– И он виноват.

– Да, и он тоже. Немного…

И это я понимаю. Я сделала ошибку, но и он не поставил Любу на место изначально. Он не дал ей понять, что она ему не нужна. Она делала все, чтобы избавиться от меня, искренне считая, что есть шанс. Он должен был защитить...

Защитить меня. Защитить нас. Он мог. Но не сделал.

И внутренне никогда ему не доверяла.

– Я часто действовала слишком глупо и неправильно. Опрометчиво. Я не такой человек. Больше не хочу влюбляться… Любовь – это слишком больно. Любовь ранит. Любовь заставляет делать глупости.

– Дочка, делать ошибки – это нормально. Ты очень импульсивна, – папа поглаживает меня по голове. – Даже я, старик, и то могу учудить. И не такое! А тут вы –молодые, влюбленные. И ты не права. Любовь – это счастье.

– Ошибки – нормально, если они не настолько фатальны, – вздыхаю. – Я не хочу еще больше загубить его будущее. И я не хочу больше терять себя в другом человеке. Папуль, все мое внимание теперь отдано тебе. Не время устраивать личную жизнь, когда ты болен. На кону твоя жизнь. И я буду за нее бороться.

Папа отворачивает голову. Его лицо мрачнее тучи. Видно, как сильно он напрягается.

– Для меня главное твое счастье. И я не болен! Посмотри на меня, я в самом расцвете сил! – он вскидывает руки. – Мне просто нравится здесь быть, – его губы начинают дрожать, изгибаясь в полуулыбке, а глаза – задорно блестеть. – Тут столько шикарных дам.

– Ага. Я так и знала, – встаю, забираю фото. – Я куплю рамку. И вечером мне нужно будет забежать на работу, забрать расчетный лист.

Целую папу в шершавую небритую щеку.

– Пока, папуль.

– Давай, дочка. Напиши, как приедешь домой. Я не буду спать, пока не увижу твое сообщение!

– Хорошо!

Иду по холлу реабилитационного центра. Это место стало для нас вторым домом. Здесь очень уютно, теплые улыбки медперсонала и других пациентов ощущаются почти родными. И пусть мне приходится много работать, чтобы заплатить немалую сумму денег, это того стоит.

Сейчас сяду на автобус и примерно через четыре буду дома. Не знаю, как буду добираться сюда и дальше. Папа думает, что впереди меня ждет учеба в местном университете и я буду чаще его навещать. Но к большому сожалению, это не так.

Нам нужны деньги, хоть он и говорит, что все хорошо, и он здоров, на самом деле прогнозы неутешительные. Потребуется еще много средств, времени и сил, чтобы обеспечить ему нормальное будущее. Он не сможет зарабатывать нам на жизнь.

А я планирую это делать впредь. Для этого буду работать, не покладая рук.

Никакого университета.

Подхожу к стойке администратора, чтобы забрать чек на оплату счета за три месяца пребывания отца в центре. Не знаю, где я найду денег, возможно, снова займу у друзей нашей семьи. В любом случае – нам с папой придется нелегко. Это огромная сумма. Но мне нужно что-нибудь придумать в этой непростой ситуации.

– Так все уже оплачено, – сообщает она, щелкая клавишами по клавиатуре компьютера.

– Что?

– Да, и еще на два месяца вперед, – она поднимает на меня глаза. – Приходил очень красивый парень, – ее щеки при этих словах немного розовеют, а ресницы смущенно дрожат. – И оплатил полный срок реабилитации для вашего отца. Он сказал, что это подарок.

Опешив, достаю фото и еще раз гляжу на надпись:

«Не отказывайся от моего подарка, прошу тебя».

Голова начинает немного кружиться, и я подхожу к куллеру, чтобы выпить холодной воды. Не буду отвергать эту помощь сейчас. Но когда-нибудь… верну его семье деньги. Заработаю, обязательно!

И все верну.

А сейчас… Мне придется принять эту помощь. У меня просто нет выбора.

Это ради папы.

Прикрываю глаза и устало вздыхаю.

Спасибо тебе, мой канатоходец.

Ты – мой герой.

И пусть мечты рушатся, но я готова ко всему…

Одиннадцать месяцев спустя.

– Я готова ко всему! – закусываю губу, и с испугом гляжу на костюм.

– Ко всему, говоришь, – маленькие глазки управляющего хитро и злорадно поблескивают. – Надевай.

