– Она не обижает вас? – Себастьян внимательно вгляделся в мое лицо.

– Теперь нет, как ни странно, – пожала плечами.

А и в самом деле, раньше прохода не давала, каждый день какую-нибудь новую пакость удумывала, змея, а теперь присмирела.

– Может, у нее совесть проснулась. – Предположила я. – Нельзя же вечно быть такой зловредной гадиной.

– Ну, это уж вряд ли, – оборотень так искренне расхохотался, что и сама от улыбки удержаться не смогла. – Сильвия, она просто завидует вам по-черному, вот и все. Так что держите ухо востро с ней, хорошо?

– Да из-за чего завидовать-то? – нахмурилась. – Она ведьма сильная, да и все девчонки с ней дружат. А я…

– А вы, – перебил парень, – просто не знаете, какая вы чудесная, маленькая чаровница!

Его глаза так сияли, что смутилась и отвела взгляд, пробормотав:

– Ага, волшебная на всю голову.

– Вы просто себя еще не знаете, – прошептал Себастьян, – моя золотая рыбка.

Себастьян

– Так кто была та недавняя мамзель? – шепнул Кнес, орудуя рядом со мной лопатой. – Аган рассказал про твои амуры в городе!

Язык у него длинноват, смотрю, у нашего Агана! Укоротить надобно! Я со злостью вонзил лопату в землю по самый черенок и нажал на древко, вывернув наружу шмат пахучего чернозема. Непрошенное напоминание пробудило память и слишком уж сильной болью полоснуло по душе, заставив язвительно ответить:

– Какая разница, кто? У дамочки засвербило, я помог, делов-то.

– И что они в тебе находят? – друг завистливо глянул на меня. – Тощий ведь, как наша старушонка каурая! Только глазастый, да еще языком молоть умеешь!

– Языком не только молоть надо, – усмехнулся, продолжив копать.

– Не, фуу, – Кнес скривился. – Чтобы я туда языком? Да ни в жисть!

– А воду ты как пьешь? – не удержался я.

– А чего?

– Ну, коли брезгливый такой, так подумай, как воду-то озерную пить, в нее же рыбы испражняются.

– Ис… чего?

– Писают и какают они туда.

– Тьфу, ну зачем сказал, Себ? – парень скривился. – Теперь думать о том буду!

– Мальчики, заканчивайте, – моя мать подошла к нам с кувшином в руках. – Испейте водицы, работнички!

– Ох, тетя Сара, только не хватало! – Кнес покосился на кувшин, сплюнул и, махнув рукой, направился к дому.

– Что ты ему сказал? – мама отдала воду мне и покачала головой. – Знаешь ведь, что он такой чувствительный!

Ага, я поперхнулся водой, засмеявшись. Двухметровый детина с нежной душой! Когда переживает, не замечает, как подкову в дулькину фигу сжимает!

– А тебе все хиханьки, – мать укоризненно посмотрела в мое лицо. – Думаешь, прикроешь шуточками, что на душе у тебя муторно? – она погладила по щеке. – Вижу ведь, что сам не свой в последнее время, сынок.

– Ничего, матушка, пройдет, – перехватил ее руку и поцеловал. – Ну, коли этой грядки тебе хватит, сажай. А у меня еще дела есть.

– Знаю твои дела, неугомонный. Когда выберешь девушку хорошую, из наших, да женишься?

– Когда рак на горе попой свистнет! – отшутился и подошел к большой лохани во дворе, около которой чистые рубахи, приготовленные матерью, лежали. Стянул грязную и, фыркая, начал мыться в холодной воде. Но недобрые мысли не отпускали.

Жениться? Нет уж. Одна девка на всю жизнь? Да через месяц взвою. Да и что с ней делать, помимо очевидного? Половина даже читать не умеет. А те, что грамоте обучены, думать не особо стремятся. Поговорить не о чем, кроме погоды да трудной работы. Ну, о соседях еще позлословить, вот и закончились общие темы.

А самое пакостное – всю жизнь пресмыкаться перед ведьмами, в погоне за призрачной надеждой получить разрешение родить дитя. Никто из наших и не задумывался никогда, что может быть по-другому. Что жить можно себе хозяином, получать за честный труд деньги, мир посмотреть, детей наплодить столько, сколько высшие силы позволят, счастливым стать.

