– Ну иди, иди, я на тебя посмотрю.
Я подошла поближе к Самсоновой. Собачки вертелись возле меня, обнюхивали, изучали.
Аня сошла с ума?!
– Она работала в деловой газете, замечательный журналист, серьезную прошла школу. Алена у нас недавно, но уже ведет основные темы. На Алене сейчас весь журнал замкнут. Я очень рада, что она в команде.
Аня лила на меня поток теплых слов, от которых становилась еще жарче.
– Деловая, значит. Ну что ж, молодец! Хорошо, значит, мозги работают. Все получится у тебя, не сомневайся даже!
Самсонова похлопала меня по плечу. Встала и пошла в дальний угол комнаты, где были сложены горы коробок и свертков.
– Вот, возьми! – она протянула мне коробочку. На оранжевом картоне черные буквы Hermès и конь с колесницей. – Органайзер тебе, гламурному редактору. Ты теперь, считай, моя крестница. Буду за тобой поглядывать.
Я не знала, что говорят в таких случаях. Сообразила!
– Спасибо, да что вы, не нужно это…
– Бери, бери! Знаешь, говорят: дают – бери, бьют – беги. Побьют тебя без меня. – Самсонова посмотрела на Островскую и Краснову. Я примерно знала, что сейчас написано на их лицах: на Лиином – ярость, на Ленкином – обида и злость. А Вероника почему-то была довольна. Непонятно, с чего она так ко мне расположилась? Я же говорила то же самое – про рекламу. Ага, а реклама?
– А реклама как же? Мы же про рекламу не решили!
– Ха! Быстрая ты, быстрая, Алена Борисова. Это правильно. Ну что, придется дать тебе… Так, сколько там я хотела полос, – она заглянула в таблицу, лежавшую на столе, – Давай 20… Нет, это тебе много пока. Пусть будет 12. Хорошее число.
Это была наша победа. Казнить нельзя, помиловать!
Вечером я позвонила Ирке.
– Ну что, Борисова, поздравляю! Я так и знала, что будет что-то в этом духе. Назначат тебя, как самую безобидную. А Самсонова – шутница. Это в Вероникином стиле – она любит такие штуки.
Глава 5
GLOSS Декабрь
Декабрь – время большого снега и белых надежд. Еще чуть-чуть подождать, и все случится. Осталось совсем немного. Дописать это письмо, простить старые долги, забрать из магазина давно отложенное платье (в главную ночь года я доверюсь красному Valentino) и отключить телефон (сказав ассистентке под страшным секретом, что, если будет звонить Марио Тестино, меня можно найти в Tretyakov Spa, но только в этом крайнем случае). А пока я буду лежать на массаже шадхара и перебирать впечатления и победы прошедшего года. Теплое масло льется на лоб, открывается чакра аджна и область третьего глаза, позволяя, наконец, двум другим спокойно заснуть.
Потом – финишный рывок: шампанское Cristal, икра в хрустале Baccarat, курьер из Air France с билетами в Куршевель. (Хорошо, что ты заказал их заранее и нам не придется лететь с большой компанией твоих друзей на Gulfstream-V, я хочу, чтобы в первый день года мы были только вдвоем.) Последние суматошные судороги года, который навсегда уходит в вечность. Спасибо, и прощай!
Без пяти двенадцать. Ах вот еще, чуть не забыла! Я видела, куда он его спрятал. Нет, не под елку, а в верхний ящик антикварного комода, где хранятся самые интимные наши переживания. Я нахожу сокровище, вязь из драгоценных бриллиантовых слез, в которых отразилась вся его любовь (бесценная, хотя и пересчитанная прагматичными ювелирами в твердый эквивалент с логотипом Graff).
Год заканчивается сокрушительной победой Gloss. Еще пять минут, и все начнется заново. Время откроет очередной беспроцентный кредит с первым боем курантов. Я успела поставить точку в прошлом году. Счет – 0:0. Как здорово все начинать сначала.
Главный редактор
Иркино последнее письмо поражало двумя вещами – истерической возгонкой градуса гламурности (Полозов, летящий в Куршевель на олигархическом «Гольфстриме», смотрелся карикатурнее, чем Полозов в галстуке) и пророческими мотивами.
Полозова накликала свое увольнение. Кошмар гениального сценариста – придуманный им сюжет вдруг начинает развиваться в его собственной жизни. И он уже не управляет ни событиями, ни героями, а сам становится актером в чьей-то грандиозной и изощренной постановке.
