Где сейчас её мир, далеко? Или она продолжает витать во власти иллюзий?

Подъехал низкий робот с монитором вместо лица, неопределённым голосом спросил, не желает ли она воды, чая, кофе? Он может указать ей, где уборная. Лика не желала. Но почему-то спросила:

– А на Уровнях есть феи?

Ей зачем?

Робот задумался. После на экране высветился отрицательный ответ.

Брови Анжелы нахмурились, цепко заработал мозг.

– Координаты города Монтана. Здешнего.

И да, на экране высветилась череда символов – правда, ни один из них не был Лике понятен. Но ответ был дан.

– Имя нейрографа, который доставил меня сюда. Лок… – она даже дала затравку роботу, чтобы тому было проще идентифицировать объект, но монитор показал красный символ. Несложно было его трактовать – «кирпич», «стоп», «информация под запретом».

– Пить я не хочу, спасибо.

Андроид уехал.

Сотовый сигнал не ловил, ни одной палки. Хотя сложно ли такое организовать, если и раньше с полпинка связь пропадала даже в лифте? Снова навалилась тяжесть – когда удастся поспать? Кто подойдёт следующим, куда поведёт, что скажет? Во что бы она ни ввязалась, процесс длился, лица сменялись, конца и края не было видно дороге в неизвестность.

Затылок к стене, глаза закрыть. А под ними снова док. Его энергия, его аура, будто и не расставались. Всё осталось внутри.

«Далеко собралась?»

Она голову могла дать на отсечение, что не стала «типичной пациенткой» в ряду его бесконечных перевозок. Всё в этот раз было иначе, хотя он отбросил её предположения. Ушёл, заявив о том, что «всё кончено». Только как забыть того, кто вошёл под кожу? Для него, может, и точка, а для неё мигающий курсор, ожидающий слова «Привет!».

Когда-нибудь, где-нибудь.

Лика была уверена, что не забудет Лока. Сколько бы мужчин ни встретилось ей на пути, она будет помнить этого.

«Он особенный, мам» – произнесла мысленно.

И показалось, будто мать улыбается рядом, тепло, спокойно. Впервые по-настоящему умиротворённая, потому что у дочери здоровое сердце. Сколько лет она мечтала об этом, сколько лет волновалась.

«Он действительно вылечил врождённый порок?»

Только не лить слезы от чувств. Наверное, это всё шок, нагромождение эмоций, нервное истощение, в конце концов.

Пусть так. Она всё равно зачем-то взяла нейрографа за невидимую ладонь, как делала в машине. Крепко сжала её.

И показалось, что руку сжали в ответ.

(Donzell Taggart – Flames)

Лок.

Он ощущал досаду. Странное чувство потери, холодок в груди. Она доехала живая и здоровая – всё прекрасно, – но он должен от неё отказаться. Добровольно, потому что так предписано уставом. Сколько лет возил пассажирок – ни одну не запомнил. Наверное, заставит себя забыть и лицо Анжелы, её текучую мягкость, шёлковый мех её ауры. И её «котёнковую» доверчивость.

Он перешёл все внутренние пределы, когда она его допустила так глубоко, взял и открыл свои личные слои, захотел узнать, как это ощущается. Узнал. Теперь страдала какая-то глубинная часть.

Машина неслась сквозь пустошь в обратном направлении, прочь от базы. В ночь, в никуда, между мирами – он привык.

– Лок…

Дэну он не ответил, хоть тот хорошо чувствовал чужие эмоции – не зря был «наборным» специалистом.

– Локхарт, тебе придётся выкинуть её из головы.

Док помолчал. После признался.

– Пока непросто.

– Я знаю. Я её целовал. Дважды.

Дэн много кого целовал – иногда так проще было передать напрямую знания-ощущения, дать людям поверить в то, чего они раньше не могли коснуться. Но впервые Лок ощутил глухое раздражение, злость, слепую, как циклоп.

– …поэтому понимаю, почему…

«Почему тебе сложно это сделать»

Злость Локхарта чуть утихла, но не ушла совсем. Стала пассивной. Женщин они все умели оценивать не по внешности, а по внутренней красоте, по «текучести», по восприимчивости, по переливчатости. Анжела была удивительна. До её тела, до её души найдутся охочие молодчики. Ему помнилось даже не её тело под пальцами, но отдача в виде ощущений… Если бы она допустила в себя хоть на процент меньше, он ничего не смог бы поделать с её сердцем, которое удивило в самый последний момент. И он, нейрограф высшей категории, чуть не упустил момент.

