– А что насчет его одежды?

– Она была достаточно приличной. На нем был темно-бордовый сюртук и брюки в серую полоску и чесаная шляпа. Но что меня больше всего поразило, так это то, что обувь была чистой, будто он никогда не ходил по этим улицам, – добавила она, указывая на булыжники, забрызганные конским навозом, апельсиновыми корками, окурками сигар и прочим мусором. Казалось, даже знаменитые чистоплотностью немцы не смогли содержать свои улицы в чистоте в Нью-Йорке.

Упоминание Грэмми о темно-бордовом сюртуке привлекло внимание Элизабет.

– Вы видели, как он давал мистеру Веберу деньги?

– Не совсем… но он зашел в магазин с сумкой и вышел без нее. Многие же люди заходят в мясную лавку, чтобы что-нибудь купить, верно?

– Возможно, у него были другие дела.

Грэмми пожала плечами.

– Я знаю лишь то, что позже мистер Вебер закрыл магазин и направился в банк, и, похоже, он очень спешил.

– Спасибо вам, миссис…

– Зовите меня Грэмми. Вам еще что-нибудь нужно знать? – спросила она, облизывая губы.

– Нет, спасибо, – сказала Элизабет, давая ей еще пятьдесят центов.

– Благодарю! – заявила она, кладя деньги в карман. – Если я вам снова понадоблюсь, вы знаете, где меня найти.

Элизабет наблюдала, как Грэмми проскользнула обратно через боковую дверь, или «дамский вход», в «Запойную ворону». Ей было интересно, где бедная женщина спала по ночам, если она вообще спала. Накинув на плечи пиджак, Элизабет направилась в мясную лавку Германа Вебера в поисках дополнительных ответов. Взгромоздившись на перекладину газового фонаря, одинокая ворона смотрела на нее сверху вниз своими черными глазами-бусинками.

Память мясника оказалась удручающе плохой – либо так, либо, как подозревала Элизабет, он что-то скрывал.

– Nein, Ich habe keinen solchen Mann gesehen, – сказал он, когда она спросила его о хорошо одетом мужчине, которого описала Грэмми. – Сегодня такой человек не приходил.

– Возможно, ваш помощник встречался с ним?

– У меня нет помощника, – сказал он, вытирая свои большие, запачканные кровью руки окровавленным полотенцем.

На протяжении всего их разговора он оставался неизменно любезным, что для Элизабет было не столько дружелюбием, сколько фасадом, призванным развеять ее подозрения. Она ушла с отчетливым ощущением, что ей солгали. Но она не знала – почему.

Пока Элизабет возвращалась домой, уже взошла желтая августовская луна, а солнце медленно опускалось за Норт-ривер. Она решила прогуляться пешком, направляясь в центр города вдоль улицы Бауэри, пока та не начала разветвляться на Третью и Четвертую авеню у Купер-сквер. Как и любая другая «сквер»[19] в Нью-Йорке, за исключением Томпкинс-сквер-парк, она была далека от геометрической формы, предполагаемой ее названием. На самом деле эта улица представляла собой кривую трапецию, в начале которой возвышался величественный Купер Юнион, где Авраам Линкольн произнес волнующую речь, которая позже помогла ему стать президентом. Она не могла пройти мимо здания, не вспомнив о той ночи. И хотя ей тогда было всего два года, ее отец присутствовал на церемонии, и его глаза до сих пор загорались, когда он говорил о том дне.

Пройдя по Четвертой авеню, она подошла к Юнион-сквер, где в сумерках поблескивала статуя Линкольна – суровая и высокая. Хотя Линкольн пал от пули наемного убийцы семь лет назад, Элизабет все еще помнила унылое состояние отца. После этого он несколько дней сидел, уставившись в окно, и мотал головой всякий раз, когда ее мать требовала, чтобы он поел. Катарина была непостоянна и подвержена эмоциональным вспышкам, однако Элизабет всегда считала своего отца уязвимым человеком и иногда задавалась вопросом, не передал ли он свою тревожность ее сестре.

Она подумала о том, чтобы навестить Лору прежде, чем отправиться домой, но волна усталости убедила ее в обратном. Испытывая укол вины, она продолжила путь на север, к Стайвесанту, по 18-й Ист-стрит. Поднимаясь в свою квартиру на третьем этаже, она встретила спускающуюся по лестнице невысокую молодую женщину. Маленький черно-белый терьер трусил за ней.

