Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Я занят, — неприязненно сказал он. — Завтра день жалования, поэтому, будьте добры…

Мастер бросил на стол поверх тщательно распределенных по кучкам монет стопку листов. Солерн взял один и вгляделся в карандашный портрет симпатичного молодого человека.

— Кто это?

— Предположительно — дикий мастер, Этьен Рено, если, конечно, ваша осведомительница не приукрасила действительность.

— Откуда они у вас?

Николетти уставился на дознавателя, как на дебила, и медленно, почти по слогам, ответил:

— Я их нарисовал. Так понятно? Точно? Я не могу объяснить еще доходчивее.

— Неплохо, — неохотно признал Ги: с портретами поиск должен пойти быстрее. Хотя кому они собрались их показывать? Соседи все равно Этьена Рено не помнят, а размахивать портретиками в гуще бунтовщиков все равно что… Солерн сжал бумагу. Если дикий мастер узнает, что они выяснили его имя, да еще и портрет нарисовали, то…

— Кому вы их показывали?

— Никому, только вам.

— Никому об этом на рассказывайте, Солерн сунул всю пачку в ящик стола.

— Это почему же?

— Потому что если дикий мастер догадается, что мы о нем узнали, то натравит на нас толпы обезумевших горожан.

— Почему вы так уверены, что ему по силам управиться с целой толпой? Он пока применял свои способности только на отдельных людях.

— После того, что регент сделал с парламентом, горожанам не нужно никакое принуждение. Они и так готовы громить, нужно только пальцем ткнуть, что именно.

— Тем более! — воодушевился Николетти. — Необходимо поймать его как можно скорее, пока мы вообще можем выходить на улицу!

Солерн со вздохом отодвинул расчетные листки. Определенно мастер не оставит его в покое, пока не обсудит все, что хочет.

— Нам уже сейчас лучше не высовываться. Думаете, после повешения парламентариев горожане покричат да разойдутся? Черта с два! Кто-то дал им достаточно денег, чтобы накупить оружия, вы же сами видели вчера. Это уже почти маленькая армия.

— А вы все надеетесь отыскать этого благотворителя, — Николетти присел на край стола, взял расчетный листок и пробежал его скептическим взглядом. — Я писал моему другу Марко Антонелли, который практикует при дворе Людвига. И недавно получил прелюбопытный ответ.

— Какой же?

— Мой друг водит близкую дружбу с одним банкиром, и тот шепнул ему, что некий амальский аристократ вывел в даларское отделение некоего банка крупную сумму в золоте. Конечно, это все могут быть средства на личные расходы, но, по словам банкира, семья аристократа не располагает настолько крупными суммами.

— Может, аристократ тайком нажился на торговле, заложил имение, взял в долг, — дознаватель подал плечами. — А может, ему эти деньги кто-то дал. Вот только зачем королю Людвигу финансировать мятеж в Даларе, где уже стал регентом его брат?

— Затем, что нанимать убийцу — дешевле, но результат будет скудный: всего лишь смерть одного, пусть и очень надоевшего родственника, претендующего на корону. А вот если страну расколет народное восстание, то под шумок можно прихватить гораздо больше земель, чем те, что отдал ваш Филипп.

— Гораздо проще предложить свою поддержку претендентам на корону в обмен на земли.

— Ваша страна под властью двух Генрихов много лет была сущей занозой в заднице для своих соседей, — хмыкнул Николетти. — Неудивительно, что они изо всех сил стараются воспользоваться моментом и развалить все, до чего могут дотянуться.

— Все равно это как-то сомнительно. Короли Эстанты или Инисара — да, но для Людвига в этом нет никакого проку. Я не верю, что он настолько хочет избавить от брата. И даже если хочет, то есть способы намного проще.

— Почему вас это все еще волнует? — спросил Николетти, вновь завладев расчетными листками.

— Не хочу, чтоб по даларским землям шлялись армии соседей.

— Армии ваших королей Генрихов больше полувека где только не шлялись: и по Реноле, и по Амале, и в Эстанту заглянули. Отчего вам можно, а другим нельзя?

Солерн не нашелся с ответом, а мастер невозмутимо продолжил:

— Если вы намерены так вести вашу бухгалтерию, то провозитесь до кошачьей вечерни. Кто вас вообще учил считать?

