На лестнице раздались размеренные шаги. Маркез спешно сгрёб бумаги в стопку и вложил в альбом. Он доверял Эрнесто больше чем другим слугам – даже больше, чем друзьям – но этот замысел был иным делом. О нём не должен знать никто, пока всё не будет готово.

Эрнесто вошёл и поклонился.

- Доброе утро, ваше сиятельство. Я принёс воду для бритья в спальню, если желаете.

- Спасибо. Я собираюсь ещё немного поработать, а потом побреюсь и оденусь. Что это?

Эрнесто держал свёрток из коричневой бумаги, перевязанный верёвкой. Он протянул его господину.

- Бруно нашёл это утро на плитах прямо перед воротами замка.

Свёрток был почти овальным, фута два длиной, мягкий и податливый. Согнув его, маркез услышал шуршание. На одной стороне простыми заглавными буквами было написано «МАРКЕЗУ ЛОДОВИКО МАЛЬВЕЦЦИ».

Лодовико нахмурился. Он не любил тайн и сюрпризов.

- Ты можешь идти, - бросил он. Эрнесто поклонился и вышел.

Маркез перерезал верёвку перочинным ножом и развернул обёртку. Внутри обнаружилось нечто, завёрнутое в серебряную папиросную бумагу, вроде той, в которую пакуют товары в дамских магазинах. К ней был приколот кусок пергамента, свёрнутый вчетверо – явно записка, но Лодовико не стал читать её прямо сейчас. Он разорвал бумагу, стремясь узнать, что внутри.

Это оказалась дамская оперная перчатка из мягкой, кремовой лайки, чуть выцветшей от времени. До самого локтя она была украшена вышитыми зелёным шёлком листьями мирта. Среди узоров располагалось сердце из рубинов, пронзённое бриллиантовой булавкой.

Лодовико вытащил перчатку из обёртки. Она будто тряслась – он не сразу понял, что это от того, что у него дрожат руки. Маркез сжал кулак, чтобы унять дрожь, но увидев, как при этом смялась перчатка, в страхе выпустил её.

Ещё не вполне твёрдыми руками маркез взял и развернул записку. Почерк был неверный и неровный, как будто правша писал левой рукой.

«Я знаю, чья это перчатка, и как она получила её. Если вы не хотите, чтобы весь мир узнал её историю, приходите ночью четырнадцатого марта после одиннадцати вечера в мавританскую беседку на вилле Мальвецци».

Щёки Лодовико вспыхнули. Шантаж! Он, маркез Мальвецци, стал жертвой вымогательства! Ярость вернула ему силы и энергию. Он вскочил, задев стул, и принялся ходить по комнате. Кто может быть этим шантажистом? Лишь один человек знает ту историю – но как перчатка попала в его руки? И зачем было так долго ждать?

Но кем бы не оказался шантажист, он ошибся жертвой. Вскоре он поймёт, что нельзя делать врага из Лодовико Мальвецци! Быть может, Лодовико использует эту записку как доказательство и натравит на врага закон. Но ещё он может послать полдюжины лакеев с дубинками в беседку. В одном можно быть уверенным – мерзавец не получит ни единого сольдо. Пусть говорит, пусть делает худшее, на что способен. Ничего из того, что он скажет, не в силах повредить Лодовико сейчас.

Или нет? Шаги маркеза затихли. Он повернулся к столу и снова поднял перчатку. Голос, что он не слышал годами, вернулся к нему, сладкий и серебристый. Он вздрогнул, как будто кто-то прошёл по его могиле.

Глава 4

- Нет, нет, - сказал Донати, - хроматические трети, повышение на полтона за раз. Вот так, - он сыграл на пианино несколько тактов.

Перо Тонио скрипело удручающе медленно. Донати мог лишь надеяться, что тот делает не слишком много ошибок. Порой ему казалось, что вокальные упражнения для Тонио приносили больше хлопот, чем проку. Композитору не нужно было ничего записывать для себя – слепота лишь обострила его крепкую память на музыку. Но ученикам нужны записи, чтобы перечитывать и учиться. Орфео особенно интересовался такими упражнениями и другими приёмами обучения – они часто говорили об этом с ним и маркезом.

