– А трэтяя где?

– Не нашел. Не было там ёй!

– Ой, опять врешь, Нечастивый!

– Ей же Богу – не бряшу?!

– Зря божисси, лукавец. Пожалеешь ведь, окаянный! Ну да ладно. Гляди, что сейчас будя.

Кинул Частивый ядну пяшшынку – появились земля, горы, моря, реки, озера, леса, поля, растения там всякие, цвяты, фрукты и овошшы. Кинул Частивый другую пяшшынку – появились звери разные, у небе – птицы, у реках – рыба. И другие твари Божии. И никаких хищников, змей, скорпионов, пауков, комаров и другой нечисти.

– Жалко, – говорыть ён, – что ты, Нечастивый, ядну пяшшынку спрятал. Много ишшо можно было всяко-разного добра создать. Но я табе сказал: пожалеешь!

Ушли они спать каждый к себе. А утром приходить Нечастивый и криком крычыть:

– Ой, Частивый! Ой! Шшака распухла! Болить немилосердно! Ой, помираю! Что мне делать тепе-е-ерь?

– Ага, Нечастивый! Я ж сказал табе: пожалеешь, что пяшшынку спрятал. Где ж яна у тебе?? За шшакой, небось?

– Да, Частивый! Виноват! Грешен я! Утаил ядну пяшшынку за шшакой! Прости мене, окаянного! Помоги скорэй! Нету сил так больше мучиться!

– Ладно, Нечастивый! Покаялси, значить прошшаю тебе. Но назад времени не воротишь. Плюй теперь тры раза!

Плюнул раз Нечастивый – появились хищники, змеи, скорпионы, пауки, прусаки, мыши, крысы, червяки, комары, мухи и прочая нечисть. Плюнул Нечастивый в другой раз – появились вино, водка, карты, табак, дурман и другое проклятое зельё. Трэтий раз плюнул Нечастивый – появились громы, молнии, вьюги, бури, землетрасения, вулканы там страшные, наводнения и другие всяко-разные лиха природные. Вот с тех пор и живуть рядом в мире добро со злом.

Юлий Гарбузов

15 декабря 2012 года, суббота

Случилось это в середине тридцатых годов, когда мой ныне покойный дядя по матери, Сергей Андреевич Диденко, служил молодым командиром-пограничником на Алтае. Их застава располагалась в горах. На высоте около трех тысяч метров над уровнем Мирового Океана. Застава была немногочисленной и находилась примерно в том месте, где сходились территории тогдашнего Советского Союза, Монголии и Китая.

Охраняемый участок Советско-Китайской границы был спокойным. Местность гористая, поросшая лесом с густым подлеском и сплошь заваленная буреломом. Основными нарушителями кордона были медведи, волки да горные козлы. А так – тишина, спокойствие, почти курорт. Только населенные пункты были далековато. Вернее, по алтайским меркам – недалеко, но добираться до них приходилось долго и трудно. Особенно в зимнее, пуржистое время. Дороги извилистые, скользкие, пропасти бездонные. Поэтому и начальство туда наведывалось весьма и весьма редко.

Телефонная связь была плохая, на линии сидело множество абонентов, поэтому вклиниться в разговор для очередного доклада было весьма непросто. Радиосвязь тоже работала из рук вон плохо. Батареи питания очень быстро вырабатывали свои ампер-часы, особенно накальные элементы. И тогда связь могла осуществляться только через вестовых. Роль вестового чаще других исполнял старшина Прохоров, когда ездил в поселок по хозяйственным делам. На его попечении были и кухня, и снабжение, и вообще все хозяйство.

Когда позволяли погода и дорога, Прохоров седлал своего любимого коня, красавца Бантика, привязывал к седлу повод ослика и ехал за почтой, бумагами от начальства, кормом для лошадей, осла, свиней и коз, которые входили в состав подсобного хозяйства. В следующий раз он привозил боеприпасы, новое оружие, если таковое поступало взамен списанного, батареи, детали для радиостанции и мини-дизель-электростанции. А также плотницкий, слесарный и столярный инструменты и прочую дребедень, без которой в тех местах не выживешь. Да еще и службу по охране границы приходилось нести. В общем, Прохоров был для всей заставы самым главным человеком. Как и положено настоящему старшине. Все зависело от него, и он гордился этим не без оснований.