Теперь это придется делать мне – писать слова редактора. А потом отвечать за все, что я тут напридумываю.
За Иркиным столом я сидела уже семь дней. Не хотела переезжать, но Аня настояла. И теперь я смотрела на свой опустевший стол, находившийся через проход, четко ощущая водораздел – до и после.
В офисе было тихо – компьютеры дружелюбно помалкивали. Ночью, без людей, наше глянцевое пространство становилось тихим и уютным. Барометр эмоций успокаивался на отметке «штиль». Это как на море – еще пару часов после захода солнца по пляжу гуляют звуки – детский визг, удары мяча о волейбольную сетку, рычание водных мотоциклов, потом все стихает, и слышно только ровное дыхание прибоя. Прибой в данном случае имитировал включенный принтер – его мягкое жужжание нельзя было различить в дневной какофонии, зато вечером, когда все уходили, этот звук становился основным фоном.
Пора его усыпить. Принтер немного поворчал, мигнул разноцветными кнопочками и отрубился.
Я вышла в ночь. На стоянке – ни одной машины. Пятница, вечер – все нормальные люди уже отмечают конец недели. В моей прошлой, газетной жизни я не понимала, чем пятница хуже понедельника, и не разделяла этой офисной радости – Today is Friday! Но теперь я сама каждое утро вела борьбу с будильником, выклянчивая у него «ну еще хоть пять минут», и чтила субботу, как правоверный иудей. Ничего завтра не буду делать, даже к телефону подходить. Говорят, в Израиле нанимают специальных людей, из числа русских эмигрантов, например, чтобы обеспечить себе тотальное ничегонеделание: люди воскресенья зажигают спички людям субботы, снимают телефонные трубки, нажимают кнопки лифта. Жаль, что у нас нет такой службы – чтобы обеспечить на два дня полный ступор офисным страдальцам.
Сегодня у Светки был день рождения, на который я безнадежно опаздывала. Подарок я, конечно, купить не успела. Пришлось порыться в красновском шкафу и набрать Олейниковой посылку счастья: увлажняющий крем Chanel, антицеллюлитное средство от Estée Lauder, карандаши Helena Rubinstein, тени ArtDeco, туш Guerlain и аромат от Givenchy «Ангел и демон». Шкафчик отдела красоты – наша домашняя аптечка, где можно найти дозу для любого мероприятия. Недостаток заключался в том, что на банках, как на лекарствах с пометкой «проконсультируйтесь у врача», стояла надпись «tester not for sale». Не забыть содрать! Хотя Олейникова все равно догадается и даже не обидится, наоборот. Светка была убежденным фанатиком косметики, хранила в кошельке дисконтные карточки всех магазинов, где торговали красотой, и зачитывала цены наизусть. Лучше, чем стихи в 7-м классе.
Когда я явилась, вечеринка вошла в третью, заключительную, стадию. Гости, пройдя через неловкость первых рюмок, добрались до той стадии расслабленности, когда могли легко предъявить миру свои истинные намерения. Олейникова, счастливая и пьяная, целовалась на диване с Ваней, женатым отцом двоих детей, с которым крутила роман уже года два. Еще две парочки танцевали, сплетясь в такую сложную конфигурацию, что смотреть на них было неловко. Остальные обсуждали что-то корпоративное за столом.
– Аленка, наконец-то!
Олейникова тянула ко мне руки, с трудом выпутываясь из Ваниных конечностей. Я вручила ей пакет с логотипом Gloss. Ваня, оставшийся не у дел, попытался разлучить Светку и пакет.
– Да подожди ты! Видишь, гламур в гости пришел! Налейте девушке!
Кодовое слово произвело впечатление. Ребята вперились в меня. Я никого не знала, и это усиливало неловкость, а от Светки сейчас нельзя было требовать церемонного представления участников. Да это и бесполезно – я страдала формой расстройства памяти, часто встречающейся среди жителей мегаполисов: никогда с первого раза не запоминаю имя. Излучаешь дружелюбие и симпатию, улыбаешься, говоришь себе – так, внимание! – и, как только называют имя – все, затемнение, звук выключается. А потом ты вынуждена вести беседу с человеком, пытаясь удержаться на местоимениях, и очень стыдно, если собеседник твое имя запомнил.
