Первые несколько дней после Отключения были самыми худшими, когда необходимость выжить повергла всех в хаос.

Темнота так и не рассеялась, как будто мы жили в постоянной ночи, густой серый туман не давал нам ничего видеть, не говоря уже о том, чтобы делать что-либо. Земля вздулась волдырями у нас под ногами, обожженная почва потрескивала при каждом нашем слепом шаге. Воронки от взрывов бомб часто поглощали нас, прежде чем мы отчаянно выбирались из ямы и снова отправлялись в путь.

Сильнее всего пострадали деревни, окружающие кратеры. Крики вдов и сирот навсегда запечатлелись в моей памяти. Крики, долгие и полные боли, эхом отдавались в пустоте, которая теперь была нашим миром.

Брат Лука держал меня за руку, пока шли за силуэтом нашей матери. Его хватка была твердой, решительной и такой крепкой, что у меня самой заболела рука. Я не осмеливалась ничего сказать; его хватка сказала мне, что он жив, и, в свою очередь, напомнила мне, что я тоже жива. Другая моя рука шарила в темноте.

"Еще немного", — донесся до нас мамин голос. "Не слишком далеко".

Ее слова должны были успокоить нас, но голос выдавал эмоции. Она волновалась. Мы все волновались той ночью.

Люди бежали мимо нас в другом направлении, выкрикивая слова, которые я едва понимала. Паническое бегство, которое должно было предупредить нас не идти дальше. Вместо того, чтобы бежать из зоны удара, мама вела нас прямо туда. Постепенно огни начали мерцать, туман перед нами каким-то образом становился плотнее.

Лука кашлянул, чтобы выдавить дым из легких. Я слышала его дыхание, затрудненное хрипение. Свободной рукой Лука рукавом рубашки стер сажу с лица, и черная маска грязи исчезла с его глаз. Обычно я смеялась над ним, когда видела чумазым. Дразнила его, сравнивая с одним из шахтеров из Кварталов. Но сейчас было не время для шуток.

Голоса выкрикивали приказы. К нам приближались тяжелые шаги. Армия людей в форме остановила Маму на границе города. Солдаты выстроились в линию в идеальной симметрии. Я с горечью улыбнулась: порядок среди хаоса. На каждом мужчине были черные брюки-карго, заправленные в черные военные ботинки. Рубашки с длинными рукавами были натянуты на торс, поверх рубашек были надеты ватники без рукавов, украшенные единственной белой линией над сердцем. Черные береты с белой эмблемой РФО надвинулись на затравленные глаза. Их лица были суровыми, измученными бесчисленными войнами, которые были до этой. Эмоции выплескивались из них во время тренировок. Это были не люди. Они были марионетками.

Появился кукловод, три белые линии на его черной униформе обозначали его звание командира. Он был высоким, с пустым лицом и безучастными к миру глазами. Его ранг был единственным отличием между ним и теми, кем он управлял.

К каждому его бедру были пристегнуты кобуры с огнестрельным оружием и ножны для кинжала, серебро лезвия поблескивало каждый раз, когда на него падал свет. А через левое плечо Командира был перекинут пистолет, ствол которого был направлен в землю.

"Смирно, люди", — последовал приказ, когда Командир отдал честь моей матери. "Госпожа Боголюбова, пожалуйста, следуйте за мной".

Командир механически усмехнулся, но улыбка так и не коснулась его голубых глаз. Он отступил в сторону, когда моя мать прошла мимо него. Мы с Лукой последовали следом. Перед нами показалось полуразрушенное здание, с которым я была слишком хорошо знакома. Но сейчас с трудом узнавала. Президентский дом был моим домом с тех пор, как нашего отца выдвинули кандидатом три года назад, теперь это были руины — пережиток старых времен.

У двери стояли двое охранников. На их униформе не было никаких цветов, включая белый. Они открыли тяжелые двойные двери, которые вели в вестибюль. Мраморный пол был покрыт пылью и крошевом бетона, паутина трещин была засыпана разным мусором. Только вчера мы с Лукой бежали по коридору, не заботясь ни о чем на свете, а теперь мы были нежеланными гостями в нашем собственном доме. Мама вышла в центр зала, осматривая разрушения, превратившие наш дом в руины, и ожидая дальнейших инструкций. Командир выступил вперед, сделал знак нескольким охранникам, а затем обратился к моей матери.

