– Как здорово, что ты приехала. Только этими короткими встречами я живу. – Но… твоя жена… она же…?
– Да. – Я не хочу ничего разрушать. – Когда-нибудь расскажу тебе, как создавалось то, что ты не хочешь разрушать.
– Я всё равно уеду после школы. И у меня хватит жестокости и силы… – Мне дорога любая мелочь, связанная с тобой. Ты это знаешь…
И хочешь уехать…
Что я могу, когда он так говорит? Не разреветься бы…
– Или давай в Ленинград – у меня друг под Москвой, он возьмёт меня на работу.
– Ты с ума сошёл, да?.. Ты уже колючий…
– А ты – прекрасна.
Когда мы встали уходить, взял меня на руки… никогда не чувствовала такого.
Поймали такси – успел сунуть деньги на билет.
И… жуткая вещь: не было билетов обратно.
Ночь в аэропорту. Звонок домой: я в другом городе. Знакомлюсь с какими-то лётчиками, студентами обоего полу, пожилой дежурный по аэропорту – то ли опекает, то ли клеится… всё равно – какое чудо эти путешествия!
Город сумеречных ветров и самолётных гудящих трасс. Век мне чуять самым нутром, выиграна или нет игра. Боже, прости мне его, тот день! Век мне теперь прикрывать глаза:
в каждой радости – быть беде, в каждом хохоте – быть слезам…
Улетела только утренним рейсом.
Здравствуй, радость моя! Ты уехала в то воскресенье. Я остался один. По коленям портфелем стуча, по обочине Правды пробирался к себе на Весенний. Терешковой задами, фарватером шёл Ильича.
В общем, правильно всё: надо быть и жестокой, и сильной. И по циркулю биографию храбро вести. Несмотря ни на что. И всегда оставаться красивой. И спокойной всегда, и легко эту ношу нести.
Чуть точнее настройка – негромкий твой слышится голос… дай – зрачками в зрачки я тебе прочитаю стихи. Оттого, оттого этот стыд наяву, эта горечь: боже, боже, какой я, однако, наплёл чепухи. Там – спросил не про то. Там – ответил с каким-то надрывом. Кое-где повторился и стал на сомнительный путь. Был изрядно банален – и был необъятно счастливым. Непонятно счастливым – и в этом конечная суть.
Дневник
Дома – отчуждение.
Академик: Леля, что это был за вояж в Наукоград?
Не надо. Я так устала от холода строгих фраз. И в голосе звон металла, и цепи логичных фраз. А там, в духоте вокзала, в какой-нибудь грустный час каким-то чувством я знала, что мне не хватает вас. И было неясным бредом сквозь эту усталость, грусть не то, от чего я еду – а то, к чему я вернусь.
Подруга
Я бывала на студенческих конференциях в Наукограде.
И дома у Шефа приходилось бывать по делам Диаспоры.
От меня Ленка и услышала: – Его жена вчера родила. Дочь. – Слава Богу, – выдохнула она.
Дневник
Я отправила супруге письмо. Что у нас с ним всё кончено.
Как жить?
Маме позвонила статс-дама, жена Академика. Мама пришла бледная, да и от его звонков её сразу начинает трясти.
– Ты его любишь?
– Нет. Нет… Нет!
– Леночка, у него дети. Маленькие, двое. У него друзья, работа. У него привычный мир. А то, что у него к тебе – физиология, мужчинам под сорок это свойственно. А у тебя последний класс, но ты почти не учишься…
Отец, тот вообще устраивает сцены. И брат. Раньше бы поняли, отчего я «старшего друга» выдумала. Как жить?
Подруга
Она ещё пока держалась. Но срыв у неё наступил, я помню этот срыв. Когда Шеф приехал на сбор Диаспоры с супругой. Мы сидели рядом, он так захотел, чтобы о последних днях тайги поболтать, и я видела, как вошла Ленка и как замер он. А ведь они при жене его и подойти не могли друг к другу. …И они же на любом расстоянии всё друг о друге чуяли.
