– Это невозможно…

– Почему? – разочарованно спросила я, совсем не подумав, что моя просьба могла показаться бестактной. – Извините… Должно быть есть причины… нам не встретиться… Секретность там или что-то еще… Понимаю…

– Что-то еще.

Мы смотрели друг другу в глаза. Я надеялась, что он продолжит и объяснит это «что-то еще», но он не спешил. О чем он думал, не знаю, но смотрел на меня как-то по-новому: без пренебрежения, которое время от времени демонстрировал в течение этих двух дней, без иронии, ставшей привычной в нашем общении, без подозрительности, которую я порой замечала. Он смотрел на меня по-новому: не как на простой ребус, который можно разгадать в два счета, а как на более сложную головоломку. Как на уравнение с несколькими неизвестными.

– Его нет в живых, – вдруг поделился Кирилл Андреевич.

– Погиб? Как мама? – совсем не подумав выпалила я.

– Сердечный приступ, – бросил он.

– Как жаль… – проговорила я и расстроилась. – Соболезную…

– Благодарю, – негромко проговорил он.

– Зачем вам было нужно, чтобы я вспомнила о парике?

Продолжая сидеть в своем объемном кожаном кресле, легонько постукивая костяшками длинных пальцев по левому подлокотнику, Орлов всё также смотрел на меня в упор. Молча.

– Вы левша? – вдруг спросила я.

Подумав с секунду, он коротко бросил:

– Амбидекстр.

– Это… это человек, одинаково хорошо владеющий обеими? – уточнила я, вспомнив, как в школе усердно училась писать «правильно»: не левой, а правой рукой. Чтобы не быть белой вороной среди одноклассников, ни один из которых не был левшой. Мне так хотелось хоть в чем-то быть как все, и я старалась. Старалась, прекрасно осознавая, что как все я все равно не стану. Хотя бы потому, что жила в специфических условиях: к семи годам уже имея печальный бэкграунд, я росла без обоих родителей и мало того, что семья моя была неполной, так еще и порядки в этой семье были далеки от среднестатистических.

– О чем задумалась?

– Пытаюсь понять зачем вы дирижируете моими воспоминаниями…

– И как? Успешно?

– Пока никак… Ума не приложу, зачем вам это. Решили выдрессировать обезьянку, чтобы потом выпустить на арену? Хоть намекните, на какую?

– У тебя богатое воображение… В моих планах нет выпускать тебя на арену. На какую бы то ни было…

– Правда? Интересно, почему же? Это могло бы быть… забавно…

– На арене ты будешь находиться на всеобщем обозрении… Это все равно, что принадлежать всем сразу…

Мы смотрели друг другу в глаза: он – с лёгким прищуром, я – снова в ожидании того, что он продолжит развивать свою мысль. Но он замолк и вскоре мне стало ясно, что развивать ее он не собирался.

– Вы тогда сказали: «Я решу эту проблему». Решили? – спросила я. И, заметив, что он не понимает, уточнила: – С париком, я имею в виду.

Он задумался ненадолго и медленно кивнул.

– Как?

– Обесцветил волосы.

– Зачем?

– Это нужно было для дела.

– Для создания образа?

– Да. – односложность его ответов ясно давала понять, что он не хочет развивать эту тему. Но я все же решилась спросить:

– А как часто вам приходится менять внешность?

– По необходимости… Как думаешь построить беседу с дедом? – резко перевел он тему.

– Да всё пройдет стандартно: получу очередную порцию нравоучений, выслушаю и приму к сведению. Хорошо, что это случится не сегодня. Надо будет Николая Николаевича попросить не сообщать дедушке о том, что он увидит.

– А что он увидит?

– Мое расцарапанное лицо. И дубленку, – вздохнув, объяснила я.

– Это мелочи.

– Вряд ли дедушка воспримет это именно так…

– То есть и Николай… Николаевич пляшет под твою дудку? Забавно…

– Что значит «пляшет под мою дудку»?

– Значит, и его ты прогибаешь под свои интересы. Как деда.

– Не понимаю, о чем вы толкуете…

– Всё ты понимаешь… Только, когда будешь давить на Серова, учти: если Громову не перед кем отчитываться, кроме как перед самим собой, то Николай Николаевич по долгу службы обязан доложить своему работодателю о любом подозрительном нюансе, связанным с объектом его охраны.

