— Почему ты в черном?! Кто-то умер?
Белег действительно переоделся в другой костюм вместо загубленного — в черный, просто потому что в шкафу тот висел ближе, а пехотная форма оставалась внизу, в салоне «Глаурунга», и за ней пришлось бы специально идти. На вопрос отвечать не стал, предоставив Саэросу возможность выговориться.
— …я сколько раз повторял: тебе нельзя носить черное, ты становишься похож на служащего ритуальной конторы. Или на банковского клерка. А я даже не уверен, что хуже! И потом я понадеялся, голодрим одарят тебя чем-то впечатляющим — не хуже моих любимых красных башмаков…
Красные башмаки стали у них чем-то вроде анекдота: как-то Белегу выпала нужда очень спешно свернуть дела на севере и возвратиться в Менегрот, ехать почти открыто, а потому менять внешность. Он и поменял: весь взмыленный примчался в город, во дворец, и по указке королевского оруженосца сунулся в зал Малого Совета как был — в бисером расшитой аварской куртке, в бриджах и тех самых аварских же праздничных башмаках; еще и волосы для верности выкрашены в черный. Незапланированный эффект был произведен: тот же Саэрос первым на весь зал просто заорал, выставил вперед руки, словно ухватить хотел, и потребовал: «Стой! замри! Я должен это зафиксировать!»{?}[См. рисунок Профессора, где черноволосый и интересно одетый Белег находит Гвиндора: https://avatars.dzeninfra.ru/get-zen_doc/5244319/pub_632812962afe975a040efbec_63285fe4c792b5652a062d7b/scale_1200]
— Башмаками не одарили.
— Но чем-то же одарили? Или только лицо расцарапали?
— Чем-то.
Саэрос посмотрел теперь другим взглядом: внимательно и цепко — наверное, разглядел что-то, уяснил для себя и потому удовлетворенно — без поддевки уже — спокойно кивнул.
— Ну и хорошо.
Нахрапом во дворец они соваться не стали — передумали в последний момент. Со стороны площади Хирилорн стояло такое плотное вооруженное оцепление и мелькали такие угрюмые лица, что общего недолгого размышления хватило, чтобы прийти к общему же выводу: может, с очередным упрямым офицером договориться и получится, но займет это немало времени. Поэтому «Глаурунг» на площадь даже въезжать не стал — остановился возле предпоследнего поста, и Белег один пошел стучаться в высокие, начищенным стеклом сияющие двери ресторана «Махаон». Ресторан для посещения был, разумеется, закрыт, но в том, что на стук кто-нибудь да откроет, можно было не сомневаться: к статусу самого роскошного заведения столицы с самыми роскошными интерьерами, самым вычурным меню, самой вышколенной обслугой, готовой немедленно воплотить любой каприз любого гостя, — к этому статусу прилагались и разные граничащие с излишествами удобства, в том числе стоящий в мягком холле телефонный аппарат.
Перед тем как поехать в сторону дворца, они еще постояли в потемках Верхнего города: Белег и Турин отъехали от «Хромой собаки», подобрали на соседней улице убредшего вперед Настройщика и, попетляв еще немного, притормозили в тихом переулке.
— …давай-ка мы на берегу проясним — не в качестве угроз или чего-то такого, а чтобы лишних иллюзий у нас с тобой не было, — произнес голдо, когда устроился сзади на сиденье и предложил для простоты звать себя не прозвищами, а очередным выдуманным именем — «Нолмэндил». — Знаю, что вы на Амон-Эреб договорились, но поручиться сам не могу, а тем более не поручусь за сокровенные твои мысли. Поэтому так: если Камень попадет ко мне или к кому-то из моих ребят, он сразу отправится по известному тебе адресу. А если кто-то с вашей стороны попробует мешать — дело примет иной оборот.
— Если.
— Что?
— Если попадет.
Нолмэндил тихо усмехнулся. В темноте он почти сливался с черным сиденьем: светились манжеты и воротник рубашки, расслабленные на коленях кисти рук и чуть выступающее из тени лицо.
— Разумеется. Если не попадет — что ж, наши лорды пободаются еще.
— Эта штука правда того стоит? Чтоб за нее бодаться? — не сдержавшись, спросил Турин.
Он сидел, извернувшись на водительском сиденье, и, щурясь невольно, высматривал в потемках голдо. Белег смотрел через зеркало.
— «Штука»? Да, эта штука определенно стоит дороже пары-другой разбитых лбов, господин Турамбар.
