Больны луной, проносятся гиены,

где смята жизнь, и трапеза щедра.

Стекает кровь по кончику пера

на строки молодого джентльмена.

Он рыцарь слова, и стихи нетленны,

«Святое ремесло», где мысль остра,

ступени высшие – признать пора,

наполнены живым биеньем вены.

Зовёт гостеприимная округа,

напрасно травы нежно льнут к горам:

не встретит коктебельская подруга.

Бликует море – на душе бальзам,

и чайка хохотнула от испуга,

и пляски змей странны по вечерам.

И пляски змей странны по вечерам –

над Карадагом обострённым слухом

уловят ночи киммерийским духом.

Прибой понятен слышащим глазам.*

Как Слову Бога верил Мандельштам,**

ведь сердце друга к совести не глухо.

Сегодня тот же голос … (земля – пухом)

стихи бросают вызов жемчугам.

В словах чеканил образы резец,

безмерной силы в них судьба хранится –

благоговел над строчками творец.

Что ни страница – мастера частица:

живёт бессмертная любовь-венец,

как белая восторженная птица.

Как белая восторженная птица,

стремится к счастью светлая любовь.

Свободной никогда не прекословь,

в полёте быть ей, взоров не таиться.

Царить сумеет, если не истица,

она в пути не разобьётся в кровь.

Ты ей напиток райский приготовь –

не растеряешь счастье по крупицам.

Фантазией – над волнами упруго,

в блаженстве ярком Господа хваля,

летит-летит многоголосьем фуга.

Мелодии, нежнее хрусталя,

поёт душа, ранимая подруга,

в груди огонь желанья распаля.

В груди огонь желанья распаля,

поэт не прячет правды и восторга –

со святостью и вдохновенно строго,

благоговейно душу веселя.

Не выпускает ни на день руля:

благодарит «за Беатриче» Бога.*

Поэзия – порою недотрога,

порой звучит высокой нотой «Ля-а-а!»

К звенящей планке творчества стремится

и вы́носить, не бросить свысока

в толпу слова, а видеть слёзы, лица.

Оценит кто, услышит ли столица?

Во времени уже издалека

проходишь ты, и мысль твоя томится.

Проходишь ты, и мысль твоя томится,

доверчив, мудр, но всё-таки дитя:

с восторгом пишешь, словно бы шутя,

хотя порою видишь в горе лица…

Безоблачное счастье веселится,*

на слово клятвы чуточку грустя.

Священник, лбы обвенчанных крестя,

шепнул, мол, ждёт медовая седмица.

Безмолвный поединок, что петля,

томил и мучил гордую царицу.

Орёл с орлицей жажду утолят?!

Поэт поймал в полёте «журавля».

Ведя жену в просторную светлицу,

ты ждёшь любви, как влаги ждут поля.

Ты ждёшь любви, как влаги ждут поля,

уверен в нежности очарований,

объятий, голубиных воркований.

Ликуешь, по-мальчишечьи шаля.

Себя в «единоборстве» веселя

свободой от «невстреч» и «непризнаний»,

ценили оба силу обещаний,

в лихие годы горе разделя.

Блеснуло счастье и скользнуло прочь:

война в судьбу ворвалась, заграница.

Не могут в мире злобу превозмочь.

Забыли: кровь людская не водица.

Сехмет, пожаром обжигаешь ночь!?

Ты ждёшь греха, как воли кобылица.

Ты ждёшь греха, как воли кобылица,

чиновник рьяный городской «чека»?

Но смертник, до взведённого курка,

бессмертен, как восторженная птица.

Ошибка на бумаге пригодится.*

Теперь укором станет на века,

в десятку, в цель, попав наверняка,

корёжить будет грешника страница.

«Сехмет» – в душе чиновничьих деляг,

в зигзагах протокольной круговерти:

похоже и без «промаху» рулят.

В политике такие вензеля:

она пожара хочет, или смерти.

Ты «страсти» ждёшь, как осени земля!

«Ты страсти ждёшь, как осени земля!» –

на плахе смертник вспомнил, но с усмешкой.

Картины – чётко в памяти пробежкой

по жизни: счёт обратный – до нуля.

Рассвет. Опушка. Пуля, не петля

в судьбе сыграет на «орла и решку».

Или расстрельщик попросту замешкал?

В одной из камор – смертный свист «шмеля».

Растаял дым последней сигареты.

Повязку прочь! Не застить свет глазам!

Стихи, война, вояжи – всё, отпеты…

Не потускнеть Георгия крестам:*

В сиянии под звонкие сонеты

тебе «бродить» по солнечным лугам.

7 марта 2021 г.