Изгнание Бескраjан плави круг. У њему звезда. Милош Црњански. Сеобе Опустошение земли, переселение народа — сойди с дороги и замри, и слушай, как скрипят подводы, как умолкает детский плач в объятиях мужского стона — смотри, кровоточит икона, потрогай пепел – он горяч, как сердце только что убитой малиновки – её гнезда уже не видно под копытом, а впереди горит звезда — одна, как Божия лампада, неугасающий елей… Так пастырь направляет стадо, идущее с родных полей — и весь народ вечерней жертвой сквозь горла каменных теснин по хрусту ледяных седин идёт своей дорогой смертной — чужие земли впереди, бесплодье, стылые болота, солдат свинцовые ряды, держав железные ворота… Пролистывая триста лет, я вижу тот же, тёмно синий бескрайний небосвод, и свет звезды, горящей над пустыней. Мы все уходим – кто сейчас, кто завтра от своих кочевий, о нашем горе, нашем гневе чужой язык ведёт рассказ, и в облаках иссиня чёрных грохочут сорок сороков, и умирающие зёрна дробятся в жерновах веков… Гайдук У тебя в дому серебро и сталь, арабески ножен и холод лезвий, костяных рукоятей сухая трезвость, бирюзовых накладок томный миндаль. Неужели не жаль этих гордых трофеев, неужели не слышишь, что враг у ворот, что косматая смерть и войдёт, и посмеет, и врагу о тебе не соврёт! – Я давно услышал шаги врага, мне давно известна моя участь — арнауты прошли сквозь лесистые кручи, батареи стоят на речных берегах. Но сокровищ моих спасать не надо, им тесна тайников железная клеть! Пусть горюет жена о дамасских нарядах, но дамасскую сталь недостойно жалеть! Вот ударит ядро, разрывая грудь! Упаду в траву, полечу к Престолу, безоружным, в седой наготе глагола, постигающим самую суть… Пусть берёт паша пистолеты и сабли, и, гордясь победой, помянет меня — был он самый удачливый, самый храбрый, был он кровью земли и душой огня! 1914 Возьми моё сердце, река, за громы всех армий Европы, за рваные шрамы окопов, за грань ледяную штыка, за жаркую смерть у виска, за эту могильную глину, за то, что уже не покину твой берег, родная река. Возьми мою силу, трава, возьми и расти, полевая, за то, что дожди поливают, за то, что шумят дерева, за раны и слёзы родства с изрытой истоптанной пашней, за брата в могиле вчерашней возьми мою силу, трава. Возьми мою правду, земля, возьми за пшеничные зёрна, за лемех, тяжёлый и чёрный, за Господа и короля! Простите, родные поля, прости, золотая Морава, храни мою крестную славу, храни мою правду, земля! Красный и белый
Алый плющ на стене белокаменной, пятна крови на белой рубахе, ликование жаркого пламени над покровами бледного праха. От взаимной вражды обессилев, белый с красным слились и застыли, лёд с огнём породили слезу, а она в багрянице заката сочетает осеннее злато и вечерних небес бирюзу. А потом на дороги разбитые льётся дождь, и раскисшую глину вороные взбивают копытами, и ободьями наполовину в этой жиже ползут трёхдюймовки, с карабинами наизготовку мужиков конвоиры ведут, веет копотью, кровью, навозом, смрад тифозный плывёт за обозом, труп лежит – и раздет, и раздут. Первым снегом укрой, бледным саваном эту ниву, село и дорогу, замети эту землю кровавую, чтоб не видеть её, ради Бога! Чтобы кровь под бинтом снежно белым упокоилась и отболела, чтобы насмерть замёрзла война, и – ни стали, ни слёз, ни развалин, только шёпот апрельских проталин, только майских садов тишина. Отпою, отмолю, убаюкаю, как умею, своими словами, перед мороком, мраком и муками. Сам Господь осенил образами эти зори, пожары и раны, эту изморось, эти туманы, этих скорбных снегов чистоту. Припадаю в последнем поклоне, а в глазах – словно белые кони загораются на лету. 1943 Впереди ползёт обоз, беженцы и госпиталь — там вода дороже слёз, помоги им, Господи! Впереди во весь свой рост скалы исполины, позади горящий мост, факел над пучиной. Горы плетью по горбам хлещет смерть крылатая — это вам не кегельбан, не постель измятая — это рёбра ржавых скал, мёртвые стремнины, это огненный оскал выпрыгнувшей мины… Это жажда, всем одна — как дожить до вечера, это кровь, черным черна, из пробитой печени, это вздох издалека, из иного мира, это капля молока, это ладан с миром. Это памяти река, сжатая теснинами, это руки старика, взрытые морщинами, это гребни чёрных гор в тихой звёздной темени, и прощальный разговор с уходящим временем. |
