Что движет человеком, который пускается во все тяжкие и игнорирует либо просто рушит, порой нарочито демонстративно, выстроенное другими? Что заставляет его поступать подобно ребенку, еще не отличающему хорошее от дурного, когда он вторгается в чужую игру и портит, крушит все, до чего способен дотянуться? Связано ли это с его внутренним инфантилизмом или годы заточения пагубно повлияли на него? Так или иначе, надо успеть. Рено не станет церемониться с местными, возлагая на них вину за годы пленения.

На самом деле, несмотря на довольно нелестный эпитет, которым король наградил де Шатильона, ни на какого грызуна тот не походил. Широкий костьми и лицом, волосы свои, от природы светлые и непослушные, приобретшие в Святой земле и вовсе оттенок выбеленного солнцем сена, он окрашивал в ярчайший шафрановый. Та же участь постигла его пышные нелепые усы. И его неухоженная прическа, и ее цвет порождали массу шутеек, но мало кто решался сам рассказать Рено хоть одну из них – редко появляющаяся на лице кривая улыбка не сулила ничего хорошего. Бойцом он слыл отменным.

– Направление? – Бодуэн и сам знал его, но решил уточнить.

– Восток.

– Оповестите моих, боевой поход! – халат уже летел в сторону, а в двери прошмыгнули еще две подобострастно изгибающиеся тени. Король хмыкнул. Одно у них не отнять – работу свою они выполняли отменно.

Спустя некоторое время из Сирийских ворот вылетела небольшая группа, не более трех десятков, конных рыцарей. Развевались черные плащи, блестели шлемы, оскаленный череп улыбался на серебряной расшивке – всадники скакали в полном орденском облачении20. На свидание со Смертью нельзя явиться неподобающе одетым. Впереди скакал сам король, озабоченный и разозленный, позабыв все положения о местонахождении монарха в боевом походе. Успеть, нужно успеть!

Подозрения неотвратимо перерастали в уверенность. Отряд Рено де Шатильона идет на перехват каравана, передвигающегося по торговому пути. Не по старинной via maris. По тому, что проложен мимо густонаселенных прибрежных районов, мимо столицы с ее храмами, рынками и пятидесятитысячным населением. Мимо цитаделей храмовых рыцарей. Каравана, что движется в Медину, а, возможно, и в Мекку. Что могло так заинтересовать любителя поживиться де Шатильона настолько, что он сумел привлечь на свою сторону даже храмовников? Добыча должна быть очень нескромной.

Позади, чуть левее, осталась каменная громада Иерихонской крепости. Далее только сторожевые дорожные башни и два оплота Заиорданья: замок Королевского холма и еще достраивающийся Каракмора. Замки храмовников, что призваны блюсти безопасность купцов и паломников, идущих караванами по древней via regia.

Король был вне себя от гнева. О какой безопасности может идти речь, если сторожить отару поручили волкам? Quis custodiet ipsos custodes21?

Вот и Заиорданье. И пусть тысячу лет нет никакой священной реки – память о ней хранит высохшее поросшее колючками русло.

Вдалеке уже виднелись горы Гнева, относительно невысокие, но совершенно неприступные и непроходимые, протянувшиеся от древнего Элата до самой Геенны, всегда окутанной дымом. Успеть!

Не успели. Слишком много времени потрачено на бесполезную хандру. Не меньше потратили его на преследование. Здесь и до самых гор Гнева дорог не было. Лишь тропы, теряющиеся в колючем кустарнике или высокой траве. Опасная местность, где нельзя спешить, как бы ни была необходима эта спешка. То, что казалось совершенно безопасным, таило множество ловушек: ям, расщелин, скальных уступов, что в один момент способны оставить всадника без коня. Помогал острый глаз и относительно неплохое знание местности. Хуже, чем у людей из отряда де Шатильона. Не один раз преследователи теряли след, не единожды спешивались, чтобы дать передышку Бодуэну.

– Лошади должны отдохнуть… – отговаривались рыцари, видя, как он проклинает себя за эту слабость тела. Они же, несмотря на общую с королем болезнь, казалось, не теряли бодрости. Так или иначе, они не успели.

