– Гляди-ка, учуял чего-то, – обратил внимание Кухтин.

– Зайцы поблизости шастают, вот и учуял, – отозвался новопризванный Мишаков.

И каждый снова занялся своим делом. Вскоре все отчетливо услышали конский топот.

– Скачет кто-то! – Кухтин побежал в командирскую докладывать начальству.

Командиры переполошились. Никак проверка какая-то! Правда, никаких сообщений через средства связи не поступало. Тем хуже, – такая проверка ничего хорошего не сулила.

– Все по местам! – скомандовал Диденко.

– Срочно всем привести себя в порядок и убрать, что успеете!

Диденко и Крамарук напряженно ждали непрошеных визитеров, стоя у окна командирской. Вся застава замерла в напряжении. Только Ингур, как ни в чем не бывало, продолжал, стоя на коленях, привинчивать к двери замок. Он мурлыкал на своем родном языке какую-то песенку, время от времени попыхивая трубкой, так как до высокого начальства ему не было никакого дела.

Полковник Стасов и вся его свита резко осадили коней у ворот и спешились. Бойцы подхватили лошадей под уздцы, а полковник вошел в ворота, которые перед ним услужливо распахнул боец из его свиты. Навстречу ему тут же выскочили Диденко и Крамарук.

– Товарищ полковник, – бойко докладывал Диденко, – застава номер…

И тут, не дав ему закончить доклада, из-за будки выскочил Волчок и с яростным рыком кинулся на Стасова. Стасов рефлекторно отпрянул, споткнулся на ровном месте и на глазах у своей свиты и всей заставы грохнулся на землю. Диденко успел стать между ним и Волчком. А Ингур, несмотря на свой преклонный возраст, – схватить цепь и сдержать разъяренного волка.

Скоропалительно готовясь к неожиданной встрече, все забыли о волке и не зафиксировали цепь на защелку. Ингур сделал это только сейчас и с невозмутимым видом стоял, посасывая свою замусоленную трубку.

Стасов вскочил, отряхиваясь и грязно ругаясь, а Диденко и Крамарук бледные, как полотно, вытянулись перед ним во фрунт, принимая на себя все ругательства, угрозы и оскорбления. К шапке и шинели Стасова пристала пожухлая хвоя, какие-то щепки и прелые листья. Каждый порыв ветра срывал с него этот мусор и сыпал в лица стоявших позади сопровождающих, которые только успевали отплевываться да отряхиваться.

– Это что же за херня получается, Диденко?! Умышленно меня позоришь? Посмешище из меня делаешь? Петрушку-клоуна? Да? Отвечай, едри твою душу мать, когда тебя командование спрашивает!

– Никак нет, товарищ полковник!

– Молчать! Это что же выходит, если бы не этот старик, твоя псина мне бы сейчас горло перегрызла, едрит твою Бога мать?! Так?!

– Никак нет! Позвольте объяснить, товарищ…

– Я сказал, молчать! Ты что же, сука с петлицами, не мог заранее собаку привязать? Первым долгом надо было это сделать, когда стало известно, что командование едет!

– Это волк, а не собака, товарищ полковник! – зачем-то вставил Крамарук.

– Что-о-о? – побагровел полковник, – тебе кто позволил дикого зверя на заставе держать? Это уже политическим делом пахнет! Это уже не просто разгильдяйство! Дикого зверя на командира натравить! Раков!

– Я! – подскочил к нему молоденький лейтенант из свиты.

– Немедленно составить рапорт на имя генерала Климова! А волка застрелить немедля! Стой! Я сам это сделаю! – и он нервными движениями стал расстегивать кобуру.

Но перед ним неожиданно вырос Ингур.

– Остановися! Стой, большой командира! Не смей зверя трогать!

– Это что у тебя за чудо такое, Диденко? Он что, мне приказывает? Ты, собственно, кто такой? Как здесь очутился?

– Я Ингур, работая здеся! Зверя не виновата! Это я не доглядел. Меня расстреляй. А зверя хорошо служил. Он заставу охранял! И на тебя потому напал! В петлицах не разбирается! Ясно?

Стасов опешил.

– Слушай, а ведь верно говорит старик! Правда, лейтенант? – сказал он вполоборота к Ракову уже немного потеплевшим голосом.

Все замерли в ожидании.

– Ладно! Вольно! Пойдем в командирскую, – там разберемся.

