Аниса не знает. Лишь надеется, что отцовская кровь спасет ее и на этот раз, хотя разум и кричит об обратном. Однако Гюрза осторожно опускается к земле и нежно касается теплом прохладной белизны крупных пор. Голоден? Сейчас.

Песчаник отзывается не сразу. Он чужой и дикий, и подчиняться дочери каменщика не желает. Почему? Теперь фата знает точно: камень не любит людей. Давно, еще с тех времен, когда и сам он тоже был молод, красив. Пока не обзавелся теми глубокими сколами, в которых теперь обжились тысячи вертких жуков.

Камень помнил былое. Жирную землю Эн-Ниля, подземных родников которой ему хватало вдоволь. И жаркое солнце в прозрачной синеве неба. Помнил голоса людей, что вдруг позвали его из-под песка. И запах волов, в тележках которых он томился долгими ночами – пока не прибыл в Халифат.

Помнил обещанное.

Он хотел однажды стать домом: стенами и крышей, и даже полом – только чтобы для людей. Но ему солгали.

Забрали с родной земли и уложили на бесплодную почву барханов. Оставили посреди шумной возни улиц, бросили под сапог. Забыли чинить, когда сам он просил об обратном, не стали слушать. Сделали вид, что не понимают… даже когда камень звал. Шепотом, правда, но все же…

Веришь?

– Верю, – отозвалась Гюрза. – Меня тоже обманули. Когда-то давно, совсем как тебя. Забрали из дома и обучили жить по-другому, а как не сгодилась – попытались убить. Видишь раны? Они свежие, от чароведского огня. А вот эти – с утреннего сражения, к вечеру они почти затянулись. Раны – тоже сколы, правда? Но я жива… пока. И ты – тоже. Поможешь? Я поделюсь кровью, в благодарность.

Наверное, они с камнем были похожи. Иначе как объяснить его жалость?

За спиной раздался удивленный возглас Варры, и самой Анисе едва удалось сдержаться, когда всего в асбе от нее прокрасились чароведские силки. Оставленная мальчишкой сеть больше походила на густую паутину, у края которой сама Гюрза гляделась жалкой мухой: глупым насекомым, замершим в опасной близости от липкой смерти.

– Пойдем, – ладонь торговца нашлась скоро. – Нужно спешить.

Странно, но Варра тоже умел танцевать: быть может, даже грациозней самой Анисы. И всяко не коснулся бы силков, если бы не мрамор.

А ведь отец не зря не любил белого камня: говорил, тот слишком горд и скрытен, чтобы служить людям. Жаден, и в своей корысти подчинится любому, кто заплатит больше.

Гюрза платила, кровью. Но, видно, сил придворного чароведа было в разы больше, раз у последнего завитка сеть предупреждающе зашипела и мгновенно обвила ногу торговца. Крепкие пальцы того с силой сомкнулись вокруг ее ладони, лучше слов сообщив: больно, и терпеть Варра долго не сможет.

Уйти?

Аниса могла бы: ее силки не тронули. И договоренности у них с торговцем – на жалкий фелс. Быть может, Варра даже поймет: сама Гюрза поняла бы эту слабость. И тогда сейчас самое время вспомнить о Пустыне, обещанной свободе и ездовом звере.

Но беглой стражнице отчего-то вспоминается совсем другое. Невпопад приходят мысли о гремящей за спиной погоне и неожиданном спасении. О прогорклой воде из Пустыни – последней, на дне фляжки – которой торговцу наверняка хотелось не меньше ее самой. И о данном ею слове.

И почему-то во всех этих воспоминаниях принять выбор становится легче.

Фата знает: если позволить силкам сомкнуться вокруг себя, те на какой-то миг станут уязвимы. Вечный голод пробудит обычную жадность, из-за которой сеть постарается удержать сразу две жертвы. И если отсечь основные витки, можно спастись.

Силки рады новому дару, а крик едва удается сдержать. Милосердная Матар! Значит, вот как было Варре все это время? Болит сильно – так сильно, что терпеть едва выходит. А ведь на Анисе – чароведский дар, отнимающий львиную долю чувств. Только времени остается немного.

