Она вынула из секретера профессиональную камеру и, сделав беглый снимок гостей, принялась фотографировать стол.
— Ма, какого хрена? — нетерпеливо обратился к ней Евгений. Судя по кислой мине, он как раз пропускал какую-то особо важную виртуальную битву.
— У ма новое хобби, — объяснил Виктор Сергеевич. — Она фотографирует еду и выкладывает в сеть.
— Зачем? — тускло поинтересовался Александр. Непрерывно терзаемый муками ускользающего вдохновения, он не понимал смысла и более полезных вещей.
— Да как же ж, зачем? Показать людям такую вот красоту. А то сейчас налетите, да все попортите, — доброжелательно разъяснила Елизавета Андреевна, и вспышка озарила розовые бока убиенной курицы.
— Чё на нее смотреть? Если сожрать нельзя! — не унимался младший сын, все более раздражаясь.
— А это, так сказать, для эстетического удовольствия, — поспешил вмешаться Юрий. — Вроде как посмертная фотография. Знаете, был такой обычай в девятнадцатом веке?
Свекровь застыла с камерой в руках.
— Какой такой посмертный обычай?
— Когда в доме кто-нибудь умирал, — неохотно начал объяснять Юрий, уже поняв неудачность подобранного сравнения, — вызывали фотографа, и он делал снимок… покойника. Ну, или труп приносили в студию. И там его… того…
Он бросил скорбный взгляд на жареную курицу.
— Ели? — искренне удивился свёкор.
— Да нет же, па, фотографировали, — сконфуженно пояснил Александр.
— А какое отношение это имеет к моему столу? — недоверчиво осведомилась Елизавета Андреевна.
— Да никакого, собственно. Просто, они тоже старались запечатлеть то, чему суждено было вскоре исчезнуть, дабы сохранить память о муже, например. Или умершем ребенке.
Анна широко раскрыла глаза и издала испуганный вздох.
— Кстати, мертвых детей фотографировали чаще, так как процедура была долгая. Живой бы не высидел, — продолжал Юрий весело, не заметив все более ужасающуюся Анну.
Удивительно, как меняет женщину беременность. Еще полгода назад она совершенно не испугалась своего интересного положения, наступившего после десяти лет курения и довольно частого распития горячительных напитков до беспамятства. Теперь же даже невинные рассказы об усопших в позапрошлом веке младенцах приводили ее в оцепенение.
— А еще иногда фотографы рисовали глаза на закрытых веках, чтобы…
— Может, хватит о мертвых детях! — злобно оборвала его Анна.
— Это безобидные исторические факты. Ничего страшного в них нет, — возразила я.
— Тебе этого не понять! — рявкнула она в ответ, и одутловатое ее лицо залилось нервным румянцем.
— Давайте уже пожрем, блин! — весомо предложил Евгений и выхватил самое большое блюдо с салатом из-под носа у Юрия.
Так уж повелось, что в цивилизованном и гуманном человеческом обществе, сумевшем высоко подняться над животным миром и своими звериными инстинктами, всегда было принято пожирать особей своего вида за место под солнцем, за лишний кусок мяса и даже за неспособность дать потомство. Долгое время я совершенно не чувствовала себя ущербной из-за того, что, прожив в браке десять лет, не имела детей. Но когда годовая стрелка часов моей жизни доползла до отметки тридцать пять, все изменилось. Почти все мои ровесницы уже успели обзавестись одним или даже несколькими чадами, оставили работу и закрепились, словно кораллы, в нежно-розовых зарослях материнства и супружества. Те из них, что ранее смотрели на меня с некоторой завистью и даже уважением из-за того, что на профессиональном поприще мне удалось добиться некоторых успехов, теперь приняли тон злорадного сочувствия. Если бы я относилась к числу женщин, которые осознанно отказываются от материнства, открыто пренебрегают обществом, в котором говорят лишь о педиатрах и эффективности метода Кегля в реанимации послеродовых «ранений», тогда меня совершенно не удручало бы такое положение вещей. Но дело в том, что сама я долгое время отчаянно хотела побыть в роли «коралла». Хотя бы немного.
