У ворот замка он передал лошадь конюху, пересёк двор и вошёл в обширный и холодный зал. Здесь его встречал Бруно Монти, один из лакеев. На нём были сапоги со шпорами, а тёмные кудри прилипли ко вспотевшему лбу. Бруно доложил, что только что доставил письма господина – одно маркезе Франческе на её виллу с той стороны озера, второе – маркезу Ринальдо в Милан.

Лодовико поблагодарил его за быстроту и послал ужинать, а сам взял свечу и поднялся в башню. Слабый свет играл на неровных каменных ступенях и сырых кирпичных стенах с бойницами для лучников. На вершине Лодовико вошёл в кабинет – это квадратное помещение занимало весь этаж. Комната была тёмной и холодной – Лодовико не позволял топить в марте. Обстановка состояла из большого и тяжёлого письменного стола, узкого деревянного сундука на когтистых лапах и пары высоких стульев с потрёпанной и выцветшей обивкой. Стены покрывала бесцветная, отслаивающаяся штукатурка и тёмные, торжественные портреты покойных Мальвецци.

Лодовико поставил свечу в высокий железный подсвечник на столе. Наконец-то у него есть время поработать над своим тайным замыслом, который должен принести новую славу его имени, если он сумеет довести его до конца. Взяв ключ, висевший на цепочке для часов, маркез отпер сундук и достал альбом в красновато-коричневой коже. Он положил его на стол, вынул несколько выпавших листов и разложил перед собой, а потом открыл. Страницы были разлинованы нотными станами со скрипичными и басовыми ключами и покрыты нотами, вписанными умелой, стремительной рукой. Обмакнув перо в чернила, маркез начал яростно писать на отдельных листах, останавливаясь лишь для того, чтобы перевернуть страницу альбома и вглядеться в его содержимое.

Работа заняла его на два или три часа. Когда концентрация оставила его, а ноты превратились в бессмысленные чёрные кляксы, маркез подошёл к окну, выходившему на озеро, и открыл решётку, позволяя холодному ветру освежить лицо. Сколько же времени он тратил на это занятие! Когда он начинал, то думал, что это будет легко.

На озере больше не было лодок, а на побережье почти не осталось огней. Горы были почти неразличимы на фоне неба. Звёзды тут и там мерцали через просветы в пелене тумана. Всего в миле, на том берегу, его невестка спала – или скорее лежала рядом – со своим нелепым любовником, терзаясь от того, что прочитала в письме от Лодовико. Он надеялся, что они поссорятся и возненавидят друг друга. Они заслуживали этого, ведь оба предали его. Франческа связала его фамилию с историей о самой абсурдной супружеской измене, что только можно вообразить. А Валериано причинил боль, что была, пожалуй, ещё сильнее.

Лодовико вспомнил, как впервые услышал пение Валериано. Блестящее, чарующее сопрано вызвало у него дрожь – и он немедленно принялся обхаживать певца. Валериано не требовалось покровительство – он уже был знаменит и успешен, несмотря на растущее у публики отвращение к пению кастратов. Но его не слишком хорошо знали в Милане, а Лодовико представил его всем, помог добиться лучших ролей и даже принимал под своей крышей. Там Валериано и познакомился в Франческой – и отплатил Лодовико за доброту тем, что сбежал с ней!

Маркез опустил решётку с грохотом, что в ночной тишине был подобен выстрелу. Вернувшись за стол, он забрал альбом и бумаги и запер из в сундуке. Затем Лодовико задул свечу, чем погрузил комнату во тьму. Ему был не нужен свет, чтобы добраться до спальни, что располагалась прямо под кабинетом. Но когда он проходил мимо окна, не выходившего на озеро, от с удивлением заметил огонёк во дворе замка. Никто из слуг не должен был бодрствовать в такой час, тратить ламповое масло и уставать перед следующим днём. Маркез подошёл к окну, но не успел ничего разглядеть – свет погас.

Лодовико открыл решётку и выглянул наружу, позволяя глазам привыкнуть к темноте. Вскоре он начал различать очертания гор в туманном небе и смутно разглядел зубчатую стену, массивные ворота, квадратные башни и нагромождение сараев и повозок во внутреннем дворе. Но света не было. Либо он всё выдумал, либо кто-то успел его погасить…

Нет, вот он опять! Обычный фонарь, но в окружающем мраке он сиял, как маяк. Лодовико вгляделся в фигуру, что держала фонарь – человек в длинном тёмной плаще и высокой шляпе, что осторожно двигался вдоль стены к башне.