"Госпожа Боголюбова", — его голос был холоден. "Вы можете подтвердить свое полное имя, дату рождения и регистрационный номер?"

Он не сказал "пожалуйста".

"Боряна Радимировна Боголюбова", — произнесла моя мать, гордо подняв голову. "Четырнадцатого ярца от Новой Вехи семьдесят седьмого года. Рекордный номер пять-один-четыре-шесть-семь-Ф-Е-три-восемь."

Я наблюдала, как другой солдат с планшетом записывал детали, сверяя их с компьютером, который сканировал его напарник. Оба кивнули, подтверждая совпадение, экран повернулся, показывая фотографию матери на паспорте, жирное "ПОДТВЕРЖДЕНО" мигало красным.

"Ты следующий", — Командир указал на моего брата.

"Лука Болеславович Боголюбов", — прошептал он, не осмеливаясь поднять глаза и встретиться взглядом с Коммандером. "Третье вересня от Новой Вехи сто третьего года. Девять-три-ноль-ноль-Л-А-один-восемь-девять."

Двое солдат сравнили детали, прежде чем показать командиру фотографию моего брата. Это был он. ПОДТВЕРЖДЕНО.

"Ты", — Командир переключил свое внимание на меня.

Я уставилась на его бесчувственное лицо, задаваясь вопросом, всегда ли этот человек был таким холодным. Осталась ли в нем хоть капля человечности?

"Варвара Болеславовна Боголюбова", — ответила я, мой голос был таким же пустым, как лицо солдата. "Двадцать второго червня от Новой Вехи девяносто восьмого года. Шесть-два-два-девять-восемь-Н-Е-ноль-ноль-три."

Мое лицо мелькнуло на экране; красная мигающая надпись "ПОДТВЕРЖДЕНО" подтверждала мою личность.

"Следуйте за мной", — приказал Командир.

Дверь в приемную справа от холла открылась, и нас провели внутрь, как скот на рынок. Детали комнаты были такими, какими мы их оставили, — временная деформация старых времен. Я заметил, что несколько предметов были переставлены, семейные фотографии перевернуты вместе с рамками, а пианино открыто, как будто на нем недавно играли.

Мама громко ахнула, когда увидела избитое, изломанное тело моего отца, распростертое на одном из диванов. Ее рука взлетела к лицу, когда непрошено брызнули слезы. Из-за желания броситься к нему ей приходилось контролировать свои движения.

— На вашем месте я бы этого не делал, — раздался холодный голос у нас за спиной.

Мужчина в сером костюме в тонкую полоску стоял, прислонившись к мраморному камину, сигарный дым ненадолго скрыл его лицо от моих глаз. Когда мое зрение прояснилось, я поняла, что узнал этого человека. Это был Бо-Линь, наемник, который устроил несколько военных переворотов в других странах, прежде чем приехать к нам. Его лицо стало тем, которое мы все узнали за несколько месяцев до Отключения Электричества. Он объявил всему миру, что наш город станет его следующим завоеванием, хотя мой отец всегда смеялся над этой идеей.

"Бо-Линь и его армия никогда не возьмут Город", — настаивал отец, когда мы все собрались у семейного телевизора всего несколько недель назад.

И все же он был здесь, в нашей стране, в нашем городе и в нашем доме.

Лицо Бо-Лина всегда приводило меня в замешательство. Отчасти угрожающий, отчасти вызывающий, он был совершенно устрашающим. Ничто в его чертах ничего не выдавало. Его рот постоянно был сжат в аккуратную линию, которая никогда не улыбалась и не ухмылялась. А глаза были пустыми, как будто ничто из того, что он видел, не было новым или интересным для него. Я была уверена, что он, должно быть, карикатура. Поскольку никто не мог быть настолько обезличено бесчеловечным, как Бо-Лин.

"Мой муж", — запротестовала мать.