– В «Глянце» снимались культовые персонажи российского гламура. Я с удовольствием представляю молодую артистку и главного редактора журнала Gloss Алену Борисову, блестяще сыгравшую в картине роль глянцевого редактора.
И я скромно склоню голову под аплодисменты «Пушкинского».
Вечером Гена пригласил меня в театр. Имени Пушкина. Я знала почти наверняка, что спектакль будет нудный. В последний раз я была там лет десять назад, и до сих пор помню пыль, которая летела на меня со сцены. Гена, конечно, не знал столичной культурной конъюнктуры. Но это не важно – важен сам факт свидания.
– Не опаздывай! Нам еще контрамарку брать, – сказал Гена по телефону. «Контрамарка» демонстрировала его причастность к московской тусовке. Он хотел произвести впечатление. Наивный. Но мне нравились его старомодность, нерешительность.
Со съемки я летела как сумасшедшая. Не успела даже снять макияж. Гена мерз на улице с пропусками.
– Ты откуда такая роскошная?! – Он даже не посмотрел на часы.
– В кино снималась. У Кончаловского, представляешь? – Я сегодня принимала цветы, комплименты и аплодисменты.
– В главной роли? Девушка с обложки?
– В роли глянцевой сучки. Заместителя главного редактора.
– То есть себя играла? – Гена улыбался. А то бы я обиделась.
– Почему себя-то? Я главный редактор, а не зам.
– Понял. И что теперь делать?
Мой восторг, бережно вывезенный со съемочной площадки и в целости донесенный до театрального подъезда, разбивался о его невозмутимость.
– Ничего. Восхищаться!
– А это легко! Я всегда знал, что ты лучшая.
Гена купил программку. Театральный роман по полной программе – с контрамаркой, буфетом и биноклем. Давно я так чинно не выходила в театр. Это называлось «старомодное ухаживание». И это было прелестно.
Давали французский водевиль. Говорят, есть люди кино и люди театра. Я человек кино – теперь это ясно. В театре меня смущало количество условностей и «как бы». Здесь не было той концентрации жизни, через которую я только что прошла. В театре жизнь размазывалась и дробилась на сценки, хохмочки, трюки. А может, просто спектакль был плохой.
– Импотенто! – закричала брюнетка на сцене, обращаясь к брюнету в лаковых штиблетах.
Очень плохой!
Зал загоготал. Гена затрясся рядом со мной в припадке смеха и размашисто бил кулаком о кулак.
В перерыве мы ели бутерброды с картонных тарелок. Я обратила внимание на Генин свитер – в ярком свете антракта видны были катышки.
– Тебе все нравится? – спросил Гена.
– Все отлично, – соврала я и устыдилась своих мыслей. Он изо всех сил пытался устроить мне праздник. А я, классический московский сноб, оценивала его вкусы и тряпки. Точно так же глянец оценивал меня. С калькулятором. Получается, что Краснова права – я быстро научилась быть сукой.
– А ты говоришь, кино! Вот театр – живое искусство, его при тебе делают, как шаурму. Сейчас бы мяса, да?
Второе действие оказалось ужаснее первого.
– Погуляем или поедем куда-нибудь? – спросил он, когда мы вышли на бульвар.
– Погуляем.
– Пойдем в кафе. Знаешь тут где-нибудь недорогое? Веди меня, ты же москвичка!
Я просканировала местность. «Пушкин», «Турандот» – дорого. Кафе «Консерватория» – недешево, к тому же можно нарваться на знакомых. Оставались «Елки-палки» и «Кофе-бины» на Дмитровке.
В кафе Гена мужественно вручил мне меню.
Есть хотелось ужасно, но я выбрала скромный бутерброд. Уже начинаю экономить Генины деньги. Вот она, плата за демократический выбор. С Канторовичем я бы сейчас сидела в «Турандот».
Полпервого он начал нервничать. И поглядывать на часы. Ну да, скоро же пересадка закрывается.
– Хочу часы купить, – сказал он, перехватив мой взгляд. – Солидные какие-нибудь. Чтобы долго носить. Я вот думаю – Tissot. Долларов за 700 можно нормальный Tissot взять.
