Иногда скажет слово – и все ржут. А ведь Его песни поёт вся Диаспора…
Чего-то пока не понимаешь, Лена. Да я и не хочу понимать! Хочу просто быть с ними, с этими людьми. Они только здесь, больше нигде нету!
Подруга
Ленка! Она была такой тогда… то смеется, общается, открытая в доску… То сядет и глядит в никуда. В такие минуты хотелось взять её и увести, понянчить, убаюкать – не думай, усни, рано тебе столько думать. Мы были студенты, уже отколовшиеся от дома, уже хлебнувшие общаги, новых отношений с миром, а она…
И ведь парням она нравилась – только не замечала. Для неё все были друзья, всё равно что новая семья.
А он?
Ему было на двадцать больше, чем ей. Молодое лицо, седой ёжик. Но он уже всё делал и говорил будто бы для неё одной – слепой бы заметил, но не она.
Дневник
Не знаю, как осмыслить, переварить. Сегодня, едва проснувшись, Шеф начал говорить о йогах – их изумительной способности сосредоточить мысль до предела и добираться до истины. А в моей-то голове – хаос! Из книг любимых, стихов, мечтаний каких-то дурацких, сюжетов…. Все спрашивают: куда ты будешь поступать?
В самом деле – куда? Мне только год остался на это решение.
Был же недавно ещё один маленький мой подвиг. Перешла в другую школу, языковую, сдала немецкий за семь лет, а учила два месяца. И вот только что, до тайги, сдала экстерном инглиш за все десять классов – в английской спецшколе. Чиновницы слали из кабинета в кабинет – прецедента не было! А мне зачем-то было надо.
В переводчики литературные, что ли?
А Шеф… и поэт, и математик… у меня с математикой совсем плохо. Как он просто: вот только что в избе сочинил стихотворенье – вышел к костру, спел. А я свои стихи показать никому не решусь. Спросила: Вы всегда так – только сочинили, и сразу на люди? Захохотал на всю окрестность.
Вчера ушла, на полянку за лабазом. Гимнастикой позаниматься, пусть пока не йогой. Занимаюсь. Приходит он. Встал на голову. Постоял, ушёл.
Нет, как бы мне навести в голове порядок? Он же знает. Он же столько знает!
А совета не дождешься – как будто всё время слушает, что скажу я.
Елена
Как было? Как вспомню всё теперь, через годы?
…Нары в избе. Нас там лежит подряд восемь. Или в палатке, в маршруте – как минимум четверо. И вот – просыпаешься от взгляда лежащего рядом мужчины.
Сначала от взгляда. Потом – от того, что его рука лежит на твоём запястье. Ну места мало, подумаешь. Потом от шёпота: ты не мёрзнешь, зверёнок? И руки вокруг тебя, и это же так естественно – больше не мёрзнуть. Это же просто опека, просто тепло, какого раньше не знала.
Потом, сквозь сон: «как крепко он меня обнимает».
А днём – ничего. Ведь как оно в книгах: сначала слова? Так днём и были слова. Только не те, самые простые. Он не умел как проще.
Просто мы постепенно начали ходить в маршруты вдвоём. И в компании молчаливый – здесь не умолкал. Был поток. Стихов наизусть. Рассказов о самом разном. Я только внимала: распахнутыми глазами, ушами. Осмыслить, переварить… не было на это паузы.
А однажды мы из маршрута не вернулись. Не успели до темноты. Палатки не было, разожгли костёр и легли на лапник: он, грея меня со спины и подбородком опираясь на моё плечо – вот так мы уже вместе смотрели в костёр. Заснули. Перед глазами всё ещё шли родные торфяники и золотой дождь над рекой.
Я знала – по нашим законам нас будут искать с самого утра. И мы утром пошли к просеке. Он, как у нас повелось, что-то рассказывал… и вдруг я остановилась. Положив руку ему на плечо.
Он замолчал как выключенный.
А я просто сказала: голоса!
Это и вправду были голоса – тех, кто шел нас искать.
