— Себе-то сколько-нибудь возьмем? — не очень уверенно спросил совершенно расстроенный Биденко.

— Конечно, возьмем, — ответил Беспалов. — Давайте решать, сколько. Но так, чтобы это была сумма, не вызывающая подозрений.

— А как будем уничтожать рюкзаки и камуфляж? — спросил Биденко. Его обеспокоило то, что вместе с камуфляжем может быть уничтожена и припрятанная пачка.

— У нас за мастерской лежит куча мусора, — сказал Елагин. — Мы давно собирались ее сжечь, да руки не доходили. Около нее можно развести маленький костер. На нем и спалить униформу. Народ здесь почти не ходит, никто не увидит.

Он принес полистироловый мешок и передал Ушакову. Тот раскрыл его, и Глебов пачку за пачкой начал бросать в него деньги. Но Беспалов поднял руку и остановил их.

— Сколько оставим себе? — спросил он. Все повернулись к нему, но никто не ответил. — По сто тысяч хватит?

— Я думаю, этого мало, — сказал Елагин. — Мы с Никитой, — он кивнул в сторону Ушакова, — хотели заменить на «тойоте Марк II» двигатель и резину. Нам двести тысяч только на этот ремонт надо.

— Ну, хорошо, давайте оставим по двести.

Он нагнулся над деньгами, рассматривая пачки пятисотрублевых. Выбрал купюры, уже бывшие в употреблении, и отложил их в сторону. Потом взял по несколько сторублевых и пятидесятирублевых пачек.

— Берите, — сказал он, пододвигая каждому по небольшой кучке.

Биденко взял свои деньги и пошел к пакету, в котором лежала его камуфляжная форма. Достал сначала куртку, потом боксерки и демонстративно бросил их на пол. Но когда доставал брюки, незаметно выронил из их кармана в пакет припрятанную пачку. После этого положил в пакет деньги, которые передал ему Беспалов, и, не скрывая облегчения, вздохнул.

В один мешок деньги, привезенные из банка, не вошли. Пришлось брать второй. После этого их уложили в ящик, на крышку насыпали слой земли, сверху положили плитку и тщательно подмели пол во всей мастерской.

— Теперь нам надо договориться о том, как мы будем контачить, — сказал Беспалов.

— Лучше всего с помощью мобильника, — сказал Елагин.

— У меня его нет, — развел руки Беспалов. — Я им не доверяю. Любой разговор с мобильника легко засечь и прослушать.

— Слушают не только мобильники, — сказал Глебов. — Но вам покупать и регистрировать на себя телефон не следует. Завтра я принесу вам телефон своей подружки. Я уже давно обещал ей купить новый. А вы будете говорить по моему.

— Хорошо, — сказал Беспалов. — А сейчас расходимся. Две недели никаких контактов друг с другом. Если, конечно, не возникнет чрезвычайной ситуации. Через две недели соберемся и обсудим, как нам жить дальше. Уверен, что новостей будет много. Вопросы есть?

— Есть, — сказал Биденко. — Я так и не понял, сколько денег причитается каждому из нас.

— А ты раздели общую сумму на пятерых и узнаешь, — сказал Беспалов. — Арифметику небось изучал?

— Изучал.

— Ну, вот и дели. Высшей математики здесь не требуется. Правильно я говорю, товарищ миллионер? — Беспалов похлопал Биденко по плечу и впервые за все это время улыбнулся.

Биденко тоже улыбнулся и ничего не ответил.

Шуляков не получил того удовольствия, которое ожидал, принуждая Белоглазову отдаться ему. Она была как неживая и походила на куклу. Даже лицо отвернула и закрыла глаза, так и не посмотрев на него за все время ни разу. А когда он поднялся и начал натягивать брюки, торопливо вскочила с дивана, схватила свои маленькие белые трусики и побежала в туалет, находившийся на этом же этаже. Он решил подождать, когда она вернется, но Белоглазова не зашла в его кабинет. Шуляков услышал лишь ее шаги в коридоре, а потом стук каблуков по бетонным ступенькам лестницы. Он не стал догонять ее, решив, что зайдет в хранилище после того, как обе операторши выйдут из него. Но вскоре услышал, что Белоглазова возвращается. Она без стука открыла дверь и сказала, не скрывая недоумения:

— Там закрыто. Может, они уже ушли?

— Куда они могут уйти без меня? — удивился Шуляков.

