— Вы давно магией не занимались? — догадалась она.

— Да, как-то не до этого было… — пожала плечами Кристина, стараясь расслабиться, успокоить дыхание и чересчур разогнавшийся стук сердца. — Хотя я иногда ради интереса листала книги с заклинаниями и рунами. Это поисковое заклинание как раз там нашла. Оно завязано на вещи: нужно думать о ней, представлять её, ни на что не отвлекаясь, и мысленно искать там, где хочешь найти. Тогда магия подскажет тебе верный путь.

Натали кивнула и сильнее сжала её пальцы, другой рукой приобняв за дрожащие от волнения плечи.

Кристина села поудобнее на край мягкой кровати и закрыла глаза. Руна, руна… Деревянная круглая пластинка на чёрном шнурке. На пластинке выжжен знак, похожий на два скрещенных трезубца с ромбом посередине. Эта часть кружочка покрыта золотистой краской, насколько Кристина помнила, уже почти стёртой временем. Руна лежала в её сундуке с магическими безделушками довольно долго, ожидая своего часа, и вот наконец ей выпал шанс принести пользу… Удачный ли?

Кристина представила этот амулет сначала в своих руках, потом в руках Альберты, которая улыбнулась и уверенным жестом надела его себе на шею. Оно и к лучшему: чем ближе защитная магия к сердцу, тем больше шансов, что сможет помочь.

Кристина надеялась увидеть руну где-то рядом с Бертой, у неё в руках или на груди, но отчего-то вдруг узрела унылый, мрачный, пугающий пейзаж: тёмная чаща, поваленные деревья, поросшие мхом, полусгнившие пни… Грязная, раскисшая дорога, покрытая прошлогодней коричнево-серой листвой… Свежая трава вокруг отчего-то не росла.

Руна лежала в этой грязи, шнурок её был перерезан, а деревянная пластинка — забрызгана кровью. Сердце пропустило удар и забилось в два раза быстрее, Кристину словно ушатом ледяной воды облили. Она невольно сильнее сжала руку Натали и почувствовала, как та гладит её по плечу. Глаза горели, магия жгла её сердце, но останавливаться, не выяснив, что произошло с Бертой, было нельзя.

С другой стороны, стало безумно страшно. Кристина не хотела смотреть, хоть и должна была. Наверняка случилось что-то ужасное, непоправимое, доводящее до слёз и отчаяния, но ради того, чтобы узнать лучше, помочь, если ещё есть смысл, дать соответствующие указания, Кристина была готова потерпеть. Она взяла себя в руки, чувствуя, как жжение усиливается.

Но вокруг не было ничего: ни трупов, ни отломанных частей доспехов, ни чего-то ещё, что могло бы выдать то, что здесь была битва. Джойс, конечно, мог замести следы… Но хоть что-то должно же быть! Хоть какая-то подсказка!

Впрочем, наверное, этой окровавленной руны достаточно. А если учесть, что герцогиня Вэйд ни письма не прислала, ни сама не вернулась, то всё сходится.

— Берта… — выдохнула Кристина.

Глаза всё ещё жгло, только уже не магией, а слезами. Внутри всё холодело, сердце неслось с бешеной скоростью, а в разуме упорно пульсировало: «Не верю!»

И правда, нужно всё проверить самой. Точнее, послать людей, чтобы обыскали ту местность, перекопали эту грязь или поискали следы от костра… Если там и впрямь было сражение, окончившееся не в пользу Альберты, то Джойс бы постарался уничтожить трупы, но полностью следы не заметёшь. Какой бы глубокой ни была могила, в какой бы мелкий пепел ни обратился погребальный костёр, всё равно хоть что-то, да найдётся. А если нет… Остаётся только верить в лучшее и ждать.

Но следы крови на деревянной пластинке с выжженной руной говорили о том, что верить особо-то и не во что.

Кристина очнулась, лишь когда оказалась прижатой к груди Натали, и поняла, что безутешно рыдает.

Корабль чуть покачивался на волнах Эримского залива — главного порта Фарелла, из которого вела прямая дорога в столицу, Льорке. Только вот пока эта дорога была для них закрыта. Сразу же по прибытии драффарийских кораблей в порт выяснилось, что просто так сойти на сушу послы не могут, что для этого нужно подписать какие-то документы, а их составление займёт некоторое время…

Фернанд, конечно, тут же смирился и заявил, что они готовы ждать сколько угодно. Хотя Генрих изо всех сил намекал ему, что стоило бы проявить хоть немного твёрдости характера и дать понять, что ждать — это, мягко говоря, нежелательно.