Донати знал, что Орфео поддался привычке исправлять ошибки Тонио. Он мог пробежать глазами по работе Тонио, задать пару вопросов, а потом уносил бумаги туда, где, как он думал, учитель не услышит скрип пера. Орфео часто оказывал такие маленькие услуги. Но ему не следовало исполнять работу Тонио – Орфео был джентльменом, пусть и готовился выйти на сцену.

Но больше нельзя уклоняться от неприятного разговора – Тонио должен уйти. Когда они вернуться в Милан, Донати поможет ему найти другое место. Дело предстоит непростое, ведь Тонио был самым угрюмым и непривлекательным юношей, которого Донати доводилось встречать. Бездарный сын одарённых родителей, казалось, думал, что мир должен исправить эту несправедливость, и ничего не был готов дать ему взамен. Единственным человеком на вилле, которому он с готовностью подчинялся, был маркез – и то, лишь потому что он внушал Тонио страх. Донати был для него слишком мягкосердечным господином. Орфео явно думал также, но никогда не высказывал этого в столь пространных выражениях.

Донати услышал слабый звук со стороны окна – краткий и быстро оборванный вздох. Это Орфео подавил зевок.

- Я не слишком много заставляю тебя трудиться, сынок?

- Нет, маэстро, - в голосе Орфео была теплота, сказавшая Донати, что он улыбается. В отличие от многих учеников, Орфео как будто веселило понимание, как многое замечает его наставник. Но в следующий миг его тон изменился и стал настороженным. – Маркез идёт.

- Он рано, - заметил Донати, - в церкви ещё не пробили десять.

- Вчера он опаздывал, - напомнил Орфео.

Донати понимал, о чём речь. Пропустив часть вчерашнего урока, Лодовико был готов наверстать это сегодня.

Быстрые и чёткие шаги маркеза приблизились к музыкальной, и он вошёл.

- Доброе утро, маэстро. Орфео, - он не стал тратить времени на то, чтобы поздороваться с Тонио, что сидел рядом с Донати за пианино. – Я должен сказать кое-что перед тем, как мы начнём. Я плохо сплю в замке, и эту ночь проведу здесь.

- Здесь? – Донати был ошарашен. – Сегодня?

- Конечно, сегодня, маэстро, почему вы спрашиваете?

- Я думаю, маэстро Донати имеет в виду, что мы вряд ли готовы к такой чести, - пояснил Орфео. – Открыто лишь несколько комнат, и помещения для слуг не готовы.

- Я приехал без слуг, - ответил маркез. – Ты знаешь, я не хочу, чтобы тебя видели посторонние. Ты, - должно быть, он обратился к Тонио, - скажи Лючии подготовить одну спальню для меня – неважно, какую – и позаботиться об ужине и завтраке.

- Да, ваше сиятельство, - Тонио с грохотом опустил свой переносной письменный стол, задребезжав чернильницей и поспешил прочь.

- А теперь, мой соловей, - снова заговорил маркез, - давай посмотрим, какой у тебя сегодня голос.

Этот тон совсем не успокоил Донати. Маркез как будто ждал, что протеже разочарует его. Но Орфео с честью прошёл испытание. Он никогда не пел так чисто, как этим утром.

Маркез должен был радоваться – и он радовался, когда мог сосредоточиться на исполнении Орфео. Но Лодовико будто не сиделось на месте – он отвлекался и ходил по комнате, пока Орфео пел. Один раз Донати даже расслышал скрип пера, что бросил Тонио. У маркеза была привычка рассеянно черкать что-то на подвернувшейся под руку бумаге, но прежде он никогда не делал этого на уроках Орфео.

Его увлечение стало угасать? Донати так не думал. Что-то другое занимало его разум. Быть может, это как-то связано с внезапным решением заночевать на вилле? Донати всё ещё считал это крайне странным. Лодовико поддерживал строгие различия между собой и Орфео с Донати. Они редко даже обедали под одной крышей. И маркез никогда не стал бы проводить ночь где-либо без целой свиты слуг.

Когда урок закончился, Лодовико энергично зааплодировал:

- Браво! Браво, мой соловей! Твоё портаменто^[9] превосходно, - ты скользишь от ноты к ноте с природной грацией, как птица в полёте!

- Спасибо, синьор маркез.

- Похоже, ночной воздух совсем не повредил тебе.