Нити страха глубже прорастают в фату, а корни их становятся мощнее: не успеют. Да и что можно предпринять в такой темноте? Ждать. Когда сам мухтарам Дагман выйдет освобождать пойманную стражницу. А за ним – остальные братья.

Суд.

Наказание, когда шкуры лишают, оголяя бугрящиеся мышцы подобно цветку… Его Гюрза видала лишь однажды, но запомнилось кровавое зрелище навсегда.

Фата до крови закусила губу. Дотянулась до ядовитого клинка и отрубила крупный виток. Даже посчитала это за победу, на миг ощутив не только страх.

Но тут запястье обожгла новая боль, за которой пришло… неожиданное облегчение. Резкий рывок. И мягкий голос торговца:

– Прости, по-другому – никак.

Силки остались в стороне, а разорванная паутина протяжно зашипела. Ее голос разбудил охранные сирены, за которыми ожила длинная цепочка световых вспышек. И кругом Дворца зажглись огни сторожевых башен.

В последний раз нечто подобное случалось с Анисой давно, еще в старой жизни. И имя имело премерзкое – охота…

…небо над ней висело тяжелое, космато-рыжее. И солнце в нем золотилось медным фелсом – самым мелким, для размена. Такой фата накануне подобрала у рыночных окраин, и если бы знала, чем обернется дурная примета, точно бы поостереглась.

Только монета лежала в кармане, сама Гюрза – среди барханов, а славная Аль-Акка – у линии горизонта. Как добраться?

Аниса неудобно села, резко зажмурилась от непривычной слабости и выровняла дыхание. Попыталась встать.

Мутило.

Как будто ей по глупости удалось выпить целый кувшин драгоценного арака из вереницы халифатских погребов. Но фата точно знала: арака не было, зато была… олва, которую, правда, вечером почему-то задержали. Со странным, слишком терпким вкусом, не способным укрыться даже за щедрой россыпью любимых орехов. С горьковатым осадком.

Сонное зелье?

Видимо, оно. Иначе как объяснить, что порез на ладони почти не болит? А ведь он глубокий – настолько, что кровь за утренние часы успела запечься лишь по краям. И теперь цепочка крупных капель вьется за Гюрзой тонким кружевом кровавого следа.

У сапога что-то мелко закопошилось, а стражница торопливо отпрянула: Пустыня тянулась к запаху крови юрким зверем с ядовитым хвостом. Значит, ту рану ей оставили не зря.

Неужели началось? Об охоте ведь не узнать заранее…

Ловко извернувшись, Аниса ухватила крошечное тельце за хвост. Резко дернула его у самой головогруди – и скорпион бесшумно обмяк. А фата прикрыла его плотным слоем песка – вернула жертву барханам.

Гюрза знала: спустя десяток минут от мертвого зверя не останется и следа, однако и это время сойдет за отсрочку. А там, может, ей удастся выжить?

Пески ненадолго отступили, а вот жара стала по-настоящему нестерпимой. Холщовая рубаха насквозь промокла. И ноги тоже вспотели, отчего у самой пятки – там, где кожа сапога подходила особенно близко к ее собственной – резко натерло.

Двигаться становилось все труднее.

Это потом Анисе выдадут костюм из шкуры редкой змеи, способный сохранить тепло. И наденут на ноги особые сапоги: легкие, с чароведской подкладкой. Пустят через грудь широкую перевязь клинков, лезвия которых через одно отравят. Только пока…

У самого уха раздался протяжный свист.

Пришлось резко уйти влево, чтобы не встретиться со стрелой, и тут же припасть к земле. Вырвать законную добычу из песка и с удивлением обнаружить: древко той – особенное. Тисовое, слишком тонкое. С цветастым оперением, что принадлежит единственной птице в этих краях.

Значит, мухтарам…

Своей единственной надеждой фата видела приручение ездового зверя, потому как выстоять против наставника невозможно… почти. Однако когда черное тело проворно выскользнуло из-за ближайшего бархана, Гюрза поняла: уготованная ей песками смерть – всяко великодушнее.

Почему?

В халифатской страже Аниса видела разных зверей. Коричневых и чуть темнее, с редкой перевязью чернильных полос – последние, правда, были слишком ярыми, едва готовыми подчиниться ездоку. Только чтобы совсем черные…