— Просто потому что светится? В отличие от любого другого брульянта?
— Посетую, что это весьма примитивное объяснение, но самую суть вы уловили верно: она светится. А за что же и стоит побороться, как не за свет?..
— Чтобы потом упиваться в одно лицо? Нет, — опередив, Турин мотнул головой, заслонился ладонью, — понятно, король Тингол так и поступил — запер камешек в железную коробку и посматривал на досуге. Но я не про то — не чтоб осуждать или нет. Мне больше интересно, какой тут личный резон. Зачем подставлять голову, чтобы кто-то другой занимался ровно тем же.
Нолмэндил молчал и не двигался, с интересом рассматривая его, — глаза тоже недвижно блестели в темноте.
— Похвальная пытливость, господин Турамбар. Я бы с большой радостью провел с вами обстоятельную беседу на эту тему. О том, почему нам так важно вернуть Сильмариллы, почему так будет лучше для всех — для всего Эндорэ — и почему вы ошибаетесь в своих мыслях о железной коробке. А заодно нам бы стоило поговорить и в целом: о природе света, о его ценности в нашем затененном мире… И почему стремление к нему — единственный способ выжить во мраке.
— К нему ли, — без вопроса в голосе добавил Белег.
— О, я понимаю подтекст твоих сомнений!.. Верно, одним стремлением сыт не будешь, надо питать себя чем-то еще. Мудрые и добрые предлагают надежду. Это верный огонек, не спорю, но все же часто слишком слабый и тусклый. Бывает нужно что-то поярче. Из одной только светлой надежды глотку никому не вырвешь — а такое тоже порой требуется.
— И чем же вы себя питаете? Скрежетом зубовным?
— Ну-ну, господин Турамбар, вы натура деятельная, живая, вам и самому легко представить спектр эмоций… Я воздержусь, а то господин Куталион решит, что я переступаю неписаные границы … Белег, ты скажи, если наш обмен мнениями затянулся и пора перейти к делам насущным.
— Скажу, — произнес Белег и замолчал, глядя в окно, в сторону во мраке тонущего тротуара.
Там, у самой стены дома, трепался на сквозняке придавленный чем-то газетный лист и двоил свое отражение в стекле маленького подвального окошка.
— Скажу, что сильное пламя пожирает само себя. А на пепелище сопротивляться мраку невозможно.
Нолмэндил тихо рассмеялся.
— Надо же, мы ступили на тропу ярких, но приевшихся метафор!.. Что же, позволь заметить: на этот счет у тебя чисто теоретические суждения. Что такое настоящее пепелище, даже ты не представляешь: вам выпало лишь в щелочку на него взглянуть. Совершенно искренне не желаю подобной участи, но если вдруг — помяни мое слово: на голом пепелище стоится тверже. А свет Сильмариллов, господин Турамбар, и есть надежда — залог того, что потом все снова зазеленеет. И уже для всех.
Они посидели еще — в темноте и в молчании. Снаружи звуков тоже почти не доносилось: долетали только очень приглушенные, еле различимые за бронированным кузовом шумы автомобильных двигателей со стороны бульвара, скрип оконных и дверных створок где-то поблизости, да один раз переулок перебежали двое — мужчина и женщина, остерегаясь, озираясь, сразу сунув в замок заготовленные ключи.
Белег взглянул на хронометр.
— Ладно, довольно, — тут же донеслось с заднего сиденья. — Думаю, мы прояснили: никто не желает Дориату судьбы Хитлума и Ард-Галена. Но и совсем благотворительностью заниматься мы не будем. Как и договорились, готов поделиться с тобой всей собранной информацией, а еще готов сделать предложение — но это уже не тебе.
Саэрос выбежал из дворца спустя двенадцать минут после телефонного звонка. Действительно выбежал — даже шейный платок сбился набок, и угол его развевался шелковым лиловым всполохом.
На звонок после изрядного количества гудков ответил секретарь и начал что-то недовольно говорить о том, что «господин казначей сейчас занят, и вы можете потом…»; Белег оборвал его резко и резко скомандовал разыскать господина казначея сию же минуту и передать ему следующее, а вот если этого сделано не будет — секретаря ждут вполне определенного вида последствия (тут пришлось употребить доходчивое выражение из лексикона самого Саэроса, и ждущий в стороне метрдотель виду не подал, даже не вздрогнул, но от чопорно неподвижной его фигуры повеяло негодованием).