Не упустил.

Но девушку теперь отдал. Её собственному будущему.

Они все это чувствовали – ассистент Эрик, Дэн, водитель Крейг, – всполохи её внутреннего сияния, их с Локом взаимодействия.

За окном ночная равнина, пустошь.

Пусто и на заднем сидении посередине. Кто-то займёт это место. Может, не сегодня – им тоже нужно отдохнуть, – но уже утром, в обед.

– Выкинь её из головы.

Он должен будет. Отсеять все то, что мешает сосредоточиться, вновь стать непредвзятым профессионалом, ровным доктором. Но Дэна всё равно спросил не без раздражённого подтекста:

– А ты бы смог?

«После такого же слияния?»

И Дэн, рациональный, всегда нацеленный на результат, легко выбрасывающий из головы ненужное, – долго молчал. После отозвался честно:

– Сложно.

В том-то и дело.

Она где-то там, уже недалеко от Монтаны. И всё ещё внутри него.

Лок не удержался вновь, зная, что после будет жалеть, – обнял её всем собой, вжался в её ауру, обволок полностью.

Анжела почувствует, где бы ни была.

Он выветрит её из себя, а себя из неё. Но не сейчас, ещё не сейчас.

Румыния. Клуж-Напока.

Ирине.

Всё опять шло не так.

Собственно, Ринка забыла, когда все было «так». Может быть, в детском саду на утреннике, когда в шесть лет ей выделили роль главной снежинки? Тогда мать сияла и хлопала. Кажется, в последний раз. После только придиралась, направляла, указывала и властвовала как советский Сталин.

Нет, Роберта Ирине выбрала в институте сама. Красивый, видный парень, звезда спортивной секции и литературных курсов – она влюбилась сначала во внешность. После, несмотря на заносчивость «звезды», – в характер, во внутренний, пусть временами холодный, стержень. А вот когда Роберта как пару одобрила мать, всё покрылось слоем липкого дёгтя. Стало нечем дышать.

«У него родители банкиры – нам подходит. Он идет на бакалавриат – отлично. Соответствуй ему, Рина, тянись»

Это «соответствуй» стало проклятием.

И без того «зубрилка» Ирине превратилась в едва дремлющего по ночам призрака. Добавилось курсов, репетиторов, наставников красоты, фитнес-тренеров – Ринка начала задыхаться. И совсем уже провальное фиаско потерпела вчера вечером, оставшись с Робертом один на один. Нет, она отдавалась ему не впервые – это случилось месяц назад. Ничем не примечательный секс и болевой прострел в паху запомнился ей разочарованием. На утро тянуло и саднило промежность, но Роб Петресцу остался доволен – ему досталась столь ценная в нынешние времена девственность. Правда, дальше он начал придираться – «будь горячее, будь более раскрепощённой…»

Ринка старалась. Но не умела. И накануне, когда попыталась сделать свой первый в жизни минет, где-то не там и не так царапнула зубами – Роберт зашипел. Постарался не раздражаться, вроде бы даже отошёл, разложил её на кровати, чтобы уткнуться лицом ей в промежность, но вновь почувствовал скованность. И взорвался.

«Мы собираемся пожениться через месяц, а я даже нашу совместимость в постели понять не могу!» – выстрелил он ей словами в живот. И заодно в череп. «Ты постоянно напряжена, вечно…»

Но как ей расслабиться, если он этому не способствовал? Вот если бы немного помедленнее, если бы по чуть-чуть…

Ирине уродилась ладной – так говорила мать. Только рост подкачал. Сто семьдесят восемь сантиметров для девушки – это проклятие. Половина мужского населения мира ниже. Да, пусть плоская как модель – ни задницы, ни груди, – зато стройная, гибкая. Если накрасить, так хоть на обложку. Без косметики, конечно, – почти моль – неброские, хоть и правильные черты лица, русые волосы. Высокому Роберту бы всё подошло; и сама Ирине, и её родители – профессор математики с женой, ведущей наследное древо от вельможей. «Хорошая родословная будет у детей» – так он полагал.