Рахманинов.

9 августа 1911 г.»

Весной 1915 года Сергей Васильевич написал мне письмо, в котором пространно рассказывал о том, что решил провести лето не в своей Ивановке, а где-нибудь в Финляндии, и поручил мне, как своему личному «секретаришке», подыскать ему хорошую дачу. Письмо это было очень интересное, и жаль, что оно у меня не сохранилось.

Мне трудно описать волнение, которое я испытывала при этом ответственном деле, которое, кстати сказать, я выдумала себе сама. Дело в том, что летом я обычно жила у Зилоти, сначала под Выборгом, а потом на даче, которую они себе построили на берегу моря на севере Финляндии. Я любила Финляндию, ее природу, сосны, море, одуряющий запах горячего вереска и хвои… И мне казалось, что Сергею Васильевичу было бы хорошо там отдохнуть и немного прийти в себя от «туч» и «мокнувшего от дождя сена». Поехала я на поиски дачи со старшей дочерью А.И. Зилоти – Верой. Мы долго искали, очень обе волновались и, наконец, нашли дом, благоустроенный, со всякими удобствами, вполне отвечающий требованиям Сергея Васильевича. И семейство Рахманиновых тронулось в путь.

Сергей Васильевич беспокоился за свое будущее пребывание в Финляндии, так как это был второй год войны, и он думал, что на побережье Балтийского моря могут быть какие-нибудь осложнения. Вот письмо, которое он мне по этому поводу писал:

«Милая моя Зоечка, посылаю 25 р. для моего отца. Если твой отец издержал, согласно моему письму, посланные месяц назад 50 р., то эти 25 р. идут за апрель. Если не издержал (чему плохо верю), то деньги оставьте у себя до следующего месяца.

Теперь о Финляндии. Читала ли ты о том, что с дачников берут подписку о выезде в 24 часа, если к тому встретится надобность? Что это значит и взята ли такая подписка с нас? Узнай, пожалуйста, может ли с нами ехать наша фрейлейн, которая германская подданная. Говорят, будто в Финляндию их не пускают.

Горе тебе. Если приеду в Финляндию, то будешь завалена делами. Прости меня.

Твой С. Р.

30 марта 1915 г.»

Дачей Сергей Васильевич остался доволен, но очень дразнил меня тем, что я его не так люблю, как другого моего дядю Александра Ильича Зилоти, и поэтому дачу нашла ему плохую. Что я нарочно сделала все, чтобы ему плохо отдохнуть и т. д. Вот его письмо по этому поводу:

«Милая моя Зоечка маленькая! Если приедешь к нам сюда, то ты будешь ангелом. В этом случае я позабуду о том, что ты мне дала никуда не годный адрес. Только не откладывай, а приезжай скорей. Твоему отцу, если он еще не уехал, передай мой привет и пожелание переколотить как можно больше врагов, будь то турки или пруссаки. Черти окаянные! Если ты приедешь, буду за тобой очень ухаживать. Я знаю, как ты к этому привыкла в других домах. Тут не Финляндия сама по себе важна, а то отношение, какое в ней к себе встречаешь. Воздух-то один и тот же, а люди другие. Ну, да я это хорошо понимаю и буду стараться.

Целую и обнимаю тебя.

Твой С. Р.

11 мая 1915 г.»

Это намек на мою жизнь у Зилоти. Оба мои дяди исключительно хорошо ко мне относились и поддразнивали меня привязанностью, к ним обоим.

С Рахманиновыми, как равноправный член семьи, поехал песик, неудавшийся фокс, сын нашей собачки, которая носила деликатное имя Shy (скромница). Но скоро она превратилась у нас в русскую собачку Шайку. Так вот, у этой Шайки было великое множество щенят, и один из них удостоился чести быть принятым в семейство Рахманиновых. Песик этот тоже имел элегантную кличку Шнипс, но Сергей Васильевич быстро развенчал его иностранное величие, и Шнипс стал просто Кабыздочком, от слов «кабы сдох». Кабыздочку была на «мною нанятой даче», как постоянно в шутку подчеркивал Сергей Васильевич, масса дела, так как, будучи настоящей дворняжкой, он с утра до вечера был занят по горло.

