Лука опускается рядом со мной на диван. Он так близко, что его нога прижимается к моей. Как всегда, трепет пробегает по моему телу.

— Последнюю неделю я представлял себе нашу совместную жизнь, — говорит он.

— И тебе понравилось то, что ты увидел?

Он кивает. Мое сердце щебечет.

— Там, в сарае, у меня было какое-то извращенное видение прошлого, настоящего и будущего Рождества. Результат того, что я замкнулся в себе и оттолкнул тебя, оказался не таким, как представлял себе раньше. — Его выражение лица искажается, как будто он заново переживает то, что могло бы быть.

— Я знаю, каково это ‒ держать людей на расстоянии. Не позволять себе быть желанным. Не рисковать. Никакого вреда... но и никакой награды тоже.

Лука обхватывает меня за плечи.

— Ты заставила меня снова ясно взглянуть на вещи. Поверить в рождественские чудеса. Я не очень любил Рождество, но это было результатом того, что я хотел наказать себя за потерю Айзека ‒ это был его любимый праздник. Как и ты, он попал в приемную семью. Мои родители усыновили его в семнадцать лет. Через два месяца после его восемнадцатилетия мы оба ушли в армию ‒ его дед и отец служили. Он никогда их не видел, но хотел, чтобы они им гордились.

— Что касается меня, то мне не всегда было легко доверять людям, полагаю, и Айзеку тоже.

— Да. Но он доверил мне свою жизнь. — Лука тяжело вздыхает. — Думаю, это цена, которую мы платим, когда любим и теряем.

— Но суть в том, что мы любим. Можешь сосредоточиться на том, что ты потерял ‒ Айзека и его дружбу. И я понимаю это. Это человеческая природа. Или можешь сосредоточиться на времени, которое вы провели вместе. Ваши переживания, смех, все это. Это не осквернит память о нем. Гарантирую, что он на небесах ждет, когда ты придешь в себя и начнешь жить полной любви жизнью.

Лука медленно кивает с каждым словом.

— Мне жаль, что я когда-либо сомневался в своей любви к тебе или заставил тебя сомневаться в ее силе.

Глаза щиплет, но я улыбаюсь его искренности.

— А мне жаль, что я не рассказала тебе всю свою историю. Спасибо, что вмешался и помог с делом Райфа.

Лука крепко обнимает меня и я таю в его объятиях. Я могла бы привыкнуть к этому, остаться надолго в его объятиях.

Когда мы отстраняемся, он говорит:

— Как ты смотришь на то, чтобы посвятить это Рождество Айзеку? Новым традициям. Он хотел когда-нибудь жениться и завести собственную семью. Хотел срубить свою собственную елку и украсить ее. Нарядиться Сантой. Печь печенье. Ради всего святого, этот парень служил в армии, но у него был мягкий характер, доброе сердце...

Я улыбаюсь.

— По мне, так это мистер Зефир.

Лука хихикает.

— Я боялся, что если буду делать все рождественские вещи, то боль станет слишком сильной. Но в этом году, когда ты здесь, это был лучший праздничный сезон, который у меня был за долгое время.

— У меня тоже. Я так часто переезжала между возвращением к матери и назад в приемную семью, что редко занималась традиционными рождественскими делами. Хотя мы с Айрис всегда ходили в церковь, когда были вместе. Она любит Рождество.

— Ты хорошая сестра.

— А ты хороший брат.

— Какими могут быть наши собственные традиции?

— Катание на санках? Бумажные снежинки?..

Губы Луки приоткрываются, как будто у него есть идея ‒ или он собирается поцеловать меня ‒ или и то, и другое.

Мое сердце поет.

Он наклоняется так близко, что в свете камина его глаза сверкают.

Я вдыхаю его запах: сосновый лес, свежий, землистый. Впервые в жизни я делаю то, что кажется настоящим глубоким вдохом. Это облегчение. Это комфорт. Это любовь.

Появляется его медленная, кривоватая улыбка. Парень медленно, лениво моргает, как будто у нас есть все время в мире.

— Ты, я, мы ‒ это чудо, — шепчет он.

— Одно из многих, — отвечаю я.

— Я люблю тебя, Айви. — Он делает паузу. — Я никогда никому этого не говорил. Ну, кроме мамы.

