— Не более чем позволять тебе мне лгать, — царь Асгарда бросил фразу небрежно, между делом, будто не догадывался, что она вызовет еще большую смуту в и так пошатнувшемся рассудке.

— Когда? — послышался вполне ожидаемый вопрос.

— Каждый раз, — беспечно откликнулся Один, наслаждаясь собственной постановкой: даже затея с белкой не принесла ему столько удовольствия, сколько эта отповедь. — Я обучил тебя искусству лжи, а ты этого даже не заметил среди прочих навыков, за которые с тебя требовали отчет.

Он обернулся, чтобы насладиться очередной волной потрясения на лице юного бога. Ради одного только этого выражения хотелось удивлять его бесконечно. Один позволил себе несколько мгновений полюбоваться искренними эмоциями и только потом продолжил раскрывать болезненную правду.

— Ты за все эти столетия так и не понял, в каком случае проступки и шалости, независимо от их тяжести, сходили тебе с рук. Тебе удавалось избежать заслуженного наказания только в том случае, если я считал очередную ложь удачной. А если нет, то, вспомни, я всегда объяснял тебе, почему твоя ложь не удалась, — самодовольство отца сквозило в каждом слове, в каждом движении. Но в этот раз Локи было, что возразить.

— Почему ты думаешь, что мои оправдания всегда были лживыми? — Царевич судорожно пытался вспомнить суть «допросов», как он мысленно называл обвинительные речи отца с самых ранних зим. Да, отец никогда не допрашивал, если не было вины, и да, страшась гнева и следующих за ним лишений, Локи не раз пытался вывернуться, представить свои поступки в другом свете. Он начинал оправдываться, говорил, порой путаясь в словах и забывая, с чего начал. И отец действительно иногда уходил, так и не тронув его, удовлетворившись лживыми объяснениями, а иногда резко прерывал его речь: «Ты изолгался, сын мой». А вот дальше. Да, Локи действительно очень хорошо помнил, насколько подробно отец расписывал ошибки во вранье, все несостыковки, не подкрепленные доказательствами факты. Царевич тогда стоял ни жив ни мертв, страстно желая только, чтобы отец как можно дольше расписывал его вину и не переходил к расправе. Он почти не слышал слов, но зато потом, обычно ближе к ночи, они всплывали в памяти, и Локи, раздумывая над ними, строил новую линию поведения, надеясь, что в следующий раз у него получится избежать наказания. Его никогда не удивляло, что отец расписывает ошибки во лжи, он и проступки расписывал столь же подробно, дабы виновный полностью осознавал всю глубину своей неправоты и принимал наказание как избавление от стыда, а не как невероятно жестокую кару из рук царя.

— Я не думаю. Я знаю.

Уверенный тон отца вернул Локи в реальность.

— Откуда? — с интересом спросил царевич. Ему было гораздо интереснее, с какой стати Всеотец вообще позволял ему лгать, но он решил задавать вопросы последовательно.

— Я никогда в своем решении не полагался только на твои слова, у меня всегда было гораздо больше информации о случившемся, — отец открыто улыбнулся. — Ты сам прекрасно знаешь некоторых из тех, кого я приставлял следить за тобой и Тором.

Локи хотел возразить, но тут вспомнил. Вспомнил мух, жужжащих прямо под носом, когда они с братом, вместо того, чтобы заниматься, играли в войну; вспомнил птиц, круживших над ними, когда они убегали из дворца. Они ведь и правда никогда не бывали одни. Но кто заподозрит насекомое или птицу? Конечно же, сыновья царя, который подчинил себе воронов и волков! Значит, не только слуги и наставники были тюремщиками! Всегда. Каждую минуту за ними следили чьи-то глаза? О нет, этого не могло быть. Отец лжет! И сейчас он это докажет!

— Твои признания впечатляют. Но твои стражи не могли тягаться со мной, и я могу это доказать. — Локи был абсолютно уверен, что сейчас покажет отцу его неправоту. Ведь были шалости, за которые их не наказывали, но которые вполне могли закончиться летальным исходом. — Болота, — царевич выдержал паузу. Болота были настоящей смертельной опасностью, много асов потонуло в поисках ягод, поэтому детям категорически запрещалось и близко к ним подходить. — Ты помнишь, как расправился с нами после побега, верно? И ты думал, что твоя жестокость нас изменит? Нет, ничего не изменилось — признаваться в грехах пускай и давно минувших дней было неприятно, но другого выхода он не видел.

