Дневник
Маршрут каждого дня: школа – почтамт, школа – почтамт. Писем нет.
Писем нет… Письма есть, но они ещё – до…
Как вдруг – одиннадцать конвертов! Я всё могу вынести. Только не счастье.
Прочитала подряд. А потом что-то случилось. Сквозь туман чьё-то лицо: девочка, тебе «скорую» вызвать? – Не надо… вот домашний телефон.
Приехали мама с братом, вели к такси, я шаталась. Успела сказать, что на улице стало плохо, и вот зашла сюда. А конверты в сумку всё же успела сунуть. Я там простудила что-то на болотах, было уже не раз: бледнею, пот холодный, и боль внутри – не разогнуться, и дышать нечем.
Лежу дома – то ли явь, то ли сон… Его почерк перед глазами. Листы писем, проявляются и уходят… возникают… уходят.
«…Марсианин – чужой и враждебный – ждал минуты, чтобы ударить больней.
А тёплая человеческая кровь?
Спокойная нежность?
Стихи, будто подёрнутые очарованием осени?
Имитация – технически, впрочем, вполне совершенная.
Девочка с умными глазами.
Школьная привычка иметь понимающие глаза.
Я ждал этих слов давно.
Когда розовый пар чуть клубился над Факторией и внизу топтались лошадки
Когда было ясно и тихо вокруг, и мы смотрели на горизонт с вершины лесной башни
Когда твои сочинения лежали перед ночной лампой на моём столике. Такая свежесть и чистота переполняли душу
Когда я перебирал свои давние рисунки, чтобы отправить тебе лучшие
Когда плакал Исикава в неизбывной тоске, пытаясь передать неповторимость жизни
Тебя сломали – за сколько дней или часов
Подозреваю, что к делу привлечён довольно большой курятник
Теперь, когда ты умерла, ничто не может тебя отобрать у меня.
Прощай, мой родной несуразный ребёнок»
Строки расплывались и приходили снова. Шли по потолку, по стенам. Нет, не температура и уже не боль – просто я умираю, всё равно для Него уже умерла.
И крупные буквы пришли:
МАРСИАНИН
Что это, откуда?
А, это же наш разговор в тайге. Ещё в жизни. …Мы сидим на обрыве над рекой, привал… Что-то тяжелое упало в реку, мы вскакиваем. Огромный ствол лежит у самого берега, и огромные следы заполняются водой. Это наш медведь. Весь маршрут шёл параллельно. Никогда не показывался. А Он говорит о Брэдбери:
– Сюжет: люди прилетели на Марс. Их встречают: те, кого давно нет: вот тёплый дом, родители, брат… ужин, и космонавт ложится спать рядом с братом, как в детстве… и вдруг чувствует нутром опасность, и понимает уже мозгом: не то, иллюзия… и встаёт, хочет уйти, и на пороге настигает оклик этого будто бы брата, и гибель. Но есть же и другой марсианин у Брэдбери, говорю я. – Да? Какой? – Сюжет: люди потеряли близкого. Необратимо. И вдруг он вернулся. Они счастливы. Они не думают уже о реальности: он есть, и они счастливы. Всё как раньше, ещё до потери – а кто может смириться с потерей: ребёнка, например? Но вдруг он исчезает. Потому что по соседству тоже была утрата. У этих сын, а у тех дочь. И вот это существо исчезло здесь и возникло там. И приняло другой облик… теперь уже – дочери… потому что хотело утишить человеческую боль. А на всех его одного не хватало. И в конце рассказа оно бежит, меняя облики, а за ним гонятся люди, которые не могут смириться – вот только что им вернули близкого – пускай снова! И оно умирает… не может быть сразу для всех, и поэтому не может жить… Очухиваюсь от звонка межгорода. Вскакиваю.
– Я буду в аэропорту. Буквально два часа… сможешь?
Значит, ещё не конец?
Ещё раз Его увидеть… Я же ни на секунду не могла представить себе этого разрыва!
Выпал снег. Роскошный, пушистый, первый.