Из-за того, что обе мои родные сестры не могли иметь детей, в семье мужа по умолчанию считалось, что в сложившихся обстоятельствах вся вина лежит на мне. Ни Александр, ни я никогда не ходили по этому поводу к врачам, так как моим старшим сестрам все медицинские новшества помогли лишь избавиться от многолетних накоплений, но не вылечили недуг. По правде говоря, муж не слишком расстраивался, так как его заботили только тщетные попытки стать хорошим художником. Я тоже успела смириться с мыслью, что кроме детей в жизни человека есть множество других радостей. И, казалось бы, этот вопрос больше никого не должен был заботить. Но окружающие меня «кораллы» оказались на редкость деятельными. Все они, соскучившись на своих рифах, намекали, спрашивали, советовали, сожалели, обсуждали, выдвигали идеи и, в общем-то, не оставляли меня в покое.
— А вы с Сашей пока не собираетесь завести малыша?
— А вы пробовали ЭКО?
— А Саша не хочет ребеночка?
— А вы не хотите взять девочку из дома малютки?
Самым худшим, однако, были высказывания, наподобие отпущенного Анной: «Тебе этого не понять!» Будто я больше не принадлежала к некому «сословию женщин», «тайному обществу матерей» и превратилась в существо без определенного пола.
Бывало, что в подобных случаях я отвечала довольно резко, но это выводило из равновесия лишь меня саму, так как взрослый, хорошо укрепившийся «коралл» вряд ли испугаешь, сердито топая по дну и поднимая ил. Напротив, его даже развеселит представление. Пока он прикреплен к надежному ржавеющему остову затонувшего корабля, ему ничего не грозит. Потому, все чаще я просто делала вид, что не замечаю вопрос или обидное высказывание.
Вечер тянулся нестерпимо долго. Юрий и Александр, вместо интересных разговоров, которые они обыкновенно вели в мастерской или на нашей адски крошечной и чертовски уютной кухне, сегодня молча жевали угощения, дабы не смущать обидчивых родственников, как случайно сделал это Юрий в начале застолья. К полуночи изрядно раскрасневшийся Виктор Сергеевич уже перечислил все ковры, этажерки, комоды, сервизы, телевизоры, соковыжималки, электромясорубки, душевые кабины, компьютеры, дубленки и прочие простые радости работника торговли со стажем, подаренные когда-то семьям сыновей, и теперь неустанно стрелял хитрыми выцветшими глазками в сторону Елены. Он, видимо, так же, как и я, не подозревал тогда, почему визажист Елизаветы Андреевны проводила Новый год в кругу семьи Ермоловых. Или просто забыл. Страсть к хорошеньким молоденьким девушкам сохранилась в нем гораздо лучше, чем память. Леночка, в свою очередь, мило улыбалась. За весь вечер, она, кажется, не проронила ни единого слова, за исключением тех случаев, когда кротко и целомудренно отказывалась от спиртного.
Елизавета Андреевна выпивала не много, но, стараясь побороть природную схожесть с комодом в стиле ампир, закусывала очень умеренно и потому сильно опьянела. Она непрерывно совала каждому из гостей обожравшегося полусонного Моисея, который недовольно крякал, но не сопротивлялся прихоти кормилицы, как и все члены семьи Ермоловых. Временами она включала караоке и тоненьким заунывным голосом исполняла какую-нибудь народную песню, а свекор все повторял:
— Ну, просто Ангелина Толкунова, или как ее там?
Когда до боя часов оставалось минут пять, Елизавета Андреевна попросила всех наполнить бокалы и встала, дабы провозгласить тост.
— Дорогие мои дети! — начала она, трогательно улыбаясь и едва заметно покачиваясь. — Вот и прошел еще один год. Я от всей души, — тут она прижала руку к массивной груди, вроде бы указывая местонахождение своей души, — поздравляю вас с наступающим Новым годом! Желаю здоровья, счастья, всех благ. Следующий год будет особенным для нашей семьи, — на ее глазах выступили крупные блестящие слезы. — Вы все знаете, как долго я ждала внуков и вот, наконец-то, время пришло. В этом году в нашей семье появятся малыши! — заявила она и вдруг осеклась.
— Ба! Да у Анны ожидаются близнецы! — воскликнул Юрий, тоже порядком опьяневший.
