— Локи, откуда она? Из какого из восьми миров? — вопросы сыпались один за другим, разбивая остатки заготовленных ответов и погребая эфемерную надежду на понимание. И промолчать нельзя, сейчас каждое слово — самоубийственный шанс удержать внимание только на своих ошибках.
— Во время наших походов с Тором…
— С Тором?! — Локи все-таки добился своего, окончательно разъярив отца намеренно неумелой ложью: теперь весь гнев был направлен на него, а не на ту, что руководила им. Это была победа, пускай и приправленная горечью. Впервые его поступки и дерзости вызывали столько искренней ярости, ярости, готовой обрушиться на него и разорвать на кусочки. Липкий страх все же закрался в сердце, вынуждая позорно отвести взгляд, чтобы не встречаться глазами с тем, ради кого он потерял все.
— Не смей лгать своему отцу, Локи! Хеймдаль рассказал о тайных тропах, которые ты якобы знаешь.
Привкус триумфа от собственной умелой игры и страха от гнева отца тут же смела злость уже на себя — столько зим успешно скрывать ото всех свои возможности и, поддавшись секундной гордыне, открыть сокровенную тайну, чтобы потом она стала еще одним обвинением.
— Мало того, что ты ходил в другие миры в одиночку, не спросив у меня разрешения, — голос Одина начинал переходить на крик. — Так ты еще и захватывал там рабов? Женщин?!
Локи инстинктивно сделал шаг назад, желая исчезнуть из поля зрения разгневанного отца, зная, что ни один довод — даже если бы он мог позволить себе оправдываться — не уймет поднявшуюся бурю. Ему доводилось видеть отца разъяренным, но никогда еще гнев царя Асгарда не был направлен лично на него, и он, цепляясь за остатки собственной выдержки, старался не скатиться в панику. Привычка покорно следовать за каждым словом, произнесенным отцом, вырабатывалась с детства и давно стала почти потребностью. Отец всегда был прав, Локи знал это как никто в Асгарде и если даже когда-то и пытался что-то скрывать, то только до того момента, как в интонациях отца начинал проступать настоящий гнев. Плести ложь Локи смел пока Один позволял оправдываться. А вот противостоять отцовскому гневу было бесполезно, лучше согласиться с чем угодно. Это, правда, Одина совершенно не устраивало, но не пытаться же спорить с живым воплощением ярости! Эту игру и он сам, и отец знали досконально. Но вот он вырос, и правила изменились, он сам изменил их, не поставив в известность ни Одина, ни даже себя самого, поэтому совсем не знал, что теперь делать. Старая тайна, касавшаяся не только его, должна была умереть вместе с ним, даже если у отца было другое мнение на сей счет. Он сделал еще пару шагов назад, раздумывая, не обратиться ли в постыдное, но дававшее надежду на спасение бегство. Вне покоев, в коридорах и залах, где могут быть посторонние уши, допрос не станут продолжать.
— Остановись! — его маневр не остался незамеченным. Словно околдованный резким приказом, Локи замер, не совершив шага назад, так полностью и не поставив вторую ногу на пол, касаясь его только носком сапога, сохраняя при этом совершенно прямую спину и не опуская головы. Он слишком привык подчиняться приказам. Это раздражало, но такова была его суть. Пути к отступлению отрезаны.
— Я клянусь тебе, отец, — голос дрогнул, выдавая смятение, поселившееся в сердце Локи, — что ходил в другие миры только ради забавы и не делал ничего, что могло принести вред Асгарду, — он задохнулся собственными словами, чувствовал, что больше ничего не скажет.
— Сокрытие трех ётунов для кражи Каскета для тебя забава?!
Неумелая ложь от того, кто столько времени скрывал свои путешествия по другим мирам, казалась ничем иным, как жестокой издевкой, вызванной непомерной гордыней сына, упивавшегося тем, что он мог скрывать свои тайны. Не было ни одного достойного довода, чтобы Локи продолжал молчать. Или он даже после увиденного прошлого не понимает, насколько опасен ас, или даже не ас, который еще помнит свойства Тессеракта? Насколько он опасен сейчас, когда древний артефакт снова в Асгарде? По какой причине он пытается скрыть сущности таинственных врагов любой ценой? Все это было непонятно, как и произошедшая метаморфоза: панический страх и неумелая попытка сбежать совсем не вязались с тем образом, который Один успел составить за несколько встреч с искалеченным бездной сыном. Сейчас он видел перед собой не поверженного бога, а перепуганного ребенка, все еще упорствующего в своей лжи, выкручивающегося из последних сил, стремящегося и боящегося одновременно услышать гневную тираду и приговор, тем более жестокий, чем больше лжи бывало понакручено.