На втором этаже аэропорта сидят двое: мужчина с молодым лицом и седым ёжиком – и всклокоченная девчонка. Он держит её руку, она отворачивается. Он говорит, она молчит. И две девицы напротив смотрят всё время на эту непонятную пару.
– Какое тебе дело до всех? Мы же друг друга с полуслова, ты это знаешь! И ты решила всё за нас обоих: из-за этого квохчущего курятника?
– …Нет.
– Из женской солидарности?
– Да…
Он прижимает к своей щеке её ладонь:
– Ты не понимаешь… какая ты. Какой от тебя свет…
И девчонка вдруг поворачивает лицо, озарённое светом: солнцем, бьющим в окно аэропорта. Светом снега… и мужчина говорит:
– Да, я тебя люблю. А ты нет. Но это не важно, совсем не важно! То, что между нами – это раз в тысячу лет.
– Я тебя… тоже… но по-другому.
Он встаёт и уходит. Регистрировать билет обратно.
Девчонка тоже встаёт, подходит к бортику этажа и видит внизу… маму. И бежит вниз.
Только б они не встретились!
– Мама, уезжай. Прошу тебя.
Письмо,
и рисунок, абрис девочки,
и подпись: «Ожидание»
Что спасло меня от мордобития
на фоне зимнего пейзажа?
Будь внимательнее с матерью,
приласкай её как-то…
Написал тебе вот это:
Ты любишь иначе. Ты любишь совсем по-другому. Как маленький мальчик, впервые ушедший из дому. Как маленький маршал, впервые познавший истому победы. Так дервиши бродят по небу, где фата-моргана печальной фантазии Лема, где наполовину смешались реальность и небыль. Мы как бы едины, мы как бы одно продолженье единой задачи, и нет у задачи решенья. Ты любишь иначе, ты любишь совсем по-другому. А мне бы хотелось – тебя посадить на колени, приникнуть щекою к красивой и сильной ладони.
Елена
Меня тогда и потом спрашивали: как тебя отпустила в тайгу мама? 16 лет, девятый класс позади, впереди десятый, окончание школы…
А она просто не смогла не отпустить. Устоять перед моим отчаяньем. Пошли в ход крайности, несвойственный мне накал:
– Мама, я не могу больше так жить. Мне надо куда-нибудь отсюда, немедленно, сейчас.
– Ты не знаешь мужчин.
– Да при чем тут мужчины!? Мне нравятся эти люди, я хочу быть среди них, ты же видишь – мне плохо – папа на меня орёт, что я не такая как надо, папа всегда всем недоволен – а я все по дому делаю и учусь хорошо – на меня никто орать не имеет права – ты видела, тебя в школу вызывали, когда я из класса выхожу, когда дура-учительша на меня хотя бы голос повысит – и никто не заставит вернуться! Все терпят, а я не буду! И ты же знаешь, как у нас с братом, помнишь, как мы дрались, теряя облик, и все от моего остроумия, за которым нет физической силы и нет поддержки от вас, так ведь это до сих пор, я этого не заслуживаю, и я хочу отсюда хоть на время. В школе – что я вижу в школе? – что я одноклашек опередила на все прочитанные книги и на то, что слышала дома? У меня теперь только книги, мама, сколько можно жить в книгах? Отпусти меня в эту экспедицию. Отпусти в жизнь…
Мама – внешне уравновешенная, рациональная – отпустила.
Дневник
А может, Ему больше, чем мне, нужна эта любовь? У меня впереди жизнь во всех невозможных её вариантах.
У меня должна быть впереди жизнь.
Сегодня Он пишет: приласкай мать, она уважает в тебе личность.
А до этого?
«Пришли мне почерки родителей. Королевский графолог вооружился пенсне».
Прислала. И получила – полный разгром двух близких мне людей, всего-то по их почеркам.
Да, я с ними в конфликте. Но надо ли так?
Или пишет:
«санкционируй анализ твоих стихов».
И я выхожу с почтамта почти с той же болью, как тогда: можно ли так по живому? Эти стихи сочинялись до, детские вирши, и такое насмешливо-холодное – той, кого любишь?