Первой его мыслью было то, что Хавкин занимается со второй операторшей тем же, чем перед этим занимался он с Белоглазовой. Но он тут же отверг это предположение. Хавкин эстет, ему нужны удобства, а в комнате, где пересчитывают деньги, нет даже дивана. Но, может быть, они зашли в кабинет Хавкина? И этого не должно быть потому, что после того, как закрывают дверь хранилища, его обязательно пломбируют. И пломбу эту ставит сам Шуляков. Хавкин педант, он никогда не нарушит заведенного распорядка.

— Пойдем, — сказал Шуляков и решительно шагнул из своего кабинета.

Дверь в хранилище действительно была заперта. Она закрывалась на два ключа. Оба из них имел только Хавкин. Но одним распоряжался Шуляков. Хавкин — единственный из всех служащих банка мог войти в хранилище в любое время, Шуляков — только в присутствии Хавкина. Сейчас он достал свой ключ, сунул в замочную скважину и провернул. Замок щелкнул, и дверь отворилась.

Первое, что увидел Шуляков, это торчащие из-под стола ноги операторши. Ее и без того короткая юбка задралась, обнажая трусики и голое бедро. Шуляков бросился к женщине, подумав, что она потеряла сознание. И только наклонившись над столом, увидел ее связанные за спиной руки и заклеенный скотчем рот. Его мгновенно прошиб холодный пот. Руки затряслись, он скреб ногтями по скотчу, пытаясь найти приклеенный конец, чтобы освободить рот операторши, но ему это не удавалось. Тогда он засунул под него пальцы и, делая невероятные усилия, сдвинул скотч на подбородок, освободив женщине губы. Он хотел услышать от нее хоть какие-то слова, но вместо этого она закричала, а потом так же громко заплакала, давясь рыданиями и оставляя на щеках окрашенные тушью длинные дорожки от слез. Он перевернул ее на живот, развязал руки, поднялся и тут увидел, что за дверями другой комнаты у сейфа точно в такой же позе, как операторша, лежит Хавкин. Шуляков почувствовал, что у него останавливается сердце и он теряет рассудок. Его от головы до пяток вдруг пронзила такая слабость, что вместо того, чтобы бежать на помощь шефу, он сел на стол и судорожно вздохнул.

Белоглазова тем временем помогла операторше подняться, отмотала с ее лица скотч и спросила:

— Что тут случилось?

Но операторша только трясла руками и ловила открытым ртом воздух. Шуляков поднялся и, шатаясь, направился к Хавкину. Он холодел от самой мысли давать объяснение случившемуся. Объяснений просто не было. Но он понимал, что давать все равно придется и поэтому лихорадочно искал хоть какое-то оправдание своей профессиональной несостоятельности. Ограбить банк так, чтобы находившийся в нем начальник службы безопасности даже не заподозрил этого, не укладывалось в сознании. Он готов был испепелить Белоглазову, хотя и осознавал, что она не имеет к случившемуся никакого отношения. Виной всему — преступная халатность самого Шулякова. Сейчас он еще не понимал, что и его присутствие в хранилище вряд ли предотвратило бы ограбление.

Шуляков развязал Хавкину руки, поднял его на ноги и снял скотч. Он ожидал взрыва ярости, но Хавкин молчал, опустив голову и плотно сжав губы. Потом, дернувшись, сказал:

— Пойдем ко мне, надо обсудить случившееся.

— Мы не можем идти, — возразил Шуляков. — Надо вызывать оперативников и начинать следственные мероприятия. Здесь наверняка осталось немало улик. Не может быть, чтобы не осталось.

Шуляков посмотрел на нейлоновый, похожий на шнурок, кусок шпагата, который непроизвольно вертел в руках. Им связывали Хавкина. Точно таким шнурком была связана и операторша. Он поднес его к лицу, словно пытаясь понюхать, потом спросил:

— Кто же здесь все-таки был?

Хавкин уже пришел в себя, одернул рубашку, поправил смятый воротник и сказал:

— Трое в камуфляже и черных масках. У всех пистолеты. Я даже не слышал, как они вошли. Влетели как привидения, мгновенно положили на пол меня и Машу, — он посмотрел на операторшу, которая уже перестала рыдать и только всхлипывала, сделал паузу и добавил: — Мне приставили к шее пистолет, вот сюда, — Хавкин показал пальцем, и Шуляков увидел на шее у шефа большое темно-красное пятно, — потом заклеили рот и связали руки. Сгребли деньги в рюкзаки и тут же исчезли.