– Добрый вечер, Александр Николаевич, девушку можно положить сюда. Ее надо раздеть для осмотра.

– Да, я сейчас помогу ей.

Он опускает меня на кушетку, я тут же сажусь.

Эй, что? Он собирается меня раздевать?

Нет уж, извините! Это слишком! Я не готова! Как там было в кино? «На это я пойтить не могу»!

Я только открываю рот, собираясь объяснить этому тирану, почему меня не стоит раздевать, но не успеваю…

В которой Корсар делает неожиданное заявление.

Не успеваю и слова сказать. Корсар обращается к медсестре, очень властно и уверенно – собственно, это его обычная манера общения.

– Оставьте нас на пару минут. Закройте дверь и проследите, чтобы никто не зашел!

Девушка испуганно вспыхивает и выбегает.

Интересно. Он что, реально меня решил раздеть без свидетелей?

Корсаков подходит ближе, садится на корточки, глядя на меня, и жар снова полыхает по всему телу.

– Василиса, послушай, я понимаю, то, что с тобой произошло, ужасно. Ты в шоке. Может быть, даже не очень понимаешь, что я сейчас говорю…

– Я…

– Не перебивай. Какая ты стала… непослушная! Тебя воспитывать и воспитывать! Слушай! Ты теперь под моей защитой, поняла? Так что не бойся ничего. Рассказывай все как было, всю правду, никого не пытайся прикрыть. Я тебе обещаю, что все, кто виноват в твоем состоянии, ответят по полной, поняла? Прежде всего этот урод… супруг твой.

Вот тут я реально не понимаю, о чем он?

– Супруг? При чем тут… Антон?

Не хочет же он сказать, что… на меня напали из-за Антона?

Неожиданно он делает движение вперед и… обнимает меня.

И это точно не сон.

И… я не знаю, как на это реагировать.

Я… замужем. Ну, пока еще… И…

Он отстраняется на мгновение, но лишь затем, чтобы быстро взять мое лицо в свои руки и прижаться к моим губам.

Я растерянно открываю рот, а ему только этого и надо.

Он целует меня. Снова.

И это так… так приятно, что моя голова, которая и так кружилась, теперь вообще вертится, как будто я на карусели.

Его поцелуй жадный, он словно пожирает мои губы, властно, не оставляя никакой возможности уклониться. А мне… мне почему-то совсем не хочется, чтобы он меня отпускал.

Я наслаждаюсь. Мне так хорошо! Я думаю только о том, как мне хорошо. Я даже не представляла, сколько эмоций может подарить один поцелуй! Он делает это так, что ни о чем другом нельзя думать. И я растворяюсь в эмоциях. Я плыву по течению. Думать я буду потом. Когда-нибудь. Это блаженство! Я успеваю только поймать за крылышки одну маленькую, но очень важную мысль. Мне кажется, я вернулась домой. Туда, где мне хорошо, туда, где я могу быть спокойной и счастливой. Мой дом – вот тут. В его руках. С его губами на моих губах. С его ладонями в моих волосах. И я хочу быть тут всегда. Вечно.

Он что-то шепчет. Я не сразу понимаю – что.

И он понимает, что я не понимаю. Отстраняется, тихонько встряхивает меня, заставляя открыть глаза. Я чувствую, что на моих губах играет блаженная улыбка. Которая тает, когда я понимаю, что именно он говорит.

– Что бы ни случилось, я с тобой, поняла? Ты под моей защитой. Ты – моя! Моя женщина, поняла?

Стоп. Я словно мгновенно трезвею. Нет, не поняла! Я вообще-то замужем! И что бы там ни было у меня с мужем, я не готова бросаться на первого встречного! И изменять мужу, какой бы он ни был, я не готова! Я… не так воспитана! И вообще, в нашей семье разводов никогда не было! У отца с мамой был крепкий брак, и папа оставался верен маме, даже когда ее не стало! А ведь он был еще молодой! Ему пятидесяти не было! И… как бы там ни поступил Антон, я… я должна его выслушать, понять и, быть может даже простить, хотя это очень непросто.

Видимо, вся буря эмоций написана у меня на лице, потому что Корсаков усмехается, отстраняется и говорит как-то очень резко, почти зло:

– Ладно, считайте, что вы меня снова не так поняли, Василиса Викторовна. Вы под моей защитой. И вы впредь должны говорить всем, что вы моя женщина, ясно? Просто два слова – моя женщина. Женщина Корсакова. Ясно? Тогда в этой защите сомневаться не будет никто!

Нет, мне неясно. И я хочу ему ответить, но снова не успеваю ничего сказать!

***

– Александр Николаевич! Дорогой! Здорово! – дверь широко открывается, и в смотровую входит громогласный мужчина.

Доктор. Большой. Очень большой.

С огромными руками.

Такими обычно показывают патологоанатомов в кино.

И мне на минуточку даже становится страшно. А вот Корсар явно недоволен. Он же просил нам не мешать! Хотя раздевать меня, похоже, не собирался. Или…

Корсаков встает, поворачивается, говорит вполне дружелюбно.

– Товий Сергеевич! Приветствую. Извините, что пришлось будить ночью.

– Хороший доктор ночью не спит, а бдит! Хороший доктор спит днем, на операции! – он громко смеется.

Я понимаю, что он шутит, но мне все равно жутковато, уж больно он большой. И что он будет со мной делать?

– Так, кто тут у нас? Доброй ночи, красавица. Как звать?

– Ее зовут Василиса…

– Она что, немая у тебя?

Я вижу, что Корсаков слегка шокирован. Не привык, что с ним так разговаривают, но, видимо, этому Товию Сергеевичу можно.

– Хм… нет, Товий, она не немая.

– А почему ты за нее говоришь, Саш, а? Непорядок. Я с дамой разговариваю, а он лезет. Ну, красавица? Как зовут?

Чувствую, что челюсти сводит. Но отвечать надо, я ведь правда не немая!

– Василиса… Викторовна…

– Ах, ты еще и Викторовна! Интересно! А лет тебе сколько? Совершеннолетняя?

Я краснею как рак. Да, я иногда выгляжу моложе своих лет. Поэтому все время стараюсь одеться как-то… повзрослее, что ли. Никаких кроссовок и кед, только туфли. Никаких джинсов и маек, только платья и юбки…

– Да. Совершеннолетняя. Давно. Мне двадцать четыре года, между прочим.

– Ах, двадцать четыре! «Промежду прочим»… Прекрасно! Молодец, Александр Николаевич. Двадцать четыре. Это хорошо.

– Что – хорошо? – я не очень понимаю, к чему клонит этот странный доктор, смотрю на Корсакова, а он… он что, смущается?