Ему всегда казалось, что король не умеет отказывать, но теперь он в этом убедился наверняка. Тогда он сам попытался как-то разрешить ситуацию, ускорив составление всех договоров и обеспечив им выход на сушу, но всё оказалось тщетным. Слово Фернанда для фарелльцев было выше слова Генриха, а Фернанд согласился ждать.

Видит Бог, в Драффарии с приездами заморских гостей было куда легче и проще…

И вот когда ожидание уже почти подошло к концу, выяснилось, что драффарийцы должны простоять в порту ещё некоторое время — пока не закончится необходимый срок карантина, ибо в стране зреет поветрие странной и опасной болезни лёгких — белого жара. Чтобы зараза не разносилась (и, разумеется, чтобы её не подцепили дорогие гости!), нужно переждать. И осталось всего каких-то две седмицы…

Но всё же у заминки были и положительные стороны. Теперь, отправляя письмо в Эори, Генрих точно знал, что оно придёт туда, куда нужно, не потерявшись в северных лесах, среди горных тропинок или на пристанях Фарелла или Драффарии… Что не сгинет вместе с гонцом, пытающимся найти дорогу домой.

Тем утром Генрих задержался на палубе их флагмана, названного «Госпожа Мария», у кормы, сжимая в руках маленький свиток. Справа шумело бескрайнее море; сине-зелёные волны с белыми гребешками били о борт, в чистейшем небе парили и чересчур громко и противно орали чайки, а веющий, казалось, со всех сторон света ветер пробирал до костей — не спасал даже плащ из плотного чёрного сукна, подбитый горностаем. А слева, на двух холмах, расстилался Эрим, город-порт, город-рынок, город-бордель… На одном из холмов располагался их главный храм, и каждое утро оттуда доносился звон колоколов, зовущий к утренней мессе. Этот звон было слышно даже на причале, и Генрих боялся представить, как его терпели жители Эрима. При этом его распирало любопытство; отчего-то хотелось посетить этот храм, посмотреть, чем фарелльские мессы отличаются от драффарийских, но пока на берег ему хода не было.

На втором холме располагался замок хозяина этого города, герцога Лёнда. Именно ему было угодно, чтобы все приезжие гости, будь то купцы, послы или беженцы, проходили через девять кругов волокиты, несколько седмиц ждали составления документов и подписывали десятки пергаментов… Герцог, в свою очередь, оправдывался, что это всего лишь королевский приказ и он не вправе нарушать его, особенно сейчас, когда на трон взошёл новый правитель, ещё не набравшийся опыта в управлении государством, а опасный белый жар распространяется всё стремительнее.

Оторвав взгляд от бесконечных коричневых крыш Эрима, Генрих начал читать письмо из Эори. Кристина писала, явно торопясь и волнуясь — строка то и дело скакала то вверх, то вниз, иногда мелькали маленькие кляксы, и некоторые буквы было не отличить друг от друга. Однако он уже настолько привык к почерку жены, что разбирал всё с лёгкостью — или ему просто подсказывало сердце, что именно она хотела сказать.

— Ваша жена пишет, милорд? — послышался вдруг голос Фернанда — он пытался перекричать шум ветра и волн.

Генрих, впрочем, не вздрогнул от неожиданности. Даже когда король повышал голос, он всё равно звучал довольно мягко, без резкости.

— Беспокоится, — пожал плечами лорд Штейнберг, не отрывая взгляда от пергамента.

— Из-за вас?

— И из-за меня тоже, но по большей части — из-за Шингстена, — признался он.

Ответ, на самом деле, был уклончивый: Генрих не делился с Фернандом новостями о Джойсе.

Король молчал несколько минут, глядя на гребни волн. Порывистый ветер развевал его тёплый серый плащ, скреплённый на груди массивной золочёной застёжкой, и длинные, ровно обрезанные на уровне нижней челюсти тёмно-каштановые волосы, прикрытые чёрным бархатным беретом. Фернанд был ещё не стар — они с Генрихом были почти ровесники, — но уже и не молод, хотя некоторую детскость в его чертах и характере не заметить было сложно.