— Ты успел спрятать труп Раиду? — сухо спросил он, разыскивая среди сотен снадобий все возможные успокоительные.
Ни один мускул не дрогнул на лице целителя. Ему, как и в большинстве случаев, не было никакого дела до происходящего. Порой складывалось впечатление, что даже самое страшное событие, такое, как, к примеру, неминуемая кончина, не смогло бы заставить Алгира проявить хоть какие-то эмоции.
— Раиду? — недовольство в голосе мага на секунду сменилось удивлением. — Нет, он тут ни при чем. Да и трупа-то нет.
— Это радует, — целитель, во взгляде которого по-прежнему читалось лишь безразличие, принес из соседней комнаты ворох тряпок, в котором с трудом угадывалась верхняя одежда.
С давних пор Алгир предпочитал иметь несколько запасных комплектов: работа врача, с одной стороны, — грязная, с другой, — требующая стерильной чистоты. Да и в таких случаях его предусмотрительность окупалась.
— Переоденься, у тебя одежда в крови, — целитель бесцеремонно бросил свёрток Хагалару, а на стол с грохотом положил многочисленные лекарства. — Напомнить, как их принимать?
— Не надо, — злобно сощурив глаза, процедил сквозь зубы маг и одной рукой стянул с себя рубаху, с мясом вырывая золотые и серебряные крепления.
Он был явно не в себе: пропала извечная балаганная язвительность, придирчивость, крикливость, даже неизменная ехидная улыбка уступила место плотно сжатым губам и нахмуренному лбу. Сейчас более, чем когда-либо, он был похож на себя прежнего, и Алгир не знал, какой Хагалар раздражает его больше.
— Полежи в горячей воде с эфирными маслами, — тон, которым был дан этот совет, вышел сухим и деловым, но целитель не знал, слушает ли его маг. — Добавь ладан, сандал, герань, морскую соль. На тебе лица нет.
— Хорошо, — маг, еле заметно кивнув, резко встал, одной рукой сгрёб громко звякнувшие склянки и стремительно покинул комнату.
Немного постояв на одном месте, Алгир неопределенно пожал плечами и вернулся к имплантантам. Он не узнавал старого знакомого: место споров и паясничанья заняли короткие ответы, резкие движения и быстрые действия. Да, пожалуй, такой Хагалар раздражает меньше.
Локи неподвижно сидел на кровати, подогнув под себя ногу, и раз за разом перечитывал строчки письма на огромном свитке, который бедный Мунин с трудом дотащил до поселения. То, что видели глаза, голова полностью отказывалась принимать. Это точно был обман зрения. Руки чуть подрагивали от обиды и раздражения, сбившееся дыхание выдавало бессильную ярость, а крепко стиснутые зубы — желание убить, которое овладевало сыном Одина с каждым мгновением всё сильнее и сильнее. Убить хотелось всех, начиная с себя самого и заканчивая провидением, судьбой, неудачей, даже родными отцом с матерью, бросившими его на ледяных скалах… Кого только рассерженный Локи не винил в своем позорном провале! После прочтения злополучного письма чуть ли не в сотый раз Локи со злостью отбросил кусок пергамента на стол. Не целясь, попал в ворона, услышал несколько злобных «кар» в свой адрес и принялся бешено расхаживать по комнате, стараясь не поддаваться мощной буре эмоций, царившей в его душе.
Еще в кукушкином месяце он послал отцу письмо с законотворческими предложениями. Он много часов изливал на бумагу свои немного сумбурные, но от этого не менее прекрасные и оригинальные идеи; испортил несколько свитков пергамента, сломал пару штифтов, вымотался настолько, что, едва отправив послание, тут же сомкнул веки и забылся тревожным сном. Таких больших, подробных и обстоятельных писем он не писал никогда в жизни. Его доводы были настолько целесообразными, что он ждал похвалы и признания и не допускал даже мысли о возможной неудаче. Вот только неожиданно пришлось вернуться с небес на землю. Сухое, словно засохший зимний лист, ответное письмо оказалось для Локи неожиданным ударом, вмиг разрушившим все его надежды. Отец в пух и прах разносил все его идеи, указывая на их бессмысленность, сетовал на то, что его сын, царевич, сблизился с недостойными асами, напоминал об ответственности, благоразумии и прочем, чего, по его мнению, сын окончательно лишился в поселении. Он обстоятельно и весьма подробно указывал на грубейшие недоработки в самой сути проекта. Смягчать наказания можно было лишь в одном единственном случае: воспитав сперва у асов высокую мораль, развив духовное начало. Учитывая же, что большая часть жителей Асгарда — простые рыболовы и скотоводы, то лёгкой публичной болью их не возьмёшь. Сильная же требует длительного лечения, поэтому штрафы и изгнание — самое лучшее решение из всех возможных. Что же до каторги, то она слишком уж сложна в организации, и, что немаловажно, практически невозможно найти работы, которые были бы хотя бы в два раза тяжелее обычных крестьянских повседневных забот.