– Здравствуйте! – поприветствовала она ровным и холодным, как вода, голосом.

– Добрый вечер, – вежливо ответила Элизабет, продолжая подниматься по лестнице.

– Я вас раньше не видела, – сказала женщина. Она была одета как представительница богемы: в длинную цветастую юбку и свободную белую блузку с длинными рукавами и искусной ручной вышивкой. Толстые золотые браслеты охватывали ее тонкие запястья, а с ушей свисали золотые серьги в форме кольца. Ее темные волосы были длинными и распущенными, а губы и щеки казались искусственно розовыми в тусклом освещении лестничной клетки. – Вы здесь живете? – спросила она, убирая прядь волос с лица.

– Я живу на третьем этаже, – ответила Элизабет.

– Как здорово – моя студия на пятом.

– О, так вы художница? – Пятый этаж был отведен под мастерские художников, но Элизабет еще ни с кем из них не встречалась.

– Вообще-то скульптор. Я немного рисую, но мне нравится ощущать глину между пальцами. А вы? Держу пари, вы писательница.

– Я журналистка газеты «Геральд».

– Я так и знала! Без сомнения, в ящике вашего стола лежит роман?

– Вовсе нет. Я увлекаюсь поэзией, но…

– Вы всегда хотели написать роман, «роман с ключом»[20], но боитесь, что это может оскорбить ценности вашей семьи.

Элизабет рассмеялась.

– Я боюсь лишь оскорбить читателей своим низким уровнем мастерства.

– Так вы действительно работаете над романом… превосходно!

Такая настойчивость из уст любого другого могла бы показаться дерзостью, однако живость и ум этой молодой девушки настолько привлекали, что Элизабет было невозможно обижаться на нее.

– Меня зовут Карлотта, – сказала она. – Карлотта Аккерман.

– Элизабет ван ден Брук.

– Очень рада с вами познакомиться, – сказала она, беря Элизабет за руку. Ее рука была теплой и сильной, кожа несколько шершавой. – Вы знали, что вдова генерала Кастера живет на втором этаже?

– Да, мне это уже говорили.

– И сам Калверт Во – дизайнер Центрального парка! Вы его знаете?

– Боюсь, что нет. Я живу здесь совсем недавно.

– Я думаю, это просто великолепно… Вы можете себе представить?

Это был открытый вопрос, который, казалось, не требовал ответа, поэтому Элизабет просто кивнула.

– Что ж, не буду вас больше задерживать. Пойдем, Тоби! – сказала мисс Аккерман терьеру, который терпеливо сидел у ее ног. – Приятно было познакомиться с вами, Элизабет ван ден Брук.

– Взаимно, – сказала Элизабет, продолжая свой путь.

– Тогда до завтрашнего утра – жду вас ровно в семь часов на ступенях у музея Метрополитен. Не опаздывайте!

Элизабет остановилась, положив руку на перила.

– Прошу прощения?

– Мне нравится гулять с Тоби в парке. А Метрополитен – хорошее место для встреч.

– Я не…

– Каждый нуждается в ежедневном отдыхе. Он творит чудеса с вашим цветом лица.

– Но я…

– Я принесу бейгл.

– Что это?

– Вот увидите, они вам понравятся! Увидимся завтра! – сказала она, быстро спускаясь по лестнице вприпрыжку, ее маленькая собачка бодро трусила за ней.

Элизабет постояла немного, прислушиваясь к ее удаляющимся шагам, прежде чем подняться на последний этаж в свою квартиру. Она понимала, что только что встретила необычного человека, но не имела ни малейшего намерения заводить с ней дружбу, не говоря уже о том, чтобы вставать для этого на рассвете.

И все же, когда ранним утром следующего дня первые лучи солнечного света пробились сквозь щель в ее розовых дамасских занавесках, она поняла, что совершенно не хочет спать, пока глядела в потолок. Перекатившись на бок, она натянула одеяло на голову, но это было бесполезно. Раздраженная, она свесила ноги с края кровати и сунула ступни в меховые тапочки – подарок матери на первый год учебы в Вассаре.