Ну, Шеф свой доклад ещё раньше озвучил, неофициальная часть пошла.
Полгода назад в тайге тоже был общий сбор, и Ленка нас, перепивших маленько, по кустам водила и спать укладывала. А тут смотрю: сама выпила. Кокетничает. Сын Адмирала уже за ней хвостом ходит, уже исчезали они куда-то.
Бузит навынос. Ещё и закурила!
А этот тоже: хлебнул, поёт в голос, децибел мощный. И супругу на колени сажает, чтобы потерпела, не укрощала. Ленка только глянула в ту сторону, – я поняла: пора девчонку в охапку и наружу. Чтоб остыла.
И стоит она, прислонившись к университетской ограде, бормочет:
У меня никого нет ближе… А он…
– Лена, ты до него хоть с кем-нибудь целовалась?
– Н-нет…
– Он сволочь, Лена!
И, спохватившись:
– Да, он гигант, конечно…
Она стоит – глаза кверху. Снег хлопьями… И так чётко, как выношенное:
– Пусть сволочь. Пусть гигант. Я не могу без него жить.
А потом, снова как взрослая:
– Возвращайся туда. Я пойду.
Дневник
Я шла, и снег валил хлопьями. Надо было прийти в себя, и я приходила.
Шла и бормотала:
И опустится на ресницы, и растает неслышно снег. Это тоже легко – забыться ледяным молчанием рек. Ну а я – я хочу всё помнить. Пусть он, сердца бешеный стук. Ты уже не придёшь на помощь, мой несбывшийся странный друг. Заметётся метелью снежной, и не вспомнить, не рассказать сумасшедшую эту нежность в мрачноватых твоих глазах. А мои – ещё не погасли. Мы расстались, не разобрав, кто из нас был безбрежно счастлив.
Кто из нас был жесток и прав.
И дом, и ещё по дороге принятое решение…
но звонок телефонный, и будто голос уходящего поезда:
– До свидания. До свидания.
Елена
Свидетелями нашей любви были болота, реки, деревья, камни. Что люди видели в этом?
Академик после сбора: Леля, но нельзя же раскладывать постель посреди площади.
Я, сперва онемев: какую постель? Он, увидя моё лицо: прости. Просто мне пришлось увести его супругу в критический момент. Она такое могла бы устроить! Да ты успокойся, я-то тебя знаю! Ты – не от мира…
А моим-то миром были тогда все они: наша Диаспора.
За что они меня – вот был вопрос и боль. Казалось: только о нас и говорят за моей спиной, где б ни появилась – даже не аксакалы, а их жёны. За что?
Патронесса. Из самого первого поколения Диаспоры. Вечный организатор быта на наших сборищах. Мне передали: она говорит – ты его соблазнила, а он ведь такой чистый человек.
Статс-дама, жена Академика и мать одноклассницы. «Да, мама отказывает от дома всем, кто предал семью, так что он у нас больше останавливаться не будет».
Я видела эту даму. Был прецедент: девочка из нашего класса пробовала кончить с собой. Её спасли, и мы собрались её навестить, а по дороге зашли в дом Академика за его дочерью.
Дама с холодным взглядом и горячим любопытством. Помню, что я без конца повторяла: нам надо идти! А она всё выспрашивала подробности.
Что – преграды? Малодушие, трусость – не в этом меня обвинять. Не надо… я сама не могу ничего объяснить и понять. Что – усталость? Проклинать в юном возрасте жизнь – это тоже старо. Я смеялась, говоря: если тошно вам жить – так выверните нутро! Есть деревья и реки. Есть остатки их жизни – подвид ручейка или пня. Я смеялась, говоря с женой человека, который любит меня…
И не жалость между нами с тобой поставит глухую грань. Я смеялась, говоря: всё отлично и зная, что дело дрянь. Всё провалится в пропасть, ну а я на краю буду молча отряхивать снег. Если это жестокость – то насколько жестоким бывает порой человек. Поиск брода в мутной речке, и выхода – в душном дыму. Но свобода – я её не отдам ни за что, никогда, никому!