— Вам какое дело? — буркнул дознаватель, хотя в течение долгих лет проклинал каждый последний день месяца, который убивал на расчет жалования.

— Идите лучше подумайте над ловушкой для юного Этьена Рено, а я займусь вашей бухгалтерией.

— Но это же деньги!

— И что? Вы думаете, я начну рассовывать их по своим карманам? — с угрожающей мягкостью осведомился мастер. Ги сдался и уступил место за столом. В конце концов, бухгалтерские хлопоты никогда не были его коньком, а если ничего в Даларе не делается нормально, то ему-то с какой стати пыжиться?

7 декабря

— В итоге мы все сидим здесь, и никто никого не ловит, — подытожила Илёр получасовое наблюдение за толпой на Площади Роз, которое она вместе с Ги вела с надвратной башни тюрьмы.

— Да, старик недоволен. Он старался, рисовал портреты и, видимо, полагал, что я тут же начну разбрасывать их пачками по улицам.

— Тогда как ты намерен исполнить данное мастеру обещание?

— Пока не знаю, — вздохнул Солерн. — К тому же мне кажется, что горожане уже успешно справляются со своей революцией и без дикого мастера.

Амальцы открывали огонь всякий раз, когда толпа пыталась приблизиться к телам парламентариев, чтобы снять их с виселицы. Солерн не видел в действиях регентских солдат никакого смысла — они только сильнее раздражали байольцев, не позволяя им похоронить своих героев.

— Может, щенок теперь заляжет на дно или вообще не сбежит из Байолы, — сказала Илёр.

— Пока что таких мирных наклонностей он не проявлял. Уверен, Этьен Рено считает, что в царящей смуте никто не сумеет его найти.

— Я не понимаю, зачем ему это нужно, — со вздохом призналась ведьма. — Он готов убивать даже своих ради сохранения инкогнито, значит, особо теплых чувств к мятежникам не питает. Попыток обогатиться и сбежать с украденными деньгами он тоже не делает. Так какого черта он добивается? Ради чего можно пожертвовать всей семьей, которая по его же приказу больше никогда его не вспомнит?

— Может, не так уж он эту семью и любил, — проворчал Солерн. Он и сам к своей родне относится скорее как к сборищу пиявок, чем как к людям, на которых можно положиться в трудную минуту.

Весь город превратился в красно-бело-зеленое море лент, флагов и гирлянд. Гомон толпы долетал до Бернардена — суровый, гневный и грозный. Солерну все больше казалось, что из ошибок, совершенных регентом, убийство одиннадцати парламентариев было самой опасной.

— Как думаешь, пророчество Лотрейн его образумит? — спросил Ги.

— Сложно сказать. Люди реагируют на пророчества по-разному. Мы ведь не знаем, что она ему напророчила. Но знать свое будущее или будущее своих детей всегда нелегко… слишком тяжело для некоторых. Дож Виллеты, например, после этого со всей семьей заперся в часовне и поджег ее.

— Зачем?

— В Реноле есть поверье, что неотвратимое пророчество можно изменить, если принести в жертву тех, о ком оно дано.

— Э… а какой в этом смысл? Если в пророчестве что-то плохое, то как убийства помогут это изменить?

Илёр пожала плечами:

— Некоторые люди так боятся будущего, что готовы умереть, лишь бы оно не наступило им на горло. Впрочем, от регента мы такого не дождемся.

На лестнице послышались шаги, и Греналь пробасил, не показываясь из полумрака лестницы:

— Регент срочно требует вас во дворец.

— Это еще какого черта? — нахмурился Ги. Они только вчера разговаривали! Неужели нельзя было высказать все сразу, чтобы теперь им не пришлось с оружием в руках пробиваться в чертов дворец?

— Приказ регента, — сказал гвардеец, который поднялся вместе с Греналем. — Вас ждет эскорт, — судя по виду гвардейца, этот эскорт сам был бы рад, если б его кто-нибудь охранял.

Спустя полчаса подъемный мост, соединяющий Бернарден с неспокойным миром, опустился, и отряд из двадцати гвардейцев, дюжины агентов, Солерна и Николетти покинул тюрьму. Мастер окутал их всех холодным, внушающим липкий страх ореолом. Ги чувствовал его прикосновение, хотя ореол был направлен против горожан, а не против него.

34
{"b":"872530","o":1}