— Изменилось. — Один опять обошел его по кругу. Локи фыркнул: он точно знал, что не изменилось ничего и что отец неправ.

— Одна по-настоящему жестокая расправа в сочетании с запретом заставила вас пересмотреть взгляды на побег. Ради ягод вы с готовностью освоили искусство шпионажа, которое ранее вызывало у вас только скуку, изучили характер и повадки своих надсмотрщиков. Ваши побеги стали хорошо спланированными полувоенными акциями. Я с гордостью наблюдал за тем, как вы переодеваетесь в вашем тайном проходе в стене, осматриваете и обнюхиваете друг друга.

Локи до боли сжал руки в кулаки, но сдержался — ничем не выдал обиды и разочарования. Отцу известен тайный лаз! Узнать об этом было обиднее, чем о постоянной слежке: ведь царевичи еще осенью были уверены, что старый проход принадлежит только им, что о нем все давно забыли.

— Я вижу, как неприятно тебе это слышать, — Один не сводил с него тяжелого изучающего взгляда. — Весь риск ваших вылазок был не более чем иллюзией: обучение детей не должно быть источником смертельной опасности.

Локи кивнул, хотя и не мог понять, как болота могли быть не смертельной опасностью. Если только они не превращались в твердую почву по воле бога.

— Как видишь, я знал о каждом вашем проступке. Но считал, что, если вам удалось скрыть свои деяния от тех надсмотрщиков, которых вы сами знали, значит, ваша шалость удалась, — Один подошел совсем близко, поймал усталый взгляд сломленного противника. Притворяться у Локи не было ни сил, ни желания.

— Значит, у меня, на самом деле, никогда не было никакой свободы? — Это уже был даже не вопрос, а констатация факта. Он все понял, ему нужно было только последнее подтверждение.

— Была, — Один отошел чуть подальше. — Свобода идти по заранее определенному пути к своему предназначению.

Локи нахмурился, не сразу понял, что это не более чем сарказм.

— Мудрый родитель не даст детям свободы, иначе они поплатятся здоровьем или жизнью, но позволит детской фантазии создать собственную свободу, пускай и иллюзорную, раздвигая на полшага границы, которые они в состоянии разглядеть. — Отец взмахнул рукой, и на его ладони появилась красивая иллюзия: Тор и Локи, еще совсем дети, сидели во мху болот и уплетали клюкву. Царевич смотрел на себя со стороны, затаив дыхание. Да, именно так все и было. Ради личной еды они были готовы нарушить любой запрет.

— Своих детей я столетиями защищал от этой правды. Считаешь, что мне не стоило вам лгать? — Один двумя пальцами смял иллюзию. Локи вздрогнул, будто этими же пальцами отец смял и его самого. По сути так оно и было — а он еще считал, что хоть что-то делает самостоятельно! Да все его мечты и желания были продиктованы сверху!

— Стоило, — кивнул Локи, опустив голову и сжав челюсти. — Мне и сейчас не надо было этого знать. Но твоих информаторов я найду.

Отец ничего не ответил. Бездна все также зияла темным провалом под ногами, маня к себе, а рука бога все также мерещилась во тьме ночного неба. Локи всю жизнь гордился своим божественным происхождением, но не верил, что отец и в самом деле видит все вокруг. Все религии твердят об одном: боги следят за живыми и ничто не происходит без их ведома. Также и в Асгарде. Ничто не происходит без ведома великого бога, а он посмел считать себя чуть ли не равным ему. Самолюбие его и подвело. На самом деле вся жизнь была расписана заранее, каждый шаг просчитан, каждая ошибка учтена. Незримая рука вела наследников через тернии то ли к звездам, то ли к Бездне. А он еще думал обыграть отца, думал, что может что-то скрывать. Да наверняка отец знает все, что ему нужно. И как он смел столько столетий жить рядом с этим величайшим существом и не отдавать ему должные почести?! Как смел вчера столь панибратски разговаривать? Как смел всю жизнь лгать и выкручиваться?! Никогда ему не приблизиться к величию отца…