Жене, без которой ничего бы не получилось,

Михаилу и его таинственному бородатому спутнику.

У этой книги долгий путь. Первые ее наброски сделаны еще в девяностых и выглядела она совсем иначе. Никакой историчности, скорее чистая фантазия о несуществующих мирах с парой сохранившихся до сегодняшнего дня героев. Каких? В первой книге вы их не увидите, придется подождать. В остальном – получилось ровно то, что просилось наружу.

Для начала хочу попросить о небольшой услуге.

Не читайте книгу, если вы считаете себя тонким знатоком исторических событий и блюстителем исторической же чистоты. Вам может не понравиться вольное обращение автора с реальными личностями.

Не читайте, если книга может поколебать или оскорбить вашу веру. Довольно большая ее часть весьма еретична. Еретична, но реальна ли? Все это есть на самом деле или только плод воображения умирающего? Его затянувшийся сон, его alter–vita в объятиях Фобетора? Когда начался сон, до, после или во время описываемых событий? Кто знает.

Также не читайте, если вы любитель современных течений, aka попаданцы и бояр–аниме. Здесь нет гаремов и герой не… не скажу!

Теперь к серьезному.

Случайности не случайны. Похожести чаще всего использованы намеренно. История не исторична.

Кто–то, возможно, скажет: "Да что за герой, Гамлет какой–то. Be or not to be…" И будете правы. Пусть будет Гамлет. Но тогда не ждите хэппи–энда! Мятущийся герой заканчивает свои дни сообразно. "These violent delight have violent ends", хотя в русском переводе это звучит внушительнее.

Герой не типичен, он вовсе не похож на свой реальный прототип. Однажды, еще в ранней юности или позднем детстве, увлекшись эпохой завоеваний Александра Великого, в какой–то критической статье я прочитал запавшее мне в голову: "Плутарх выписывает его не покорителем земель, неистовым в боях и пирах, а философом с томиком Аристотеля под рукой". Арриан, Курций Руф писали о первом, но Плутарх… Плутарх видел в нем человека. Таким получился и мой герой. Только с иным книжным спутником – Платоном. Когда при чтении вы споткнетесь о какое–то наивное рассуждение, то не ругайте автора. Как он мог вложить взрослые мысли семнадцатилетнему юноше? Быть может, в следующей книге герой станет более мудрым? Более сильным? Более жестоким? Не хочу и не стану спойлерить. Начните чтение и сами составьте мнение о том, стоит ли продолжать или остановиться на первых главах. И не ленитесь заглядывать в комментарии – пояснения, иногда весьма развернутые, я постараюсь дать по всем запутанным вопросам.

Приятного чтения!

14. Весь народ видел громы и огние, и звук трубный. И когда стихли они, раздался с неба Глас Божий. И услышали люди, и пали ниц, потому что не в силах были устоять, слыша Глас Его.

15. И сказал Господь народу: бойтесь, ибо пришел я наказать вас и чтобы страх мой был пред лицем вашим, ибо вы согрешили. И разрушил я города ваши, и предал дома ваши огню, да и навлек на вас скитания по земле чужой до скончания века вашего и детей, и внуков ваших. Да не преломит никто хлеб с вами, да не даст кров вам. И будете вы гонимы и побиваемы. Да воскричат вслед вам: вот они, предавшие Вестника Божия на муки смертные.

16. Да выйдете вы в одежде носимой и не возьмете ни злата, ни серебра, ни утвари, ни животных вьючных и будут стопы ваши обувью вашей. И не остановитесь вы нигде дольше, чем на три дня и три ночи, а упротивитесь, то приду я в гневе своем. Так сказал Господь.

17. И стали рвать они на себе одежды и разрывать в кровь лица. И звали они Господа своего: Боже, услышь детей заблудших своих и направь их. И призывали они Господа от утра до полудня, но не было ни голоса, ни ответа. И стали смеяться над ними римляне, которые не услышали Гласа Божия: кричите громче, ибо он бог; он задумался, он в дороге или спит просто, кричите и он проснется!