Свет опять пропал. Должно быть, это ночной фонарь со шторкой, что скрывает огонь. Не тратя времени на то, чтобы зажечь свечу, Лодовико наощупь добрался до двери и спустился вниз. У подножья башни, где она сходилась со стеной, была дверь, ведущая во двор. Маркез очень медленно, стремясь не издать ни звука, поднял щеколду и открыл дверь.

Человек в плаще был совсем рядом. Его фонарь снова не давал света – незнакомец шёл, держась за стену. Лодовико прекрасно различал его тёмную фигуру на фоне бледного камня. Когда неизвестный добрался до двери в башню, он поднял заслонку фонаря, и свет упал на лицо Лодовико.

Маркез услышал судорожный вздох. Он сам взял фонарь пришельца и повернул так, чтобы увидеть лицо.

- Добрый вечер, мой соловей. Ты залетел очень далеко от своего гнезда.

- Простите, синьор маркез, - хотя лицо Орфео было искажено, а глаза – широко распахнуты, говорил он уверенно.

- Как ты пробрался через ворота?

- Я нашёл ключ на вилле.

- А фонарь, я полагаю, обнаружил уже здесь?

- Да.

- Ты нарушил мои условия, уйдя с вилы.

- Я надеялся, что в такой час это не будет иметь значения.

- Это имеет значение в любой час. У нас был договор, и ты его нарушил. Почему?

- Мне не спалось.

- Ты мог гулять в саду.

- Простите, синьор маркез, но этот сад меня утомил.

- Что привело тебя сюда?

- Любопытство. Я часто глядел на замок и думал, какой он.

Это было слишком для Лодовико. Он откинул голову и захохотал.

Орфео удивлённо посмотрел на него, но вежливо подождал, пока эта вспышка веселья пройдёт.

- Могу я спросить, чем так развеселил вас, синьор маркез?

- Мой дорогой Орфео, ты правда думаешь, что я не знаю, почему ты здесь?

- О чём вы говорите?

Лодовико снисходительно покачал головой.

- О да, ты англичанин, а с этим ничего не поделаешь. Итальянец бы сразу открылся. Она тебя ждёт?

- Я не понимаю.

- Потому что если ждёт, то её ждёт разочарование. Возвращайся на виллу немедленно. Пресвятая дева, у тебя был для неё весь день! В саду должно быть достаточно мест. Или приведи её в грот. Но не ищи её здесь.

Лицо Орфео ничего не выражало. Несколько мгновений он молчал.

- У меня нет никакого свидания с Лючией. Она никогда меня не поощряла, - наконец сказал он.

- Но ты всё равно к ней пришёл – не отрицай этого.

Орфео молчал.

- Мальчик мой, ты думаешь, я тебя осуждаю? А почему ты думаешь, я выбрал такую красивую и здоровую девушку работать на вилле, пока ты здесь? Я знаю, иные говорят, что певцу нельзя тратить много сил на женщин, но я думаю, что это чепуха. Юношу твоих лет нельзя лишать женского общества. Это вредит здоровью, вгоняет в уныние и недовольство. И как в таком состоянии можно петь? Бери Лючию. Считай её своей и делай с ней всё, что вздумается. Для этого она здесь.

- А когда я с ней закончу? – тихо спросил Орфео.

- Я дам ей приданое. Это и моя благодарность привлекут женихов. Если будет ребёнок, ты сможешь навещать его. Видишь, как легко всё устроить? Но теперь ты должен вернуться на виллу, пока слуги тебя не увидели. И запомни – не покидай её, пока твоё обучение не закончится.

- Как пожелаете, синьор маркез, - Орфео протянул руку за фонарём.

- И ещё одно, - Лодовико взял юношу за локоть, и эта хватка задумывалась и получилась болезненной. – Сырой ночной воздух вредит твоему голову. Если я снова увижу тебя вне виллы, я запру тебя там. Так что не делай глупостей, мой Орфео. Не заставляй меня запирать моего соловья в клетке.

Как и всегда, Лодовико спал крепко, но недолго. Вскоре после рассвета он поднялся, закутался в потёртый шерстяной халат, сунул ноги в чулках в домашние туфли и натянул ночной колпак поглубже на уши, чтобы они не мёрзли. Затем маркез отправился в свой кабинет. Отперев сундук на когтистых ногах, он снова достал альбом и бумаги. Лодовико проработал с ними час или два в неверном свете зари, то и дело растирая руки и разминая озябшие, негнущиеся пальцы.