– Что, уже допрашивают?

– Никто не смеет меня допрашивать!

– Видишь, Костя, я же тебе говорила, что будут неприятности…

– Никаких неприятностей! Мы пока еще никому не подотчетны!

– А когда будем подотчетны? Когда стареть начнем? Тогда тебе будет отказано в помощи или будет предложено оставить меня, не так ли?

– В какой помощи? Разве что мне откажешь ты? Пока ты мне не откажешь, я ни в чьей помощи не нуждаюсь, ясно?

– Спасибо, Костя. Но мне все же неприятно иметь врагов в лице твоих сыновей.

– А твоя Марина? Она ведь тоже не сегодня-завтра узнает. Что ты ей скажешь?

– Она уже все знает, Костя. Я сама ей позвонила и обо всем рассказала.

– И как она? Обиделась, что траур не выдержала?

– На удивление – нет. Помолчала немного, а потом сказала, что рада, что я теперь не одинока. Обещала сама тебе написать. Ей, разумеется, обидно. Но она рада, искренне рада. Теперь у нее не будет болеть душа, что бросила здесь меня на произвол судьбы.

– Зачем же так? А может быть, она просто рада, что ты нашла второе счастье?

– Не думаю. Все дети эгоисты…

Через сорок два дня яйцо уже весило сорок килограммов и в длину достигало девяноста пяти сантиметров. После этого с каждым днем оно росло все медленнее, но воду впитывало не менее интенсивно.

– Похоже, что скоро появится птенчик. Костя, тебе не страшно?

– А почему мне должно быть страшно?

– А если он вылупится и пожрет нас? Представляешь, громадина?

– Да кем бы он ни был, он все же будет младенец!

– А младенец-крокодильчик? Он такой же свирепый, как и его взрослые родители!

– Но он же маленький! С ладонь величиной, не более!

– Только и всего.

– Ничего, поживем – увидим. Не может быть, чтобы это был какой-то монстр – не было бы так приятно гладить яйцо.

– Может, в этом и есть его коварство?

– Так можно что угодно опорочить.

На пятьдесят шестой день вес и размеры яйца стабилизировались окончательно. Не переставая «пить», яйцо, достигнув веса семидесяти двух килограммов и длины одного метра двенадцати сантиметров, больше не росло. Его температура несколько снизилась, но чувствовалось, что оно продолжает активно жить. В дневник наблюдений мы с некоторых пор стали заносить не только данные измерений, но и наши впечатления. Мои становились все более нетерпеливыми, а Милочкины – наоборот, все более сдержанными.

На случай, если птенец проклюнется ночью, мы, ложась спать, оставляли открытыми двери в спальне и в детской. А чтобы не пропустить это событие днем, мы пошли на уловки на работе. Милочка организовала свой рабочий день так, чтобы работать по вечерам, а я – наоборот, с утра. Мы томились в ожидании, а яйцо словно испытывало наше терпение, оставаясь в одной поре.

– Пусть бы уже вылуплялся кто угодно. А то так, ни дела, ни работы.

– Не спеши, Костя, еще не известно, сколько хлопот нам этот птенец потом доставит.

– Только не нужно пророчествовать, Милочка! Жизнь покажет.

Наш разговор прервал телефонный звонок. Было начало одиннадцатого вечера. Я решил, что это Коренцовы с каким-нибудь предложением на завтра и снял трубку.

– Алло!

Трубка молчала, но чье-то дыхание было ясно слышно.

– Да говорите же, наконец, не то я положу трубку и выключу телефон!

Послышался тяжкий вздох, а потом елейный голосок Светланы.

– Здравствуй, Костя. Как поживаешь?

– Спасибо, Света. Пока на жизнь не жалуюсь, а что?

– Да, так… соскучилась. Решила поинтересоваться твоим житьем-бытьем. Что у тебя нового?

– Так, ничего особенного. Живем помаленечку.

Она замолчала. Милочка сидела настороженная и вся бледная.

– Что ты еще хотела, Света?

– Да я, собственно, ничего. А ты не хочешь спросить, как поживаю я?

– Нет, Света. Я просто не сомневаюсь, что у тебя все отлично.

Трубка вздохнула и продолжала молчать. Чтобы разрядить неловкую обстановку, я продолжил:

– Теперь у тебя муж – настоящий мужчина, с приличным заработком, красивый, статный, доктор наук, полковник…

– Да разве в этом дело? – перебила она, – главное – чувства и нормальные взаимоотношения… – я услышал, что она плачет.