В один прекрасный день все семейство Рахманиновых – папа, мама, две дочери и две тетки, Анна Трубникова и Софья Сатина – приехало к Зилоти в их поместье; а так как Зилоти были люди радушные и гостеприимные, то кроме истинной радости им этот приезд ничего не доставил. Не помню точно, сколько Рахманиновы прожили у Зилоти на даче, где и я находилась в то время, но было весело и беззаботно.

«Обращался я всегда с драгоценнейшим на земле сокровищем – временем – бережливо и деятельно» – эти слова нашего великого русского полководца Суворова в полной мере могут быть применены к Рахманинову.

Он знал цену времени и, действительно, обращался с ним «бережливо и деятельно». Он знал, как труден путь к искусству, знал это нелегкой жизнью своей, и поэтому каждая минута его драгоценного времени была до отказа наполнена работой: игрой, сочинением, мыслями. Любил, когда другие много и хорошо работают, и искренно радовался трудовой удаче товарища.

Сергей Васильевич был дружен с Н.К. Метнером, ставил его высоко и как пианиста, и как композитора. И с восхищением и даже с некоторым оттенком зависти говорил:

– Вот кто умеет работать. Мне бы хоть вполовину так, – не замечая того, что он-то и есть величайший труженик, с которого каждому надо брать пример.

Работа его была подвижничеством. Неутомимо, почти беспощадно, не жалея сил, работал он над тем, что нам, маленьким людям, казалось уже доведенным до предела, полного совершенства. А он всю жизнь был собой недоволен. Я, бывало, спрашивала его, как у него хватает сил так беспрестанно трудиться? И он так сказал мне однажды:

– Я организовываю свою работу до минутной точности: каждая вещь, каждый пассаж рассчитан у меня до мельчайших подробностей. Это дает мне спокойствие и уверенность, без чего работать невозможно. Если не будешь организовывать свой труд и мысли – получится непроизводительная трата времени и порча нервов.

Несколько музыкальных впечатлений далеких лет. Вторая сюита Рахманинова для двух роялей, исполнители – французский пианист Рауль Пюньо и русский пианист Александр Зилоти. Позже – Рахманинов и Зилоти.

Пюньо был хороший пианист, типичный француз: яркий и экспансивный. Помню его исполнение «Тарантеллы» Рахманинова: легкое, игривое, кружевно-бисерное.

А.И. Зилоти, большой тактичный музыкант, в данном случае соглашался с интерпретацией произведения приезжим знаменитым французским пианистом. Играл Пюньо красиво, весело, но трактовка была далека от рахманиновской музыкальной мысли. И Зилоти нелегко было идти в одном образе с чуждой ему интерпретацией любимой рахманиновской вещи.

Играют ту же «Тарантеллу» Рахманинов и Зилоти. Они любили вместе играть, замечательно дополняя друг друга; слитность получалась полная. Такого стремительного темпа и такой предельной чистоты в труднейших технических местах мне не приходилось слышать. Острейший ритм, идеально певучая кантилена. И, как ни парадоксальным покажется то, что я скажу, – играли они оба очень по-русски, всемерно развивая и углубляя каждую мелодию; а вместе с тем они играли настоящую вихревую итальянскую тарантеллу.

Замечателен был вид их, когда один за другим выходили они на эстраду – Рахманинов впереди, Зилоти за ним. Оба высоченные, статные, широкоплечие, похожие один на другого и в чем-то не похожие.

Еще мне хочется рассказать о двух незабываемых музыкальных впечатлениях: Рахманинов, дирижирующий своей «Литургией», и Рахманинов, дирижирующий «Пиковой дамой».

Я была слишком молода в то время, чтобы суметь разобраться в том, как и чем достигал Сергей Васильевич таких совершенно необыкновенных результатов, каких он добивался в своей дирижерской деятельности. Вероятно, работа, которую он проделывал с оркестром и хором, была огромна, мучительна, но и радостна для тех, с кем он работал.

«Пиковую даму» я слышала много раз, хорошо знала ее музыку. Но когда раздались первые звуки вступления, – дирижировал Рахманинов, – мне показалось, что знакомая мне музыка стала совсем другой. Откуда-то появились новые голоса, все как-то по-иному пело и говорило. Какая-то стихийная громада чувств нахлынула и поглотила меня.