Анджей бежал, чувствуя, как захлебываются, рвутся наружу легкие. Дождь градом молотил по спине, ветки хлестали по лицу – и смрадное, зловонное дыхание нечисти становилось все ближе. Верблюд, косматый, вонючий, огромный, выше кромки леса, медленно, но верно настигал прапорщика. Вопил дико и нечленораздельно, поддевал мешающие ему деревья гигантскими, лосю—патриарху впору, рогами.

Подолянский попытался наподдать, но бежать быстрее не получалось. Мокрая земля разъезжалась под ногами, корни хватали за сапоги. А верблюд—исполин был всё ближе и ближе. Клацал над ухом жуткими клычищами, косился дымящимся зеленым глазом.

Прапорщик закричал от боли – спину обожгло диким, невыразимым холодом. Клацанье верблюжьих клыков перешло в гнилой хруст дробящихся костей. Анджей упал, закричал сильнее – и раскаленный песок змеей скользнул в распахнутый рот…

– От же курва мать… – просипел Подолянский, чувствуя, как трудно слова продираются сквозь пересохшую глотку. В голове похоронно гудел набат. Прапорщик попытался встать. Тут же замутило, и Анджей рухнул обратно на койку.

И ведь не обвинить никого, сам нахлестался…

Собравшись с силами, Анджей рывком поднялся, чувствуя, как по желудку гуляют отвратительные желчные волны. Захотелось снова упасть на пропотевшую подушку.

– Вот уж хрен вам, —вместо грозного рыка получилось полузадушенное сипение, – не встану и до обеда, если лягу. Гвардеец, курец клятый!..

Выпил же, всего ничего, но, из—за двух суток на ногах, как последнего курсанта развезло. И, наверное, еще и к геологической барышне приставал, с куртуазными намеками. Царица Небесная! Да что ж вчера было такое, что даже имени ее не помню. Юлия, что ли? Точно! Юлия!

Возле кровати кто—то заботливый – а вдруг и Юлия? Не оскорбилась? Или не было ничего?.. – оставил кувшин. По водной глади плавали невесомые пылинки. Анджей протянул руку, ухватил. Начал пить, захлебываясь прохладой.

– Фуух, – оставил опустевший кувшин, вытер мокрый рот, – заодно и умылся.

Решительно стало легче! Анджей посидел на краю постели, восстанавливая в памяти события вчерашнего, а вернее, сегодняшнего дня. Провалов, к счастью, не было. Вернувшись заполночь из Новой Бгановки полумертвым трупом, по совету Водички шарахнул стакан, затем принял еще один, и еще. Третий определенно оказался лишним. После него всё помнилось, как в тумане. Вот, Юлия, красавица—геологиня… Встретил ли он её в темном коридоре? Её ли он чуть с ног не сбил… Не спалось ей? Была ли она вообще? Пили вдвоем, или нет? А если пили, то чем завершилось?..

Анджей себя ловеласом никогда не считал, но бывало всякое. В том числе, и мимолетно—полевое, на скаку, не снимая шпор. Бывало. Прапорщик поскреб грудь. Пальцы прошлись по сукну. Чем завершилось, чем завершилось?.. Лосеверблюдом вчерашнее завершилось! Раз уж вы, господин прапорщик, изволили одетым дрыхнуть как последний дворник! Так что не ждите секундантов от профессора, ревновать бессмысленно…

Хоть сапоги снял. Вон, у двери валяются.

В дверь осторожно поскребли.

– Открыто! – гаркнул Анджей, тут же скривившись. От звука собственного голоса полыхнуло в голове десятком болезненных молний. Увы, в коридоре мялся вовсе не всемогущий волшебник Вацлав, с заветной склянкой «кордонного сбора» за очередным нумером – ведь есть у многомудрого каштеляна нечто подобное, не может не быть! Нет, в комнату сунулась смутно знакомая рожа рядового. Что ли, физкультурник—часовой?..

– Господин прапорщик, вас до себя пан Цмок вызывали. Говорили, что как проснетесь, то не спеша подходите. Опохмел на столе, разговор на языке.

– Чего? – Не сумел распутать хитрые для похмельной головы речи. Мысли ворочались тяжелые, словно жернова. И никакого места для драконов там не было, – Какой язык, какой Цмок?

Рядового непонятливость прапорщика не удивила. Он лишь тяжело вздохнул и пояснил: – Цмок это значит гауптман Темлецкий, господин прапорщик! Начальник заставы нашей.

– Тьфу, ты, черт бездумный, – вяло отмахнулся Анджей, – сразу не мог сказать, без кандибоберов?

– Да я же так и сказал, господин прапорщик!

