— Жареным запахло? — предположил Турин.
Они остались вдвоем, но вокруг по-прежнему тек поток военных и, реже, штатских: в Амон-Эреб вообще почти не попадалось никого полностью в гражданской одежде — мундиров и гимнастерок было много и на мужчинах, и на женщинах (еще одно очевидное отличие от Менегрота), вразнобой или частично обмундированных едва ли не больше всего, а вот костюмы-тройки, костюмные пары, платья и юбки почти не попадались, а если и мелькали, то сразу притягивали к себе взгляд как нечто странное, неуместное. Белег ответить не успел — смотрел, что в этом потоке появилась откуда-то и стояла теперь в стороне женщина — в простом хаки без погон, но с кобурой на поясе; неприметная, но как будто смутно знакомая — а может, просто похожая на любую другую черноволосую сероглазую голдиэ. Возможно, это была заносившая вчерашний обед «горничная». Она ненавязчиво смотрела на них, а встретив взгляд, только чуть улыбнулась.
— Господин Куталион! — распахнув окно, из холла бывшей гостиницы выглянул Амрод. — Можно вас на минутку? А Оровальдо пока успокоит капитана Турамбара — покажет ваш совершенно целый бронемобиль.
Капитан — уже не такой мрачный, как вчера, не такой надменный, как при первой встрече, — просто вежливо придержал дверь и пропустил Белега внутрь, а сам спустился на тротуар и приглашающим жестом указал Турину на «Глаурунга».
— У нас небольшая смена планов: я принесу вам свои искренние извинения, а вас сопроводит кто-то другой. Задерживаться, полагаю, не стоит, — и Амрод протянул Белегу оборванный поверху листок с наклеенными полосками печатного текста.
«…кроме того, около 4 утра произошла перестрелка возле полицейского участка при квартале Наугрим. Двое полицейских и двое гномов убиты, есть раненые. Освобождены и скрылись трое задержанных накануне гномов, доступ в Квартал перекрыт изнутри, открытое столкновение более чем вероятно в ближайшие часы. В Новом Заречье продолжают циркулировать слухи и…»
— С гномами, как я посмотрю, у вас дела пошли совсем неважно… — дождавшись, когда Белег дочитает, заметил Амрод. Он уже не улыбался, но смотрел со знакомым азартным интересом. — Мне тоже придется ими заняться. Поэтому я еще раз благодарю вас за встречу: мы оценили вашу готовность к разговору. И отдельно — вашу с господином капитаном смелость. К слову, впечатляющий молодой человек, вас можно поздравить с таким трофеем… Но на этом я за всех с вами прощаюсь, — Амрод протянул руку. — Удачи вам, господин Куталион. Вам и господину Турамбару.
Но, уже посторонившись, уже жестом позвав кого-то из ждавших в стороне военных, он обернулся и все же не удержался от улыбки, от хитрого прищура.
— А знаете, если дело кончится неважно, приезжайте снова. Приезжайте вдвоем. Мы же найдем о чем потолковать?
Турин обнаружился уже за рулем: жевал что-то и, надавливая по очереди на педали, с видимым удовольствием слушал рев из распахнутого капота. Капитан Оровальдо оставил его: стоял возле припаркованного Namba, по плечи сунув голову в шоферское окно, и, видимо, о чем-то договаривался.
— Вроде не сломали, — сразу сообщил и только потом уточнил Турин: — Что там? Новости?
— Это было бы неожиданно. Да, новости. Не слишком хорошие.
Белег в двух словах пересказал разговор с Амродом и содержание донесения, но Турин отнесся не слишком серьезно.
— Да ладно, там войска: не разнесут же гномы город по камешку! А там и мы подоспеем… Нет, но ты видел! — пожав плечами, он снова увлекся «Глаурунгом» и довольно хлопнул его по рулю. — Заинтересовались! Даже голодрим заинтересовались, а! Ведь правда! Ну а что, классно же сделано. Слышь, как ревет?