У Канторовича был Patek Philippe тысяч за… Со мной происходило что-то странное. Я же вообще-то не про деньги. Но почему-то в голове включился калькулятор, который минусовал из величины «Канторович» сумму по имени «Гена», и в остатке получался снова Канторович. Александр Борисович.
Потом Гена сел в мою машину.
– На чай в твоем доме я могу рассчитывать?
– То есть ты…
– Я все сказал. Решение за тобой.
А вдруг у нас получится? Надо было перебить, затереть новым человеком ту историю. После Канторовича у меня… Стоп. Что-то сегодня я слишком часто вспоминаю про него.
Я включила поворотник и отъехала от тротуара. Пусть будет Гена.
За чаем Гена не затыкался.
– Скажи, а журналистам нормально платят? Квартиру можно купить?
Мне стало смешно.
– Можно. Это вопрос медицинский, а не финансовый. Если здоровья хватит протянуть до 70, куплю раньше, чем умру. Года на два.
– Сильный характер у тебя. Женщине с таким характером тяжело будет.
Вот черт! Психоаналитика я сегодня не вызывала, ждали еб…ря.
– Если бы твои родители переехали на дачу, а ты в их квартиру, я мог бы у тебя комнату снимать.
Гену, как всякого бездомного провинциала, мучил вопрос столичной недвижимости. А я напряглась. Как всякий обладатель московской прописки.
– И как ты себе это представляешь? Я буду жить с тобой вместе?
– Я не про жить пока. Просто как друзья сначала. А я бы тебе массаж делал. И продукты дешевле на двоих покупать.
Мне нравится это «пока».
– Это неудобно. И родители не согласятся.
– Ты что, купилась? Да я же шучу! Проверочка была на столичные понты. Ты реагируешь, как типичная москвичка. Что, не прав? Ладно, я чушь какую-то несу, тебя расстраиваю. А тебе пора баиньки, глаза вон красные.
Он что, не собирался?..
Гена собрался мигом – натянул дубленку, шапочку-петушок, за которую мне было стыдно перед всей Пушкинской площадью, чмокнул меня в ухо и ретировался. Сука!
– Алена, иди смотреть на себя, – позвала Артюхова.
Я побросала все и понеслась к Наташке. Интересно, что там получилось?!
С экрана на меня смотрела полная немолодая женщина. Пухлые щеки, морщины на шее, валик под подбородком.
Боже, это я?!!
Артюхова перелистывала фотографии в режиме слайд-шоу.
– Отлично получилось. Андреас молодец!
Она что, издевается?
– Ужас, какой ужас! Наташ, давай переснимем: смотри, у меня подбородок лезет…
– А что ты хотела? Кинокамера прибавляет килограммов пять, фотография еще больше. Ты же не модель, это нормально.
– Но это нельзя в таком виде ставить.
– В таком и не поставим. Это не отрисовано еще. Я еще почищу тут.
– Как почистишь?
– Элементарно. Ну смотри, подбородок убираем…
Артюхова нажала какие-то кнопки, на месте курсора возникла галочка, которой Наташа потыкала в изображение. Подбородок исчез в несколько движений. А я и забыла, что мы работаем в глянце. Не сообразила, что и меня можно перерисовать, как Лейлу с обложки.
– Щеки, говоришь… – Артюхова поводила стрелочкой, намечая линию отреза так же, как пластический хирург расчерчивает маркером тело пациента перед операцией. Раз – и щеки исчезли. Великое искусство Глянца.
– Теперь сожмем, – Артюхова опять поколдовала и – о чудо фотошопа, великого и ужасного! – я сжалась на пару размеров. Все то же самое, только лучше! Артюхова воссоздала мой образ, задуманный природой и еще не испорченный плохой экологией, домашним воспитанием и неправильным питанием. Я, глянцевая, стала лучше, чем я, настоящая.
Теперь понятно, почему арт-директора в глянце важнее любого главного редактора. Они – художники, перерисовывающие действительность. Эти люди могли бы создать компанию под девизом «Мы сделаем мир лучше, чем его задумал Бог!». Агентство полного цикла, перечень услуг: ретуширование природы, пластика on-line, дизайн человеческих душ.
– Наташка, ты гений!
– Это так, первая прикидка. Будет еще лучше. Гвинет Пелтроу обрыдается от зависти.
