сферах элурмийцев мало. Многие просто боятся того, что если они устроятся, к примеру, на нефтеперегонный завод, то к ним будет хуже относиться родня. Вот и получается, что может висеть объявление с несколькими вакансиями на заводе, но элурмиец вместо этого будет просить денег у родных, чтобы его устроили за взятку грузчиком в магазин. Бред, скажите Вы!? Может и бред, но нам от этого не легче.

И, в-третьих, опять же математика и ничего больше. Сейчас элурмийцы составляют примерно треть населения республики. При высокой, почти среднеазиатской рождаемости, которая у них есть уже почти 3 десятилетия, к 2020 году их будет 70 с хвостиком процентов населения республики. Причём, не учитываются ни еврейская эмиграция, ни возможное снижение рождаемости у армян и немцев. Это, заметьте, учёные из Сибирского отделения академии наук высчитали по заданию нашего совмина, а не кто-то где-то «на коленке».

Попытки узнать что-то про Колябина не то, чтобы натолкнулись на стену, просто чего ещё можно было ожидать от чекиста. «Подробности сообщить не могу. Ведётся следствие. Ввиду общественной значимости дела в состав оперативно-следственной группы включён мой подчинённый. Есть основания полагать, что задержанный за совершение преступления является лицом, это самое преступление совершившим. Но окончательные выводы делать рано».

Я попытался узнать что-то об элурмийских организациях, но и здесь тоже натолкнулся на стену. «Не понятно очень многое. Вот подчинённый мой недавно с одним элурмийским активистом разговаривал – нет, не с сексотом, как Вы подумали, просто со своим знакомым давним. И говорит ему, дескать, ты всё то про элурмийское национальное возрождение, то про духовные традиции вашего народа, то ещё про что-то такое. А в двух словах расшифровать можешь, что возрождать хотите? Ну или там чем вам нынешняя власть мешает в плане духовных ценностей? Не то, чтоб в ответ тишина. Нет, просто вместо одного набора слов в ответ пошёл другой набор. Причём, набор ещё менее понятный. Такое, наш сотрудник сказал, впечатление было, что первый два слова во фразе между собой связаны, а вот с третьим – уже нет. А третье только с четвёртым состыкуется, а вот ни ко второму, ни к пятому в предложении отношения не имеет. Вот так и живём мы тут».

Ну хоть чего-то, как говорится, личного от НовосИльцева я всё же дождался. Он, во-первых, вспомнил о своём казачьем происхождении. Он, правда, не из енисейских казаков, а из донских, но всё же. Во-вторых, он, оказывается, тоже мог бы обозлиться на власть – причём не только за расказачивание 20-х годов. А, например, за то, что в 83-м его не перевели в МВД на усиление, хотя он вроде как и был в числе кандидатов на это («Сейчас был бы замминистра внутренних дел в одной из союзных республик на юге страны»). Или за то, что в 85-м не перевели на преподавательскую работу («Жил бы в Москве, преподавал бы в Высшей школе КГБ. Наверное, и кандидатом наук стал бы). Оба раза ему предпочли других, но он, Новосильцев, на советскую власть не озлобился, и в ней не разочаровался. А другие почему-то сплошь и рядом разочаровываются, хотя и поводов вроде как быть не должно – им страна и то дала, и это, и выучила бесплатно, и т.д, как говорится, и т.п. Между рассказами об этих несостоявшихся карьерных траекториях Новосильцев успел посетовать, что в 50-е годы не построили железную дорогу, соединявшую Мурманск с Дальним Востоком. «Как раз через республику проходила бы ветка. В плане транспорта много лучше. И производства расширить легко можно было бы».

А в завершении нашей неторопливой беседы главный местный чекист очень просил меня написать не просто правдиво, но объективно. «Я ведь не против гласности – очень даже за! Но ведь гласность не сводится к чернухе. Недостатков у нас в республике много, но не из одних же недостатков у нас жизнь состоит. Вот Вы, Валерия Александрович, и должны всё это правильно описать». Отвечать ему в стиле «кому должен – всем прощаю» я не стал. Смотреть, сел ли он после окончания беседы в стоявшую в метрах в 20 от входа в «Север» чёрную «Волгу», я тоже не стал.

– Алексей Юрьевич, – мы уж обыскались Вас, домой два раза звонили, – в голосе старшего лейтенанта Коровайко можно было уловить не только радость по поводу возращения в Заводской отдел милиции майора Лаптева, но и вполне себе подхалимские нотки. Лаптеву, незадолго до этого назначенному начальником отдела уголовного розыска, правда, было не особо до градуса подхалимажа у его подчинённых – имелись дела и поважнее. Однако видимо, жизнь подкинула ему ещё что-то важное. Оставалось только понять, что именно.

– Старлей, так странно, если б дозвонились – я же не дома был. Там я вообще редко бываю. Надо б у тебя уточнить, как супруга моя поживает, да ты, думается, об этом узнать не додумался?, – Лаптев решил немного разрядить обстановку. – Случилось-то что? Неужто Бакатин30 через полчаса к нам в отдел пожалует?

– Да вроде не собирался… А это самое страшное, что может случиться?, – на самом деле Коровайко хотел узнать о представлениях своего непосредственного начальника об ужасном, или же имело место что-то иное – включая лёгкий стёб – понять было сложно.