Все двинулись в командирскую. А Прохоров уже спешил туда с традиционной бутылкой спирта.

Комиссия уезжала с миром и крепко навеселе. На прощанье Стасов крикнул старому Ингуру:

– Молодец, старик! Ты настоящий, храбрый боец Красной Армии! И защитника воспитал матерого, и вступился за него достойно.

Ингур молча улыбался, кивая головой в такт его словам и, как всегда, потягивая трубочку.

– Пока, большая командир! Приезжай еще, только теперя будь осторожно!

***

Зиму пережили, как и прежде. Вьюги, пурги, метели – все было в основном позади. Все выше поднималось над горизонтом таежное солнце. Весна была уже на пороге. Кухтин превратился из новобранца в старослужащего. Часть бойцов демобилизовалась. Прибыло молодое пополнение. А Прохоров летом собирался в отпуск к себе в Псков, на родину. К жене и детям. Его отпуск уже дважды откладывался по причине отсутствия замены. Своим воспитанником он гордился, как никогда. Особенно, когда Волчок после долгой разлуки подбегал к нему, виляя хвостом, и начинал лизать руки, выпрашивая чего-нибудь вкусненького.

Ингур сшил Волчку новый ошейник. Широкий, чтобы не так сильно резал шею. Особенно крепко они подружились после того, как с Волчком случилось несчастье.

Рядовой Мишаков, отбывая наряд на кухне, вынес в миске целую гору гусиных костей и специальной палкой с рогачиком на конце пододвинул ее Волчку. Тот, рыча, накинулся на них и стал перемалывать без разбора своими острыми и крепкими зубами. Внезапно Волчок отскочил от миски, начал кашлять, хрипеть, плеваться, отчаянно мотать головой, а потом повалился на снег и жалобно заскулил.

Мишаков побежал к Ингуру.

– Дядя Ингур! Волчок сдыхает! Помоги, если можно!

Ингур неторопливо оделся и вышел во двор.

– Что такое? Почему так плохо? Кость подавился! Это ты, Мишаков, дал ему эти кости? Нельзя. Зверя должен только крупный кости грызть. Ясно?

– Ясно, ясно! Но что же делать? Надо спасти его? Дядя Ингур, ну помоги же!

Обессиленный Волчок неподвижно лежал на снегу с закрытыми глазами и тяжело дышал, изредка слабо постанывая.

– Ай-ай-ай, Волчок! Нельзя таким жадным быть. Мелкий кости осторожно кушай, глупая зверя! А лучше совсем не кушай. Ясно?

Волчок открыл глаза, еще раз жалобно застонал – ясно, мол, – и снова закрыл, теряя последние силы.

Ингур сел рядом. Прямо на залежавшийся утоптанный снег. Он приподнял тяжелую голову волка и положил себе на колени. Волчок попытался лизнуть руку старика, но у него не хватило сил, и голова его снова упала на колени Ингуру. Старик голыми руками раскрыл клыкастую пасть и посмотрел внутрь.

– Шибко жадный ты, Волчок, был. Не годится! Или тебе на застава еды мало? Больше не делай такая беда, ясно?

Без колебаний Ингур сунул руку в волчью пасть и с полминуты там что-то щупал. А волк даже не пытался сопротивляться. Только едва заметно дергался и тяжело дышал. Ингур еще раз резко шевельнул рукой и осторожно вынул ее, мокрую и окровавленную. Он разжал кулак и посмотрел на ладонь, на которой лежала кость с острым концом.

– Ничего, Волчок. Теперя ничего. Полежи так до вечера.

Ингур встал, бросил злополучную кость к остальным в миску и подфутболил ее, что было сил, в сторону столовой.

– Теперя я сам проверяй, чем будешь зверя кормить. Ясно?

– Уж куда яснее, – виновато сказал Мишаков.

А старый тунгус, отерев снегом кровь на своей жилистой руке, взял на руки обессилевшего волка и, кряхтя, отнес в будку. Потом еще раз отер снегом руки и побрел в свою коморку продолжать ожидавшие его обычные повседневные дела.

Волк пролежал в будке до вечера, не подавая признаков жизни. Некоторые даже сомневались, жив ли? Только после захода солнца он высунул морду, чтобы похватать снега. Уж очень, видать, у него саднило в горле.

А через пару дней Волчок уже снова носился на своей цепи от колышка до колышка, как ни в чем не бывало.

– Чем не собака, – смеялся Прохоров, – и зажило все, как на собаке.