18. И стали кричать они пуще прежнего и рвать лица свои сильнее, так что кровь лилась по телам их. А когда устали терзать свою плоть, увидев, что уже мертвы некоторые, то обратили взор свой на священников, предавших суду Вестника Божия. Было их числом двунадесять, что не сгорели заживо либо домами рухнувшими раздавлены не были. И подвели они их к ущелию, на месте Храма образовавшемуся, и сбросили священников в глубины его. И вновь не услышал их Господь.

19. И привели они Анана, сына Сефа и Йосефа, прозванного Каиафой. И стали бить их крючьями и каленым железом. И когда не услышал криков их Господь, то, побив камнями, сбросили в ущелие тела их.

Прошел полдень второго дня и наступил день, что был далее. И сидели многие без сил, и бросались они в ущелие, моля о том, чтобы простил Он народ свой. Но не услышал их Господь. И вечером последнего дня услышали они шепот внутри, который гнал их…

""Что ты видишь во взоре моем,

В этом бледно–мерцающем взоре?"

"Я в нем вижу глубокое море

С потонувшим большим кораблем…"

Николай Гумилев.

Буря, приближавшаяся со стороны Галилеи, закрыла собой уже треть неба. Необычная. Странная. Страшная в своем природном неистовстве. Как–то неестественно выглядели ее сизо–черные клубы, расчерчиваемые бесшумными частыми молниями. Да и надвигались в этих краях бури обычно от mare nostrum, но сейчас догорающий закат был девственно чист. Наше море… Это для других оно наше. Рожденный в Плацентии1, с каждым годом центурион все больше отдалялся от Рима, словно тот стыдился его. Полноводный Падус, убегающий Родан, Анас с невероятной длины мостом2. Мостом в будущее – так тогда казалось. Воды в его жизни было в достатке, но море… море Гай видел лишь единожды. Да и видел – довольно смелое заявление в устах того, кто весь путь пытался сохранить себя в целости и не извергнуть наружу содержимое желудка вместе с этим самым желудком и прочей требухой.

Злосчастное импульсивное веление императора3 и он трясется, раскачивается и подпрыгивает в вакхическом танце, заключенный во чреве огромного судна. Забившийся в какой–то угол, центурион шипел проклятия. Судьбе, морю, своему происхождению… Досталось и императору.

– О, Тиберий, многих лет тебе и пусть глаза твои следят за тем, как разваливается от старости тело! – последнее центурион произнес довольно громко и беспокойно озирался. Сохранившему награды и звания не следовало поносить того, кто поступил так мягко, так непривычно для себя. Происхождение, будь оно неладно. Рим, его мечта, его кумир теперь недосягаем. Больше в жизни Гая моря не было. Была лишь жара и песок. Мармарики, Египта, Иудеи. Круг замкнулся. Центурион хмурился, следя за всполохами небесного огня. Успеть бы закончить дело. Дело… вот чем стало это для него. Работой.

Двое, распятые на невысоких столбах, уже не подавали признаков жизни. Первый, худой и с лицом, похожим на удивленную мордочку какого–то грызуна, умер тихо и быстро. Еще до начала казни он беспрестанно морщился и телом был перекошен, а через прорехи в лохмотьях, что заменяли ему одежду, виден был огромный черный кровоподтек, растекшийся от плеча до бедра. Он лишь несколько раз негромко вскрикнул, пока стражники, без особенного сочувствия поднимали его и закрепляли на столбе. Никто из зевак и не заметил момента его смерти, все внимание толпы перехватил второй разбойник. Огромный детина, облаченный во что–то, некогда бывшее весьма дорогой одеждой. Да и сам он не выглядел потерянным или принявшим свою участь. То недолгое время, проведенное им на столбе, запомнятся стражникам и распорядителям надолго. Не прошло и получаса, когда разбойник сумел высвободить левую руку, при этом страшно ее обезобразив. Не обращая внимания на хлещущую кровь, он извивался на орудии смерти словно дикий зверь и изрыгал безадресные проклятия. Молотом ему раздробили ноги, после чего здоровяк уже просто страшно рычал. Наконец, когда песок и камни вокруг окрасились красным, умер и он.