Знаем мы и имя этого господина, оно не раз мелькало на предыдущих страницах. Маркиз де Тюпинье – так оно звучало, но его обладатель не слишком походил на дворянина – несмотря на свой аристократический нос.

Маркиз не только позволил себе осквернить неуместным поцелуем прелестные уста герцогини де Клар, он, все еще держа Анжелу за талию, принялся вальсировать, увлекая ее в соседнюю комнату. Оказавшись там, маркиз закрыл дверь.

– Козочка моя, – проговорил он наиблагодушнейшим тоном, – как славно ты придумала прийти его навестить, черт побери! Самое время, самое время! Но я должен и пожурить тебя! Почему ты не предупредила своего крестного? Разлюбила? И вдобавок заперла на замок садовую калитку! Пришлось мне перебираться через стену, влезать в окно… Это в мои-то годы!

И маркиз показал пальцем на пустой квадрат в оконном переплете. Стекло было вырезано, в дыру задувал ледяной ветер.

Анжела стояла перед маркизом растерянная и ошеломленная.

– Тебе любопытно знать, кто предупредил твоего крестного, так ведь, сокровище мое? – насмешливо спросил господин де Тюпинье. – Имей в виду, у меня своя полиция. Так что поговорим лучше о твоем карапузе, он теперь у нас – прямо-таки золотой мальчик! Я постоянно следил за ним и, по-моему, он просто душка! А что, ты в экипаже?

– Да, – машинально ответила Анжела.

– Ну и прекрасно, – обрадовался маркиз. – Так едем же! Я знаю, он тут недалеко, у камнереза на Бульварах.

– Вы намерены отправиться туда со мной? – изумилась женщина.

– Я теперь всегда буду с тобой, козочка! – с ухмылкой заверил ее крестный.

– Но… – начала было герцогиня. Маркиз перебил ее:

– Слава Богу, ты не растерялась! Конечно, мы поспешим за малышом, а то его светлость может вот-вот дать тут дуба! Но знаешь, и тогда для нас не все потеряно. У меня, видишь ли, свои средства, и этим делом я занимаюсь не первый день.

– Кого же позвать на помощь? – подумала вслух Анжела.

– Да! Кого позвать! – подхватил маркиз. – Первую партию ты проиграла и не хочешь, чтобы он смылся на тот свет, не начав второй… Знаешь, я ведь стоял тут и слышал весь ваш разговор. Меня ты разделала под орех, но я на тебя не в обиде. А свою роль ты исполнила хуже некуда. Дразнить лакомым кусочком хорошо, когда человек в добром здравии, а умирающего нужно нежить, гладить…

– Нет, бежать вниз за слугами я не могу, – проговорила герцогиня.

– Конечно, не можешь, – кивнул господин де Тю-пинье. – Они сразу заинтересуются, как ты тут очутилась. Их здесь трое или четверо. Я узнал честного Тарденуа, любителя птиц добряка Жафрэ, Ларсоннера… И на улицу в туфельках не выскочишь…

Анжела нерешительно двинулась к двери, по-прежнему пребывая в полной растерянности. Маркиз остановил красавицу:

– Не надо. Лучше позвони из гостиной. В этом доме сонетки[4] есть не во всех комнатах. Так что воспользуйся той, что у камина.

Они вновь перешли в гостиную, и маркиз два раза дернул за шнурок звонка.

– А теперь идем! – скомандовал де Тюпинье. – Не сомневаюсь, что Тарденуа и господин Моран уже мчатся со всех ног по парадной лестнице. Ну, пошли же!

Анжела покорно позволила взять себя под руку. Через минуту они уже сидели в экипаже герцогини, где вдруг пренеприятно запахло водкой и трубочным табаком – любимыми ароматами маркиза. Кучеру уже приказали:

– На кладбище Монмартр!

И лошадь припустила рысью по улице Сент-Антуан.

Анжела молча забилась в угол кареты, зато маркиз разглагольствовал за двоих:

– Я не осуждаю тебя за то, что ты отдала маленького герцога в ученики к кладбищенскому камнерезу, оставив старшего при себе. Это естественно, у мамаш всегда есть любимчики. Но я не понимаю, почему ты не привела ребенка Абеля к господину де Клару и не сказала ему: «Вот ваш сын!». Умирающему уже все равно. Я было подумал, что ты так и хотела поступить!