А для него: я впервые сама к нему прикоснулась.
Дневник
Мне даже страшно бывает иногда. Меня пугает его нежность.
Что я и что он? Я – флегматичная кукла, всё впитываю и ничего взамен, во мне нет чего-то, что бы двигалось, работало, жило! Мне хочется, чтоб случилось что-нибудь перетряхнувшее меня, взорвавшее! Пусть даже несчастье…
Ведь всё вернулось, всё равно вернулось: извечная моя тоска. Вот пошли разными красками болота, полетели птицы, ушла из тайги почти вся экспедиция – пора уходить…
А он идёт впереди по тропе и напевает, на ходу сочиняет:
Отстрелена птица. Попрятались рыбы. Сквозь чащу лесную мерцает луна. Мы тоже могли бы, ах, тоже могли бы бродить по полянам, как бродит она. Тревожно и пусто, как будто бы где-то качается омут и стынет вода. Окончилось лето, окончилось лето, и снова навстречу стучат поезда.
Это так не похоже на его песни, которые знают и поют все наши – то маршевые, то насмешливые, а ведь это лирика… луна – это про меня, я при луне всегда оживаю, даже тянет меня она – легче ходить и бегать.
А у него: И вспыхнет солнце на лезвии топора.
Я – в себе, он – для других…
Как не хочу возвращаться! Снова туда, где такой вот стала? Пассивным существом, которое всё внутри себя и едва откликается на то, что в школе и дома?
Ему почти сорок, но насколько он моложе меня! Вчера всё же уговорил называть его на «ты».
Елена
Ты придумал меня! – почти закричу я однажды. – Я проще и хуже!
Он промолчит. Только в письме потом:
«Выдумать – было бы недостойно тебя».
Подруга
Ленка не вернулась в школу к началу сентября. В тайге осталось нас только четверо. Шеф, она и ещё мы, две девицы, которые тоже не очень хотели обратно в мир. Деканат простит! Академик даст справку о пожарах и наводнениях, и вследствие того нелётной погоде – эти хохмы были у нас в ходу…
Мы ходили в маршруты, брали пробы, разговаривали о Неведомом… я могла поддерживать этот разговор, Ленка – нет. Уходила в себя. Или вставала и уходила в тёмную тайгу, и я знала: сидит там и думает о своём. Она даже и костёр могла там свой разжечь – чтобы с ним, огнём, вместе побыть и подумать. Но тогда и Шеф тоже выпадал из общения.
Елена
Я тоже думала о Неведомом. Только не так, как все. Анализы проб, графики – от этого отворачивалась, как от математики в школе.
Как-то раз втроём шли по Фактории: два аксакала Диаспоры – Завр и Академик, в дискуссии, а я то отставала, то уходила вперёд. Смутно слыша то ровную и чёткую, лекторскую речь Академика, то эмоционально-ворчливое бухтение Завра.
– Леля, что ты всё уходишь? – наконец воззвал Академик.
– Да не хочу я голову забивать вашим термолюмом!
Академик в ответ заржал… почти как он. И долго потом повторял: да, все наши гипотезы для тебя – «этот ваш термолюм».
Что с нами здесь происходит? – думала я. Или мы такими же стали мутантами, как муравьи, мхи, деревья? Или уже заложена в наш слой подсознания кем-то непонятным иная программа? Сказал же он: у всех нас лёгкие обожжены озоном, нормальным воздухом мы дышать уже не можем.
Почему я так легко могла продолжить его фразу, а он мою? Почему это совсем не так легко и даже редко получалось в городе?
Этот странный контакт мы потом назовём телепатией.
– Зона, – с нажимом говорил Академик. – В точку попали Стругацкие: Зона!
Никто пока не знал, чем обернётся это слово для нас через десять лет.
Дневник
Вот и к концу подходит август. Что-то нехорошо мне стало вчера, и я ушла во вторую избу. Легла на нары, задремала. Очнулась: он стоит в ногах и смотрит на меня. И в глазах у него… не могу я об этом.