Все повторялось, словно в давнюю пору: младший царевич, возомнивший себя великим полководцем, сейчас стоял перед отцом, опустив голову, не в силах найти нужных оправданий, чтобы умерить гнев родителя. Только вот то, что он натворил, лишь по счастливой случайности не стало неисправимым, и лишь на словах устыдить виновного не годилось, но и наказывать — тоже, он сам прекрасно мог это сделать, утонув в собственном чувстве вины. Лучше всего было указать на совершенные ошибки, объяснив, где были допущены огрехи, но для этого нужно было услышать, что сам Локи думает о своих свершениях.
— Я думал о благе Асгарда, — послышался четкий ответ. Один глубоко вздохнул: оправдания были такими же детскими, как и взгляд, полный страха — Всеотец видел в стоящем перед ним полу незнакомом мужчине своего младшего сына, и с каждым его словом убеждался, что это не игра воображения и картины из прошлого, предстающие перед взором, а истинная суть того, кто устроил такую смуту в Мидгарде. Если бы защитники Земли, объединившие все свои смехотворные силы, чтобы сразить мятежного бога, видели его сейчас…
Один в мыслях усмехнулся над возможным исходом этой встречи и приблизился к богу, медленно теряющему самообладание. Если то, что он видит, правда, то заставить Локи во всем сознаться будет не так и сложно. Надо только вспомнить, что раньше действовало на него безотказно. Вспомнить, какими словами и действиями он мог принудить Локи признать все, что угодно. И хотя мало было веры в то, что тактика, срабатывавшая на полностью зависимом, панически боящимся его ребенке, сработает на взрослом, прошедшем бездну, все же не стоило отбрасывать метод, не попробовав его.
— Тебе не кажется, что твои забавы зашли слишком далеко, Локи? Ради блага Асгарда ты обманул великанов, подставив их под удар Разрушителя. Если Лафей знал о том, что его обманул сын Одина, это мог быть достаточный повод для войны.
— Отец!.. — выпалил Локи и замолчал, не закончив фразы, резко опустив голову, словно признавая свое поражение. Он больше не пытался оправдываться, не в силах придумать больше ни одного даже самого смехотворного довода, он лишь хотел не слушать дальнейших слов, готовый согласиться на все; Один хорошо знал это исступленное состояние, но видеть его доводилось лишь несколько раз — обычно младший держался до последнего, пытаясь оправдать себя хоть как-нибудь.
— Ради блага Асгарда ты подговорил брата идти в Ётунхейм, итогом чего стало объявление войны. Ради моего одобрения ты раздул тлеющие угли войны, убил Лафея, пожертвовал Разрушителем, чтобы не дать Тору вернуться и образумить тебя.
— Ты подставил под удар свою мать, — каждое новое обвинение пугало Локи еще больше, Один видел это, но не собирался останавливаться на достигнутом, продолжая произносить истины, столь ясные для него и сокрытые от взора сына. Понять, какую из них Локи действительно считает своим проступком, возможным не представлялось, но Всеотца не покидала уверенность, что, осмыслив все сказанное, тот сможет говорить с ним свободно, без лжи и притворства, уповая лишь на логические заключения, когда как сейчас он был просто смятен собственными эмоциями, возникшими из-за открывшейся для него правды.
— Ты отрекся от брата, чуть не разрушил один из девяти миров, что могло бы стать причиной вселенской катастрофы. А испугавшись ответственности за содеянное, ты предпочел умереть. Но твоему желанию не суждено было сбыться. Ты сбежал от моего возмездия, но что ты получил взамен? Вместо смерти и упокоения, ты оказался в изгнании, покинутый всеми. За собой ты оставил слезы матери и своих родных, а перед тобой была только пустота…