Все бы ничего, да досаждали волки. То в свинарник заберутся, то пса сожрут, то под курятник подкоп пророют. Вот и мечтал Прохоров хотя бы об одной хорошей собаке, чтобы с волком совладать могла. Но где достанешь в этих краях такую?

Вот и считал своим долгом каждый боец и командир как можно больше волков завалить. Но волк хитер. Днем на глаза попадается редко. А ночью – еще кто кого. И бойцы – народ молодой, неопытный в делах охоты. Да и, чего уж греха таить, – командиры тоже в этом деле не шибко преуспевали.

***

В тот день с утра стояла отменная зимняя погода. Солнце. Мороз не крепче десяти градусов. Ни малейшего ветерка. По извилистой тропе, круто взбиравшейся к заставе, из поселка возвращался Прохоров. Высокий, статный, в седле он держался прямо, свободно, как влитой. Настроение было веселое, и он мурлыкал себе под нос:

Мы – Красная

Кавалерия. И про нас

Былинники речистые

Ведут рассказ

О том, как в ночи ясные,

О том, как в дни ненастные

Мы смело,

Мы гордо в бой пойдем!

Позади, на веревке, привязанной к седлу, тащился молодой ослик, навьюченный продовольствием и почтой. Секретные пакеты, как всегда, Прохоров вез за пазухой. Мало ли что?

Тишина стояла такая, что хруст снега под копытами лошади и ослика слышен был, казалось, в самом низу, в поселке, откуда он выехал еще с рассветом. Иногда слышался звук падения снежного кома, сорвавшегося с еловой лапы, или хруст сухой ветки, обломившейся под тяжестью присевшей на нее птицы.

Солнце уже начало опускаться, когда Прохоров впервые ощутил легкий порыв ветерка, который едва коснулся его щеки и тут же легонько зацепил искристую поверхность снега, закружив несколько сверкающих снежинок. Прохоров посмотрел на небо, еще совсем недавно такое чистое и ярко-синее. Неизвестно откуда потихоньку наползали мглистые облака, порой заволакивая ослепительное горное солнце.

«Успеть бы до пурги», – подумал Прохоров и прибавил ходу. Лошадь нехотя пошла чуть быстрее. Но чувствовалось, что животное устало.

«Ничего, успеем. Вон уже и Орел-камень. До заставы часа полтора-два пути. Не больше. Если, конечно, за это время пурга не разгуляется».

Обогнув Орел-камень, Прохоров услышал жалобное, едва различимое повизгивание. Лошадь насторожилась и опасливо фыркнула. Прохоров остановил ее и спешился. Скуление доносилось из-под разлапистой ели, недалеко от тропы. Сняв с плеча карабин, старшина прикладом раздвинул лапник и увидел волчье логово, в котором шевелился и отчаянно скулил небольшой серый комочек. Он протянул руку и вытащил волчонка, маленького, еще слепого. Двое других волчат уже замерзли, а третий был еще жив. Трясся весь от холода в руках у старшины и продолжал громко скулить. Видать, волчицу недавно кто-то из заставы подстрелил. А, может быть, и где в другом месте погибель нашла – Бог ее ведает.

Пожалел старшина волчонка, посадил за пазуху, где лежали секретные пакеты, и двинул на заставу. Пурга уже начинала набирать силу. Порывистый ветер, поминутно меняя направление, кружил поземку, свистел меж ветвей вековых кедров, елей да сосен и обжигал щеки. Лошадь поскальзывалась на камнях, спотыкалась о корни деревьев. А волчонок за пазухой, угревшись, мирно посапывал. Временами он вздрагивал, издавая такие жалобные звуки, что даже у бывалого бойца Прохорова начинало щемить сердце.

Тем временем пурга успела набрать полную мощь, и стало почти совсем темно. В двух шагах уже ничего не было видно, а ветер люто завывал в ветвях деревьев, в дуплах, в расщелинах скал и с дикой силой отчаянно хлестал Прохорова по лицу колючей снежной крупой. Но до заставы оставалось уже недалеко. Вон за тем скалистым отрогом поворот направо, а там и до КПП – рукой подать. Но тут ветер завыл, засвистел и захлестал по лицу так, что Прохоров даже потерял из виду тот самый отрог, служивший ему последним надежным ориентиром. А когда ветер снова умерил на мгновение свой пыл, откуда-то слева, из-за ближайших кустов послышался протяжный волчий вой. Конь вздрогнул, рванулся вправо и взвился на дыбы, так, что Прохоров еле удержался в седле.