Калинич перебил ее, не желая выслушивать дальнейшие возражения.

– Глупости, Анечка. Ты ж у меня такая умница, но сейчас городишь сущую чепуху. Когда человека любишь, то все его достоинства ставишь на первое место, а недостатки зарываешь поглубже или игнорируешь вовсе, не замечаешь их, и все. А просто так мириться с чьими-то недостатками – это так тяжело! Что же касается Лиды, то тут чувство жалости совершенно неуместно. Она и ее мудрейшие родители отравили всю мою молодость, перегадили мне, можно сказать, жизнь. Я только теперь, наконец, уразумел, что она никогда меня не любила. Никто из их распрекрасного семейства не видел во мне человека, не понимал, что все приобретения делаются со временем. У одних раньше, у других позже – в соответствии с индивидуальными способностями. Все реальные цели рано или поздно достигаются, если трудиться как следует. Но они хотели, чтобы я сразу же после женитьбы «сорвал весь банк»: обеспечил Лиду и квартирой, и дачей, и деньгами, и транспортным средством, и заграничными поездками, и всем, о чем только они помечтают. Как по щучьему велению. Это все равно, что родить ребенка и требовать, чтобы он сразу стал взрослым. От них я слышал только упреки, подковырки, презрительные насмешки, издевательские словечки. Это травмировало меня до глубины души, из-за этого я постоянно пребывал в состоянии стресса. И это несмотря на то, что рос я по работе тогда довольно-таки быстро. Ныне покойный академик Шилянский Кузьма Кондратьевич относился ко мне с симпатией и считал меня перспективным молодым ученым. Он помог мне получить жилье в тридцать два года, что они также восприняли с насмешкой – мол, слишком поздно. И моя зарплата кандидата наук казалась им слишком маленькой. Они наседали на меня, с тем чтобы я ушел из науки «туда, где платят нормальные деньги». Тесть даже предлагал устроить меня могильщиком для того, чтобы я сначала «зашиб там нормальную деньгу?», а потом шел «в свою науку или куда там еще». Лида вела себя соответственно. Было бы впору развестись, но дети… Потом, когда у нас уже было жилье, обстановка, машина, гараж и дача, они требовали, чтобы я сидел около жены, мыл полы, вытирал пыль, ремонтировал квартиру, копался в земле на даче, возился в гараже с автомобилем и так далее. При этом они хотели, чтобы я еще и где-нибудь подрабатывал. Особенно во время отпуска. Даже находили мне какие-то левые работы. «Халтуры», как любил выражаться ныне покойный тесть. Своими куриными мозгами они не в состоянии были понять, что работу нужно любить… Но у меня на уме всегда была только моя наука. В результате они и детей наших воспитали в отношении ко мне как к полному ничтожеству. Если бы была возможность, я предостерег бы всех холостых мужчин от упрямых и соблазнительных женщин. На что же ты хочешь меня обречь на весь остаток жизни? Я им не жертвенное животное, чтобы позволить положить себя на алтарь. Пойми, когда я встретил тебя, которая с первого взгляда разглядела во мне то, чего они так до сих пор и не увидели, я впервые почувствовал себя полноценным человеком. Уже только за то, что ты уважаешь во мне человека, тем более веришь в меня как в ученого, поддерживаешь в трудную минуту, вдохновляешь и побуждаешь к деятельности, я готов априори мириться со всеми твоими недостатками…

Аня ласково улыбнулась и закрыла ему рот своей маленькой ладошкой.

– Все, Леня, достаточно. Прекращаем. Разговор на эту тему портит нервную систему. Лучше давай подумаем, как нам поскорее построить репликатор. Лично я буду вкалывать день и ночь, чтобы сделать программы как можно быстрее. Рассчитываю и на твою активность. Ведь это же так заманчиво – добиться независимости от нынешней ужасной системы финансирования!