– Ты же сказала, что теперь по-настоящему полюбила его, именно его. Что, уже разлюбила, что ли?

Она продолжала плакать в трубку. Месяца два назад я бы упивался местью, говорил бы ей колкости, издевался бы над нею. А сейчас не знал как себя вести, что сказать. В душе нарастало чувство какой-то неясной тревоги.

– Света, уже поздно, завтра на работу. Пора спать. У тебя все?

– Извини, Костя. Спокойной ночи и… привет Милочке.

В трубке послышались короткие гудки. В задумчивости я медленно положил трубку.

– Она что, хочет вернуться?

– Нет, видимо, впервые серьезно поскандалила с новым мужем. А он-то не я, а «настоящий мужчина». Познала оборотную сторону медали.

– Сердце дрогнуло?

– Не очень. Просто появилась новая причина для тревоги. Еще начнет бузить вместе с сыновьями. Но я все выдержу. У меня хватит сил до конца бороться за свое счастье… Прости, Милочка, за наше счастье.

– Если она вернется, она будет ценить тебя и будет относиться к тебе совсем иначе…

– Что значит «ценить»? Семья, это что, базар или комиссионная лавка? Разбитую вазу не соберешь. Моя психика уже перестроена, я отвык от нее и от ее штучек-дрючек!

– Нет, я, кажется, лишняя в этой игре.

– Милочка! И ты готова так просто от меня отказаться? А как же я? Я же полюбил тебя!

– А Светлану ты всю жизнь любил…

– Хва-а-ати-и-ит! Я не хочу больше о ней слышать! Она специально решила поиздеваться надо мной! Она хочет уничтожить во мне все живое! Это не человек! Это женщина от Сатаны!

– Костя, успокойся, милый. Слышишь, там что-то упало. Не с яйцом ли что? Пойдем посмотрим.

Я замолчал, решив, что Милочка просто отвлекает меня. Мы прислушались. В спальне было тихо. Никаких признаков жизни. И тут послышался звук, словно расколовшейся посудины, а потом – рассыпавшихся черепков – трах-та-та-тах! Мы вскочили с постели и побежали в бывшую детскую.

Когда я включил свет, Милочка уже сидела на корточках возле того места, где раньше лежало яйцо, а сейчас под обломками скорлупы шевелилась какая-то слизистая масса. Милочка осторожно начала снимать осколки и откладывать в сторону, и я начал делать то же самое. Убрав с поверхности осколки, мы увидели, что под ними шевелится не слизь, а что-то живое под оболочкой, покрытой слизью. В некоторых местах оболочка была прорвана, и через прорванные отверстия было видно что-то розовато-белое, шевелящееся, обильно покрытое такой же слизью.

– Ножницы! Надо освободить его от оболочек и очистить от слизи! Неси ножницы!

Я принес ножницы, и она принялась энергично кромсать оболочки, а потом разгребать слизь. Сначала мне показалось, что в слизистой массе копошится большая розовая лягушка и еще что-то темновишневого цвета. Милочка уверенно разгребла слизь и поднялась с корточек, вытирая руки взятой со стола салфеткой.

– Господи, помилуй! Ты видишь, это что-то человекоподобное. Вот пуповина, соединяющая его с плацентой. Смотри, – она указала на темновишневую массу, – это плацента. Такая мощная!

– Откуда ты знаешь, что это плацента?

– Я же врач все-таки. Теперь мне нужен шелковый шнурок или нитка, чтобы перевязать пуповину. У тебя есть? Ищи скорее.

Я принес целую бобину толстых шелковых ниток.

– Годится?

– Отлично годится! Нужно теперь крепко перевязать пуповину, а потом перерезать.

– А ты уверена, что нужно именно так делать? А вдруг ты его убьешь этим?

– Еще раз говорю, я врач и кое-что в этом смыслю.

Она перевернула существо на спину и подняла над ним пуповину.

– Подержи вот так, да смелее ты! Крепко держи, чтобы не выскользнула!

Я сжал пуповину, и в ту же секунду существо сделало вдох, а потом издало гортанный звук, похожий на плач, потом еще, еще…

– Видишь, ты пережал пуповину, и оно начало самостоятельно дышать и даже закричало. Значит, мы все делаем правильно. Держи как прежде, я сейчас.