— Я люблю тебя, Лука. — Прикусываю губу. — Я тоже никогда никому этого не говорила, кроме сестры. Но это совсем другая любовь.

— А эта любовь похожа на горячее какао.

— Любовь, спасающая от снежной бури.

— Как уютное кресло у камина с теплым огнем.

— И ослепительная улыбка.

— Думаешь, у меня ослепительная улыбка? — спрашивает он.

— Она начинается медленно и немного кривоватая, но да. Когда ты выкладываешься на полную катушку, она определенно ослепительна.

— Что бы ты хотела получить на Рождество, Айви?

Я развязываю резинку, удерживающую его мужской пучок.

— У меня все есть, прямо здесь. А ты?

— А что, если я скажу, что хотел бы, чтобы ты подстригла мне бороду?

— Доверяешь мне после того, как увидел, какую халтуру я проделала со своими волосами? — Касаюсь пальцами нижней части волос. К счастью, они быстро растут.

— Теперь я понимаю, что ты пыталась сохранить инкогнито. К тому же, ты все исправила.

— Не могу дождаться, когда они отрастут. Тебе понравится. — Я подмигиваю.

— Жду с нетерпением. — Лука опускает взгляд к моему рту.

Схватив его за рубашку, я закрываю глаза и притягиваю его ближе.

Пространство между нами сокращается, когда губы Луки касаются моих.

Это приглашение. И я принимаю его. Отдавая этому мужчине свое сердце, я приглашаю его любить меня, и по мере того, как поцелуй углубляется, обещаю любить его искренне, навсегда, вечно.

ЭПИЛОГ

Привет, Санта,

Спасибо тебе за рождественские чудеса. Да, именно так, во множественном числе. Я не ожидала, что Райф последует за мной в Хоук-Ридж-Холлоу, но, если бы он этого не сделал, я бы не заблудилась и не попала в настоящую ситуацию Златовласки. К счастью, я не сломала мебель.

Я все еще не могу решить, на кого Лука похож больше всего ‒ на Чудовище или на Большого Плохого Волка. Или на дровосека-одиночку, хотя он больше не одинок. Одно я знаю точно: он больше не Снеговик Фрости, а скорее мистер Зефир.

Мой мистер Зефир.

В канун Рождества, после того как провели большую часть дня, помогая в магазине пиццы и пирогов, мы вернулись к нашим милым маленьким пушистым деткам: Птичке и Лосю. Два имени, которые совсем не подходят большой собаке и маленькой собаке, но поди разберись.

Возможно, ты знаешь об этом, но Лука обучил Птичку лаять четыре раза, когда кто-то пересекает территорию. Это помогает ему понять, есть ли у него компания, если он находится в поле, ухаживая за деревьями.

В канун Рождества он был там, а Птичка была со мной. Она гавкнула четыре раза. Замолчала. Затем повторила. Наконец, я выглянула в окно и увидела освещенную фонарями дорожку, ведущую к четырем рождественским елкам, украшенным гирляндами. Под ним на платформе, покрытой одеялом, сидел Лука. Взяв с собой Лося, я вышла на улицу, в то время как Лука насвистывал песенку «Двенадцать дней Рождества».

Видишь? Еще одно чудо. Парень превращается в настоящего дядю Санту!

Пока Птичка прыгала по снегу вокруг меня, Лука поднялся на ноги. Его кривая улыбка наклонилась чуть больше на одну сторону, чем обычно, как будто он слегка нервничал. Он сделал большой, размашистый жест в сторону множества копченостей, сыров и фруктов на деревянной доске на покрывале для пикника.

Лука объяснил, что у него есть кое-что особенное для меня. Пройти через все эти трудности ради романтического момента у рождественской елки ‒ это уже нечто особенное, если можно так выразиться.

Потом он сказал, что под одной из елок лежит подарок. Лось первым разнюхал маленькую коробочку, завернутую в золотую бумагу и перевязанную серебряным бантом.

Я дам тебе угадать, что было внутри. (Подмигиваю).

Это было кольцо, украшенное голубым лабрадоритом с серебряными прожилками. Лука сказал, что камень напоминает ему мои глаза и что он отчетливо помнит, как я говорила, что не являюсь большой поклонницей бриллиантов.