– К чему вы это?

– К тому, что ты собираешься предложить Серову нарушить должностную инструкцию.

– Ну почему сразу нарушить? Просто чуть-чуть от нее отойти…

– Это одно и то же.

– И потом… насколько мне известно, объект его охраны – наш дом, так что он ничем не рискует.

– Ошибаешься. Не только. В обязанности Серова входит охранять прежде всего домочадцев.

– Это всего лишь вопрос трактовки… А откуда вы знаете фамилию Николая Николаевича? Я ее не называла.

На меня посмотрели, как на несмышлёное дитя. И помолчав, ответили:

– Согласен, вопрос трактовки. Но внесу поправку: вопрос верной трактовки.

– А вы зануда, скажу я вам! Если дед узнает об этих самых «подозрительных нюансах», то вмиг посадит меня под домашний арест. А это не входит в мои планы.

– А что входит? – поинтересовался мой, ставший задумчивым собеседник.

– Не важно… Ладно… В мои планы входит жить своей жизнью, вот и всё. А с чего вы решили, что я «прогибаю» деда под свои интересы?

– Сужу по фактам… Попытка прогнуть номер раз: твоя летняя поездка за город. Вполне успешная, стоит заметить… Далее была предпринята попытка номер два: переезд в общежитие. И снова успех, Миледи!

– Вы и об этом знаете?

– Не задавай вопросов по-глупому.

– Почему по-глупому?

– Правильнее было бы спросить: «Откуда вы об этом знаете?» Тогда была бы возможность отследить источник моей информации.

– Не факт. Вряд ли бы вы им поделились.

– Верно, – плутовская усмешка озарила лицо моего дотошного визави. – Но в этот раз, полагаю, твои козни с сокрытием информации не пройдут.

– Почему?

– Делаю ставку на то, что сегодня Громов явится сюда собственной персоной.

– С чего бы это? Нет, это не входит в его планы. И потом: откуда вам знать?

– Знаком с ним много лет, значит, могу просчитать старого лиса … На пару ходов вперед, уж точно…

– Нет. Он не обещал приезжать. Всего лишь спросил: «К которому часу прислать Николая?»

– Громов никогда надолго не оставляет объект без личного контроля.

– Объект?

– Объект своего внимания. В данном случае – тебя.

– Ну знаете…

– Уже много лет он воспринимает тебя исключительно как объект опеки, девочка. Со всеми вытекающими. Для тебя это новость?

– Объект опеки… Никогда не думала об этом в подобном ключе… И потом: я уже полгода, как совершеннолетняя!

– Приму к сведению… Но для твоего деда это ровным счетом ничего не значит. Ты для него объект перманентной опеки. Была таковой, таковой и останешься.

– Нельзя ли как-то попроще?

– А что непонятно? Перманентной – значит: пожизненной. Вне зависимости от того, насколько старше и самостоятельнее ты станешь с годами. Громов – особый тип личности. Упертый. Настырный. Контролирующий всё и вся. И по большому счету – бескомпромиссный. За редким исключением. Вижу, тебе не по нраву то, что я говорю.

– А кому понравится, что он будет пожизненно сидеть на крючке? Вот вам бы понравилось?

– Нет. Но советую смириться с этим и не тратить времени на бессмысленную борьбу. Лучше найди способ мирно с ним сосуществовать.

– Как?

– Ты стала отстаивать свои интересы, и он делает вид, что под них прогибается. Но долго так не будет. Пружина не может сжиматься вечно. Пережмешь пружину – узнаешь деда с новой стороны.

– Это с какой же?

– Он может быть беспощадным. Твоя мать однажды в этом убедилась.

– В чем убедилась? Не говорите загад…

– Я сказал по этому вопросу всё, что планировал, – перебил меня Кирилл Андреевич. И добавил: – Научись добиваться своего деликатно, чтобы не задевать его гордое эго. Не дави на него.

– Вопрос в том, как это сделать…

– Разыгрывай партию так, чтобы он полагал, что инициатива исходит не от тебя, а от него самого.