Она замолчала и, чувственно вздохнув, обняла и тепло поцеловала Калинича в шею. Потом перевернулась на спину. Несколько секунд они лежали молча. Калинич осторожно взял ее за руку и спокойно сказал:

– Желание легко разбогатеть, моя драгоценная Анечка, всегда заманчиво. Но я его почему-то опасаюсь. Ничем хорошим это, как правило, не кончается. Для меня же привлекательно проверить свою идею репликатора. Вот я и хочу его построить как можно скорее. Поверь, не меньше, чем ты. Но быстрее, чем это возможно, мы все равно не сделаем. Как говорил мой ныне покойный учитель и наставник академик Шилянский Кузьма Кондратьевич, из литровой банки больше литра воды не выпьешь. Так что гнать картину не будем – лезть вон из кожи нам ни к чему. Как успеем, так успеем. На кой ляд нам спешка? Она мне на работе ух, как за всю жизнь осточертела! Не знаю, как ты, а я помирать в ближайшее время никак не планирую. Поэтому спешить нам, Анюта, вовсе некуда. Хотя, кто знает?

– Леня, я, кажется, начинаю засыпать. Попробуем помолчать, – прошептала Аня, поворачиваясь на правый бок.

Калинич послушно замолк. Он с упоением слушал, как ее дыхание с каждым вздохом становится все глубже и ритмичнее. Минуту спустя она уже сладко посапывала во сне, а еще через четверть часа сон объял и его.

XXVIII

Время мерно отсчитывало мгновения, выстраивая их в цепочку секунд, минут, часов, суток, недель… Близилось лето. Калинич продолжал трудиться в институте. Бубрынёв и Чаплия держались с ним официально, соблюдая дистанцию. Ни тот, ни другой больше не возвращались к разговору о телепортации. Самостоятельного отдела научного поиска решили не организовывать. Но в трех существующих отделах, в том числе и в отделе Чаплии, были созданы поисковые секторы. От официального участия в поисковых работах Калинич категорически отказался. Заведовать новым сектором поручили молодому кандидату наук – толстяку Диме. И он рьяно принялся исполнять свои новые должностные обязанности. Направление поиска было «закрытым», однако Юра Шелковенко сказал Леониду Палычу под большим секретом, что Чаплия велел Диме бросить все силы на решение задачи телепортации. «Если старик Калинич это сделал, то решение существует, – говорил Диме Чаплия. – А эта информация – уже полдела. Сделал он, сделаем и мы. Чем мы, Дима, в конце концов, хуже? Нужна только соответствующая эрудиция. Так что нарабатывай ее, Дима! Нарабатывай! Теснее общайся с Калиничем, где только можно: в отделе, в курилке, на застольях, на отдыхе. Он свои тайны долго в секрете не удержит. Опыт охраны секретных сведений говорит, что это невозможно. И мы должны быть готовы воплотить их в жизнь тут же, немедленно. Нужно почаще привлекать его к участию в семинарах, к решению близких задач и тому подобному. Он очень честолюбив и рано или поздно проговорится, чтобы показать себя. Вот тут-то мы и схватим быка за рога! А потом он уже не сможет угнаться за нами, потому что у нас есть то, чего нет у него: госбюджетные деньги и штат квалифицированных сотрудников. И помни, что для победы все средства хороши!» Калинич только усмехнулся да пожал плечами.

– Дай-то, Боже, нашому теляті, та вовка з’їсти. Пусть стараются. А мы пойдем дальше своей дорогой, – прокомментировал Леонил Палыч информацию Шелковенко.

Все свободное от работы время Калинич посвящал созданию репликатора. Через полтора месяца один из боксов был уже полностью переоборудован, второй – почти завершен. Аня день и ночь корпела над программным обеспечением, последовательно отлаживая блок за блоком. Уйдя в работу, что называется, с головой, она перестала заниматься кухней и убирать в квартире, что было ей так несвойственно. «Запустим репликатор, – говорила она Калиничу, – закачу генеральную уборку, потом приготовлю отменный стол и созову кучу гостей!»

У обеих работа спорилась, как никогда. Калинич поделился с Аней сообщением Шелковенко и сказал, что он, узнав о намерениях Чаплии, немедленно удалил из своего рабочего компьютера всю информацию, сколько-нибудь касающуюся открытия. Аня предложила отвлечь внимание Чаплии дезинформацией. Она принесла свои старые объемистые рабочие программы и порекомендовала переименовать их так, чтобы у Чаплии, Бубрынёва и их приспешников не возникало сомнений в том, что они относятся к телепортации и ничему другому.

– Пока они будут разбираться, что там да как, мы уже сделаем репликатор и обретем финансовую независимость, – сказала Аня, и Калинич, как всегда, согласился с нею.