День был не пасмурным, но заплутавшим в осени солнечным днём. Потёки бледных холодных бликов скорее портили лик небес, чем наоборот. Хрупкую, второй год живущую прошлым женщину, ветер вёл по дороге, но не так небрежно, как он обходился с павшей духом листвой, а заботливо, бережно, под руку. Хотя сама женщина и не замечала того.

– Дамочка, купите букетик! – Раздалось откуда-то снизу, от земли. Женщина склонила голову в сторону голоса, где увидела старушку, сидящую на деревянном ящике из-под овощей с цветами в руках.

– Давайте. – Не раздумывая согласилась женщина. В вазе подле портрета мужа на прикроватной тумбочке всегда стояли цветы. – «Так чем эти хуже прочих…» – Вздохнула дама, и понесла букет домой.

Подрезав стебли, расположив цветы по старшинству и размеру, женщина сделала шаг назад, полюбоваться результатом отвлекающего её от горя занятия, как заметила, что опалённые решительностью утренников, мелкие хризантемы лишь сорили лепестками, да не от щедрости, а так только, – ибо им «всё одно пропадать», так лучше красиво, на людях, чем во мраке и духоте компостной кучи.

– Как обидно… – Расстроилась женщина, наметая лепестки на совок, и, дабы вазе у портрета не оказаться к ночи пустой, отправилась за другим букетом.

Покуда женщина шла, осень ясно намекала на скорую зиму, а клёны, притворно, манерно жалуясь на духоту, обмахивались веером листвы, поглядывая с чувством превосходства на покатые, сутулые плечи летних дубов и берёзы, утратившие льняные кудри.

Виноград, упрятавший дома в плетёные корзины, потрясая гроздьями изюма, вскидывал пышный, завитый осенью чуб, чудил, пугая синиц. А те, скрывая озабоченность о собственной будущности за небрежным, весенним почти щебетанием ни о чём, теснились к жилью, дабы тоже оставаться на глазах. Кому, как не им было хорошо известно про забывчивость ослепшего от разлуки сердца.

– Да покормлю я вас, непременно. – Успокаивала птиц дама. Новый букет в её руках, на это раз она купила розы, казался безукоризненным. – И надо ещё прикупить орехов для белки. Та приходит на погост, поджидает у плиты. А там и новый год скоро. Наряжу ёлочку, как в прошлый раз. Где ещё праздновать… с кем?.. Да и не нужен мне больше никто…

Небо мелет снегом, будто мукой. Много её надо, многим надобно. Неряхам для форсу и самоуспокоения, ребятишкам для забавы, деревам да землице для тепла, а тем, кто в ней, – которым для уюта, кому и для спокою. Снегопад – то не зрелище, но коли и оно, то не зряшное.

Забелило молоком снега лужи, что сделались уже из-за насыпанного по берегам холодного, простуженного, подмокшего слегка сахара.

Пропуская оленей, расступается балюстрада кустарника, роняя снег, ровно гипс, – неровными крупными кусками, оставляя стебли проволокой. К ним ещё много раз пристанет и упущено будет. Всему свой срок.

Виноград набирает полные горсти снега, держит в ладонях, сколь хватает сил, упуская после нехотя. Оставляет себе несколько, дабы разглядеть получше крупку каждой из снежинок.

Которые листы поухватистее, снежки целиком наметают, лепят влажно, ветра ждут, с тем, чтобы после кинуть-швырнуть пометче, подальше.

Жаль – звону не выйдет, тот, что от морозных колокольцев. Да тож снова, – до известного часу некий ущерб, а после, как натешишься всласть, едва дотерпишь до тепла, так опостылеет та стыдь.

И стыдно за свою немощь, да иначе никак, ибо слаб человек, как есть во всём слаб. А коли когда и кажет силу, то не за себя, – за брата-отца с матерью, за землю, за Отчизну. И вот ведь, диво: бывает, пожурит её когда, и в ссоре не раз быват, а в трудный час выйдет той горой, что не обойти – не сдвинуть, насмерть стоит.

Небо мелет снегом, будто мукой, заметает следы звериные и людей, но не хватит никаких снегов, дабы скрыть от сердца следы героев, что шагают по родной земле впереди прочих, на защите её стоят.

Осень. Время года промежду летом и зимой, до установления снежного пути и рекостава.

Золотые листы берёз в тёплой пене осеннего снегопада… Сыплются они, подобно конфетти, из-под низкого заросшего серпантином паутины потолка облаков. ЧуднО и чУдно.

Листья клёна, будто отлиты из золота, сияют на белом бархате снега. Не тянется к нему рука, дабы взять, довольно взгляда, так празднично! И не сусального они злата, но как бы рождены березозолом1, из красноватых капель почек старого золота. Видать, знала-ведала весна, что и как случится. Отчего не сказала никому, утаила? Достало бы сил нынче на восторги, ровнее было бы дыхание, глубже.

А пока – нежданно глубок снег и нелеп от того.

И разрыдалась вдруг осень. Текут слёзы по щекам земли ручьями, прожигают снег до вымокшей, упавшей навзничь травы. Да не исправить сделанного, не вернуть испорченного. Смоет пудру снега с загорелых ланит листвы, явят они себя неприбранными, да измученными. Потемнеет с лица лес, одни лишь голубые глаза цветов крапивы останутся сиять, ровно в отместку, нарочно, супротив воцарившейся на троне пня сляче2.

Скользкая, простуженная крона леса печалится о недавнем былом, о случае, что обосновался, будто навек, а истощился, стаял с недолгим горестным вздохом.

Снег вперемешку с листопадом, – это не заурядный снег с дождём, но то, без чего неприлично быть осени. Ну, само собою, если в ней осталось хотя чуточку женственности, после всех ея вычурных нарядов, коими полны скрипучие шкапы с разбухшими от сырости дверцами.

Осень. Время года промежду лета и зимы.

– На вторник, на пятницу не женятся, не венчаются, только сны сбываются… – Скороговоркой пробормотал он, некогда подслушанное у бабушки, припомнил, как ловко делила та жгут теста на ровные ломти для пирожков, заодно наделяя небольшими кусочками внуков, сглотнул набежавшую некстати слюну и грустно усмехнулся.

За окном был поздний вечер, последний четверг октября, – тёмный, густой, как перетёртая с сахаром чёрная смородина. Сколь ни приглядывайся, никого, кроме себя, в отражении не разглядишь, всё к себе, да к собственным мыслям вернёшься, так что ничего особенного на сон грядущий загадать он не мог. А наутро…

Сквозь щедро выбеленные снегом щёки полян проступали весёлые, рыжие веснушки сорвавшихся вслед за ветром листьев. Солнце не выдавало себя ничем, но лес слепил и без его пособы, ибо сделался ярче весеннего. Но от того ждёшь-таки, не скрываясь, несказанной радости, а получаешь вдвое меньше. И не по причине лености, нерадивости весны, а именно, что от ожиданий, не убережёшься растратиться на которые загодя, потому как перегоришь.

Нынче же – негаданно! Без веры глазам, с изумлением, что разбудит улыбку прежде чувственного удовольствия, а как заметишь её на своём лице, – поздно спохватывать, успевай только оглядываться, да догадываться.

А кленовые листы, те и эдак, и так: небольшие, как трамвайные билеты, – есть пробитые, в дырочку, ну и годные ещё для проезда, а иной лежит на самом виду, словно огромная, вырубленная из картона открытка с поздравлением на обороте. Поднять бы прочесть, да не тебе писано, не тебе и читывать.