«Прежде чем принимать судьбоносные решения, сын мой, — писал великий бог, подводя итог всему вышесказанному, — познакомься поближе с простыми асами. И ты, и Тор не слишком сведущи в делах, касающихся нашего народа. Это одна из главных причин ваших иллюзий». Пожалуй, во всём письме был лишь один приятный момент: бог девяти миров даже в письме называл полуетуна своим сыном, но это странное предложение — познакомиться с народом… Каким образом? Асгард представлял собой отдельно стоящие хутора. Каждый из них можно навестить, и в каждом царевича встретят как самого дорогого гостя, расскажут обо всех радостях и скроют все горести.
Чтобы обдумать все еще раз, Локи по давней привычке лег на пол. После металлического холода золота Гладсхейма лежать на деревянных досках, источающих едва уловимый умиротворяющий запах, было приятно, даже когда голова буквально распухала от одолевающих её мрачных мыслей. Что бы Локи сам о своей гениальности ни думал, Великий бог хладнокровно отверг все его предложения и приказал получше узнать простых жителей Асгарда. Но как узнать их, сидя в мире отверженных? Среди тех, кто уже однажды попрал законы, отказался жить в цивилизованном обществе и оказался здесь. Локи наморщил лоб и положил руки под голову. Он ведь знаком со многими учёными, но, несмотря на это, ничего не знает об их прошлом, о том, что заставило вполне благополучных, здоровых, молодых асгардцев покинуть родные места и семью. Царевичу лишь однажды довелось поговорить о женской доле, но это не проясняло ситуацию. Положение женщин поселения нисколько не соответствовало привычному полурабскому положению в широком обществе. В поселении царило равноправие. А равноправие Асгарду не нужно. Пускай женщины не могут вести дела в суде, не носят оружия, но зато они избавлены от наказания смертью и от кровной мести. Закон защищал женщин и детей, иначе асы давно бы вымерли.
Привстав на локтях, царевич в сотый раз посмотрел на свиток и ворона, все еще отдыхавшего после длительного перелета. Большой, чёрный, как смоль, Мунин сидел рядом с письмом и… Пил молоко! Локи только сейчас обратил внимание на то, что Мунин то и дело засовывает клюв в высокий стакан. Ворон. Пьет молоко.
— Только не говори, что ты еще и конфекты любишь, — с некой обреченностью в голосе пробормотал Локи, не двигаясь с места.
Проверить свою догадку он не мог при всем желании: ванахеймское сладкое давно съели. Но даже если бы сладости были, не стал бы Локи тратить на ворона дорогущее угощение. Словно прочитав мысли царевича, Мунин взмахнул крыльями и несколько раз стукнул грязным клювом по божественному письму.
— Эй ты…! — с укором начал было Локи, но внезапно замер на полуслове, так и не договорив.
По телу прошла неясная дрожь. Этот стук. Он не раз слышал его в покоях отца. Воспоминания о прошлой беззаботной жизни в отчем доме тут же стали лезть в голову. Вороны стучали клювами по твердым поверхностям, имитируя игру на барабанах. Точнее, Локи и Тор считали стук пародией на барабаны, но если это не так. Если это не музыка, а алгоритм… Алгоритм шифрования… Царевич помотал головой: не стоило читать так много мидгардских книг. Раиду был очарован идеей передачи сообщений на расстоянии, и если сотовый телефон внедрить в Асгард было невозможно, то телеграф…