Даже первый взгляд с холма, с которого еще предстояло спуститься, заставлял содрогнуться. В небольшой долине произошло побоище. Похожие на разбросанные по комнате поломанные куклы, вокруг стреноженных верблюдов, лошадей и стоящих кучкой крытых телег, повсюду лежали тела. Кровь, везде кровь… шип снова вонзился в ладонь и показался с другой ее стороны. Рыцари рыскали среди тюков добычи, деловито обшаривали повозки, а предводители погрома стояли поодаль и смеялись. Рыжие патлы одного и почти лысый череп второго. Бодуэн узнал в нем Готье дю Меснеля, некогда не допущенного до справедливого суда своим магистром. Теперь–то де Сент Аман не посмеет заступаться.

Обычный караван, из тех десятков, что двигаются из Дамаска в сторону Айлы, где формируется один, состоящий из многих сотен животных и людей. Уже без телег и повозок, уповающий только на верблюдов. Единственных, кому под силу победить пустыню.

– 

Нас заметили… – проговорил Раймонд, приблизившись к королю. Действительно, несколько рыцарей повернулись к ним, а де Шатильон спрыгнул со скакуна и, дурачась, присел в каком–то бабском приветствии. Да он издевается! За спиной Бодуэна послышались неодобрительные голоса, а у него самого во рту появился вкус крови – стиснутые челюсти скользнули и он непроизвольно укусил себя за внутреннюю сторону здоровой щеки. А в голове проносились вихри мыслей. Тяжелые дни ждут его. За временным недееспособием Салах ад-Дина (он заставлял себя думать именно так, отвергая тот итог, что может закончиться его смертью) договариваться предстоит с кади, человеком жестким и неспособным на принятие устраивающего оба лагеря решения. Легче, наверное, договориться с голодным львом, чтобы тот отдал свою добычу. А значит, придется льстить и пресмыкаться, чего Бодуэн делать не умел и не любил.

Он выполнит все, что понадобится. Mea culpa22… Внизу продолжала кривляться и паясничать Рыжая крыса.

Знаком Бодуэн дал команду спускаться. Невероятно, но они снова опоздали! Совсем близко, всего в нескольких десятках метров, мимо пронеслись какие–то фигуры. Подбадриваемые размеренным уханием, они направлялись к месту недавней бойни. Коричневые плащи, босые ноги, сияющая в лучах солнца сталь необычных кривых мечей. Каноники! Сердце короля забилось чаще – он понимал, что сейчас увидит. Если сначала скорость бега можно было оправдать спуском с холма, то теперь в долине творилось что–то неподвластное разуму. Нашедшие в себе смелость занять боевой строй рыцари проигрывали. Никто бы не посмел назвать храмовников неумехами, но сейчас их избивали. Коричневые тени кружили вокруг, выхватывая и расчленяя одного за другим. Длинные кривые мечи со странными узловатыми рукоятями, как косы, уносили жизни. Расчетливые движения, в которых было больше механического, чем живого, не оставляли ни единого шанса соперникам. Разве есть шанс на спасение у животного, если над ним уже занесен нож мясника? Но даже в нем больше сочувствия к жертве. Понимали это и рыцари. Они еще пробовали что–то противопоставить, перегруппировываясь и прижимаясь к повозкам, но лишь пытаясь отбивать удары, а затем и вовсе опустили оружие. Не помогло – пощады не было.

Никогда ранее король не видел такого хладнокровного убийства. Он чувствовал подступившую к горлу горечь. Да, каноники выполняют свой долг, но к чему такая показная жестокость. В глазах застыла картина разлетающихся в стороны конечностей. Ужасная, нечеловеческая картина. Платок, где чертов платок…

Остались лишь двое предводителей. Теперь им было не смешно. Обычно полное крови пухлое лицо де Шатильона побелело, он даже не пытался взяться за оружие. Их стащили с коней и поставили на колени. Подошел мастер–каноник, один из коричневых, но с небольшой вышивкой в виде весов с двумя чашами (отчего членов ордена называли еще и весовщиками23).