Анжела закрыла лицо руками.

– Я уже приготовился – даже не пикнул бы, – продолжал маркиз. – Мне ведь в этой истории тоже кое-что причитается. О, я никогда не поставил бы тебя в неловкое положение! Сама жизнь толкала тебя на этот шаг! Да что же еще делать, если герцог де Клар не знает ни того, ни другого?!

Из темноты послышались глухие рыдания. Несчастная герцогиня хотела – и не могла совладать с нахлынувшим на нее отчаянием. На снисхождение маркиза она не надеялась.

– Я люблю обоих своих детей, – пролепетала женщина. – Я – совсем одна, и некому подать мне добрый совет. И если я спрятала одного из моих сыновей…

Маркиз расхохотался:

– Ах, вот оно что? Значит, это ты его так прячешь? А от кого? Уж не от меня ли, козочка? Бедная детка! Да разве тебе справиться со своим крестным?

Де Тюпинье помолчал и добавил:

– А что, если ты не найдешь своего крошку-герцога в мастерской, а, душечка? Об этом ты не подумала?

В передней особняка Фиц-Роев раздался звонок. Тарденуа, Жафрэ и остальные слуги герцога де Клара грелись у огня, ярко горевшего в камине. Несколько поодаль от них стоял господин Моран, а Тильда спала в уголке, завернувшись в кучерский плащ.

Услышав звонок, господин Моран встрепенулся и сказал:

– Друзья мои, господин герцог запретил входить к себе в спальню кому-нибудь кроме меня, но я прошу вас проводить меня до двери его светлости, чтобы я мог в случае нужды позвать вас на помощь. Что там происходит сейчас, я не знаю, но боюсь, этой ночью случится большое несчастье!

Он торопливо направился к лестнице, и слуги поспешили за ним.

Господин Моран один вошел в гостиную с четырьмя окнами и тут же в стращном волнении вновь выскочил в коридор.

– Врача! Немедленно! Любой ценой! – воскликнул отец Тильды.

Тарденуа бросился бегом вниз по лестнице.

– Идемте, вы мне поможете, – обратился господин Моран к остальным.

Постель герцога была пуста, сам он лежал на полу неподалеку от кровати, не подавая признаков жизни.

У стены гостиной стоял дорожный сундук, де Клар привез его с собой и распорядился поднять в верхнюю комнату. Пытаясь добраться до этого сундука, больной и потерял сознание. Господин Моран понял это с первого взгляда: правая рука герцога, судорожно сжимавшая ключ, все еще тянулась к замочной скважине сундука.

Больного подняли и уложили в постель. Он по-прежнему был без сознания. Стенные часы, которые не так давно заводил господин Моран, показывали без четверти десять.

Прошло еще минут двадцать, и на пороге появился Тарденуа.

– Привел! – радостно сообщил он и отступил в сторону, пропуская в комнату доктора.

Вошел врач, совсем еще молодой человек с необыкновенно серьезным, красивым и обаятельным лицом. Говорят, устав квакеров[5] предписывает: что бы ни случилось, смотреть открыто и прямо. Замечательное правило, безусловно заставляющее уважать квакеров. Так вот, именно такой прямой, открытый взор и был у молодого доктора, когда этот человек твердо, спокойно и ласково оглядел всех, кто находился в сумрачной гостиной.

Затем врач приблизился к кровати. Похоже, он был ровесником умирающего герцога.

Доктор осматривал больного внимательно и очень быстро, явно уверенный в своем искусстве врачевания. Все окружающие сразу это почувствовали – и всем стало легче.

– Пока еще жив, но часы его сочтены, – печально проговорил доктор, поднимая голову.

– А можно привести его в сознание? – спросил господин Моран.

– Надеюсь, – ответил врач. – Налейте в стакан воды, – распорядился он.

Потом доктор достал из кармана обтянутую кожей коробочку размером чуть больше табакерки; на крышке золотом было вытеснено по-латыни: «Подобное – подобным». Врач открыл коробочку, выбрал из лежавших в ней флаконов самый маленький хрустальный пузырек и вытащил из него притертую пробку. Все смотрели на этого человека с неподдельным любопытством: врач, который следует методе Самюэля Ганемана, и сейчас большая редкость, а уж в те времена – и подавно.