Утерся полотенцем, надел чистую рубашку и пошел, куда глаза глядят. Соврал ведь матери, не осталось на сегодня никаких дел, только вечером скотине корм задать. Но то ближе к закату, когда коровы вынырнут из вечернего тумана и сытые, покачивая боками, неторопливо двинуться к своим дворам, мечтая о теплом стойле и дойке, которая освободит разбухшее вымя от молока.

Вот и мы, оборотни, как эта скотина, послушно делаем, что велено, и рады тому, что имеем. В точности также размножаемся по разрешению хозяев. Да, мы вчерашние животные, что выли на луну и бегали по лесам, жили в норах. Но мы были свободны! Не велика ли плата за сомнительную честь стать человеком? Да и человеком ли?

Вот я кто? Для Лавии, например? Мясо о двух ногах, которое ей, ведьме, приглянулось, да настолько, что она сочла этого волка достойным своей постели. Игрушка для потрахушек. Еще ведь и считает, что облагодетельствовала меня, допустив до тела своего великолепного такого смерда низко рожденного.

Я скрипнул зубами и сжал кулаки. Будь она неладна, эта старшая дочь Маат! Но толком разозлиться не успел – в глаза что-то ударило, ослепив. Что такое? Приставил руку козырьком ко лбу, вгляделся вперед и улыбнулся. Это белые волосы Сильвии сияют на солнце, как невиданное сокровище! Прямо золотое руно из греческих мифов!

Позабыв про Лавию, стоял и смотрел на младшую дочь Верховной ведьмы. Хоть ее волосы и цвета нетронутого снега, сама она такая теплая, нежная, добрая и наивная. Ни на мать, ни на сестру непохожая. И тянет к ней, как к пышущей жаром печке зимой.

Вот и я не удержался, спустился с пригорка, любуясь оголенными стройными ножками. Улыбнулся, глянув на рыбку, магией сотворенную, что нырнула в озеро.

Заметив меня, Сильвия тут же прикрыла ноги подолом. Жаль, такие красивые были! Попросила про рыбку никому не рассказывать, пришлось пообещать. Сел рядом, а она вгляделась в меня и, будто мать моя, все прочитала по глазам. Но и ей раскрывать ничего не стал. О таком разве расскажешь нетронутой душе, которая и зла-то не видит вокруг себя, всех хорошими считает?

У нее в голове не уместится, что кто-то может пользоваться другими, будто игрушками, не допуская и мысли, что у них имеются чувства, желания, самоуважение. Сильвия и Алану считает достойной прощения, и Лавию, и остальных. Могла бы, наверное, всех спасла бы. Вот только спасать их пришлось бы от самих себя.

Я сидел рядом, грелся о ее невинность, а думать мог только о том, что в свете ее чистых глаз сам себе кажусь перемазанным в грязи. А так хотелось бы счесть себя достойным этой неземной красоты! Укрыть ее от всех бед, защитить, никому не позволять даже думать о том, чтобы причинить ей боль!

Пока эта буря металась в моей душе, безжалостно выкручивая все чувства вдоль и поперек, Сильвия поднялась. Оторопел, глядя на нее снизу вверх, и ляпнул, не глядя:

– Уже уходите?

– Пора мне, – ответила, но заалевшие щечки рассказали правду – сам спугнул, смутил, взбаламутил эту невинность.

И это оборотень, которому молва давно навесила ярлык дамского угодника! Идиот!

– Позволите проводить? – встал и сделал шаг к ней.

– Н-не надо, – отступила тут же.

Волосы, подхваченные ветром, запутались в низко опущенной ветви дуба.

– Ой, – дернулась назад, но раскидистый зеленый великан и не думал отпускать.

Даже ему Сильвия приглянулась.

– Обождите, помогу. – Осторожно отнял у дуба добычу.

– Спасибо, Себастьян, – улыбнулась напоследок и зашагала к поселению.

А я остался смотреть на пару сияющих длинных волосков, которые развевались на ветру, сияя куда ярче, чем золотое руно из греческого мифа.

Что хотите делайте, не удержусь! Глянул по сторонам, не видит ли кто, бережно снял их с ветки. Да простит меня могучий старик-дуб за эту кражу. Настоящая драгоценность! А кто я такой, чтобы ею владеть? Обычный оборотень, бедняк без гроша в кармане, у которого есть только руки-ноги, да самомнение. И еще член, который по нраву Лавии. Не моими лапами чудеса хватать!