– Чтоб тебе собаки курец[27]отожрали, как ты мне тут понятно сказал, – ругнулся Подолянский. – Сгинь, пока кувшином не кинул.

Рядовой ухмыльнулся, кивнул и прикрыл за собой дверь.

– Взял и человека обидел ни за что, бездумным обозвал, – тихо произнес Анджей, почесав гудящий затылок, – надо было попросить хоть сапоги подать.

Пришлось справляться самому, без импровизированных денщиков.

Анджей, согнувшись, и придерживаясь то за стул, то за пол, подобрался к сапогам. Сидя прямо на полу обулся. Поднялся, взглянул на себя в узкое зеркальце у входа. Картина маслом по лепешке, кордонный вовкулак – звезда погостного канкана. Глаза красные, рубаха в вороте черная. Мундир измятый, будто коровами жеваный. В крови.

– И я в таком виде куртуазить еще пытался? Силен! – восхитился своей наглостью Подолянский, пытаясь счистить ногятми багровые потеки. Чешуйки крови сыпались на пол, но как вовкулаком был, так и остался. Разве что несколько полинялый вид приобрел, а на полу добавилось мусора.

– С другой—то стороны, господа, я ведь не в кабаке с курвами гужбанил, а свинячил сугубо по служебной необходимости!

******

– Доброго утра желать не буду, – кивнул с усмешкой Темлецкий, выглядящий отвратительно свежим. – Примете за издевательство.

– Давно такого не было, – вздохнул Анджей, стараясь не дернуть чугунной головой. – Каюсь, перебрал. Хотя, вроде бы и выпил немного. А вот развезло до полнейшего безобразия.

– От усталости, – пожал плечами гауптман. – Поверьте, одно дело напиваться после необременительного дежурства, и совсем по иному, если примете стаканчик после такой беготни, какая вам выпала. Так что, самоедством заниматься прекращайте. И присаживайтесь. Ну и угощайтесь, естественно. Вы же мне нужны в трезвом сознании, а не в самоугрызаемом похмелье.

– Обойдусь, господин гауптман! – бодро, насколько смог, заявил Анджей, стараясь не коситься на приставленное к столу жестяное ведерко, где виднелись бутылки «Белого Меда», пересыпанные подтаявшими ледышками.

Темлецкий ухмыльнулся, сел поудобнее, облокотившись на толстенную столешницу, такую же основательную, как все на заставе.

– Мы, пан Анджей, слава Царице Небесной, не на «двуйке», где даже срать ходят согласно устава[28]. Так что, во—первых, в приватной обстановке, я для вас Владислав, – приказным тоном заявил гауптман. – И во—вторых, на пиве я настаиваю. На правах старшего товарища, не командира. Поверьте, будет лучше. Хотя бы бутылочку.

– Слушаюсь! – рявкнул Подолянский, и добавил через пару секунд, когда отпустила злая боль в голове. – Понял, Владислав, благодарю за совет!

Ледяное пиво омыло волшебным бальзамом истерзанную душу…

Терпеливо дождавшись, пока прапорщик допьет, Темлецкий спросил: – Ну как, готовы теперь к вопросам?

– Конечно, – Подолянский, которому стало чуть лучше, попробовал подскочить, но плюхнулся обратно на стул, подчинившись небрежному жесту гауптмана

– Сидите—сидите. Итак, Анджей. Вы что думаете по поводу вчерашней кучи трупов? Да! – не дав и слова вымолвить, Темлецкий тут же продолжил. – Знаю, что вы сейчас скажете, что вы не следователь, и в полицейских делах не сведущи. И, соответственно, по вышеуказанным причинам и по малости звания, мнения своего иметь не можете. Ибо не положено и вообще.

– Ну… как бы да, – неуверенно ответил Подолянский. – Нечто подобное и намеревался сказать.

– Херня, – стукнул кулаком по столу гауптман. Подпрыгнула крохотная гипсовая статуэтка. Кого она изображала, Анджей не знал, но усищи были роскошнейшие, добавляя скульптурному герою сходства с тигром или еще каким крупным кошачьим. – Звание ума не добавляет, вспомните того же Байду. Поручик, а ведет себя словно фенрик[29]. Порой. Не порой – тоже.

Водичка, кстати, о вас отозвался в исключительно положительных выражениях. Он, если между нами, восемь лет работал в Гданьске. А этот город, уж поверьте, заслуженно считают криминальной столицей Республики. Опять же, между нами, но ландфебель отзывался о ваших методах с воодушевлением. Обзывал будущим королем кордонного сыска. Но вы про это ему не говорите, он под страшным секретом на ухо шептал.