– Эээ… сейчас? Даже не знаю…

– Нет, завтра, – отвечает саркастично. – Чего ты не знаешь? – начинает беситься. – Сказала же, что готова ко всему. Так делай!

Наш управляющий, в кафе, где я подрабатываю, грузный мужчина средних лет, с маленькими глазками и слегка приплющенным розоватым лицом всегда чуть-чуть грубоват со мной. Точнее – он очень грубоват со мной. Он искренне считает, что я туповата, потому что не поступила в университет. Я говорила ему, однажды, что мой отказ от дальнейшего обучения связан с тяжелыми обстоятельствами в семье, но он отмахнулся, решив для себя, что я просто неудачно оправдываюсь.

Рассказывать о том, что все же закончила школу с золотой медалью не стала. А смысл? Человек уже сам сделал выводы. Возможно, это поднимает его самооценку, так зачем портить ему настроение? Последнее время я так устала, что не ввязываюсь в лишние споры.

Так вот, о чем я. У него очень красивое имя, но оно ему жуть, как не идет. Такому грубияну и жадюге не к месту такое шикарное звание. Поэтому я зову его просто: Мужичок. А если нужно обратиться к нему лично: ВЫ. Это все. Просто ВЫ и никаких имен.

– Ну да, – пожимаю плечами, шумно втягивая воздух. – Без проблем. ВЫ же знаете…

Несмело забираю костюм и направляюсь в подсобку.

– Ох, черт! – когда выхожу, наш новенький кассир, молодой мальчишка по имени Ник, громко присвистывает. – Хороша, девчуля… так бы и сожрал.

– Ха, ха, – выставляю большой палец правой руки. Она у меня застыла в вытянутом вперед и вверх положении, я не могу ею шевелить. Ладонь стоит перпендикулярно, будто я махаю каждому встречному. Это все благодаря жесткому рукаву и резинке, придерживающей часть моих пальцев. – Тебе нельзя жирное. Ты же собирался похудеть и подкачаться к первому сентябрю. Время идет, лето скоро закончится.

Ник весело улыбается и откидывает длинную челку со лба, открывающую его пухловатые, но очень милые щечки.

– А шапочку? – мужичок окидывает меня деловитым взглядом. – Очень хорошо! Сидит как влитое!

– Шапочку? – опускаю голову и гляжу на странное тяжелое сооружение с болтающейся длинной желтой лентой у него в руках. – Это шапочка? Я думала, это мешок для костюма. Вот же ленточка… знаете… чтобы завязывать этот мешок. Можно бантик сделать.

– О, нет, милая, – он надружает сооружение мне на голову, отчего я начинаю глупо покачиваться из стороны в сторону. – Это сырная шапочка. А ленточка – так сыр же тянее-еется, – он тянет ленту на себя, а затем отпускает ее, припечатав кончиком мне по носу. – Ты глупая? Как можно было этого не понять? Вот, что творит с людьми отсутствие нормального образования!

– Сырная? О, боже… – слегка заваливаюсь набок, придерживаясь за край стула. – Но это же сосиска в тесте, зачем здесь сыр.

– Милая, это не сосиска в тесте! – возмущенно выкрикивает он. – Ну что ты!

– А что это? – заваливаюсь на другую сторону, опуская свою сырную голову вперед.

Ник нагло ржет надо мной.

– Хот дог с сыром, – произносит с такими интонациями, будто я дура, которая не вижу очевидных вещей. – Новинка меню!

– Ооо, – я сглатываю. – Хот дог с сыром… и как я сразу не догадалась…

Ник ржет все громче, затмевая басы зажигательной музыки, звучащей на все кафе.

– Милая, я надеюсь, это не сарказм, – произносит мужичок, сгребая со столика огромную стопку флаеров и кладет ее мне в левую руку.

– Но… может быть вытерем эту грязь на шапке?

– Это не грязь! – припечатывает злобно. – Это перчик!

– Ааа, – становится реально неловко. – Перчик…

– Давай, дерзай. Чтобы к вечеру не осталось ни одной листовки.

– Эй, эй, подождите, ей не будет в этом жарковато, на улице сегодня плюс тридцать один.

– Не мои проблемы, – мужичок одергивает воротник легкой хлопковой рубашки, и берет в руки стакан колы со льдом. – Работаем, бездари!