— Слышу. Это что?
На пассажирском сиденье стоял бумажный пакет, Турин махнул рукой и тут же запустил ее внутрь — вытащил сливу
— А… это — это нам с собой дали! Очень мило…
Сунув сливу целиком в рот, он азартно втопил педаль, и «Глаурунг», прибавив обороты, издал еще более угрожающий рев.
Кроме слив и пары яблок в пакете обнаружились термос и квадратная жестянка из-под печенья — безмятежный вид на гору и старый город и затейливая надпись: «Отдохните душой и телом в Амон-Эреб!».
— Я не смотрел, она сказала, там чай и бутерброды.
— Она? — в жестянке действительно лежали аккуратно завернутые в вощеную бумагу бутерброды, маленькие местные помидорки и подвяленные перцы, тоже местные. Белег скрутил с термоса крышку, вынул пробку и осторожно понюхал — чай пах малиной и можжевельником.
— Ну… Женщина. Подошла, отдала. Пожелала нам хорошего пути.
— Что за женщина? В форме? В хаки?
— Да нет, обычная… В белом в чем-то, в рубашке… Да я не рассматривал! Голдиэ как голдиэ. Как все, — уловив незаданный вопрос, Турин отвлекся от шума двигателя, поморщился недовольно и добавил: — Да что там: подошла, спросила. Спросила, я ли «тот самый Турин Турамбар». Уж я не понял, в чем именно та самость, но говорю: «Собственной персоной». А дальше тоже ничего особенного: как доехали, как нам Амон-Эреб — пф-ф, а как мне Амон-Эреб, я его смотрел, что ли?.. Ну и дальше: хорошей дороги, вот вам подкрепиться. Отдала и отдала, минуты не постояла. А что такое-то, не доверяешь? Думаешь, отравить хотят?
Белег вернул крышку термоса на место и огляделся. На площади было все так же оживленно. Проехал фургон, потом несколько военных автомобилей единой вереницей, следом — груженная тюками подвода. Туда-сюда ходили, перебегали от двери к двери офицеры, рядовые, редкие штатские; умело лавируя, проезжали в толпе всадники — и эльфы разных народов, и люди. Теперь бросилось в глаза и третье очевидное отличие от такого же оживленного к разгару дня центра Менегрота: здесь совсем не было детей.
Белег выпрямился и быстро-быстро водил взглядом по сторонам: просеивая, просматривая, отбрасывая, всматриваясь в это безостановочное сосредоточенное движение, в эти лица, в походки, в фигуры, улавливая отдельные возгласы, ловя все это боковым зрением, слухом и каким-то еще внутренним чутьем.
Наконец увидел.
Женщина в светлой форменной блузке и в галифе, но без кителя стояла на пороге симпатичного беленького домика на противоположном краю площади и плечом опиралась о дверной косяк. Домик с приметным балконом, с фигурным фронтоном раньше был ювелирной лавкой-мастерской со штучным товаром — в лучших традициях самых прославленных голодримских мастеров; на втором этаже жил сам хозяин, но сейчас судьба его была неизвестна, прежде нарядные витрины скрылись за крашеными фанерными щитами, а над входом вместо яркой вывески растянулась слегка выцветшая уже кумачовая полоса — «Учет и довольствие». Женщина и стояла как раз под этой полосой, сложив на груди руки, и через всю площадь смотрела прямо на Белега.
Белег ощупью поставил термос на крышу «Глаурунга» и взялся за край дверцы.
— …эй! Да что такое-то?
Оказалось, «Глаурунг» уже не ревет. Оказалось, Турин успел уже наслушаться, вылез из-за руля, обошел бронемобиль и теперь тряс Белега за плечо, заглядывал в лицо. Белег пошевелился.
— Знакомая?
Женщина тоже шевельнулась — позади нее в дверях появился краснолицый пузатый дядька с пачкой бумаг, затряс ими, стал что-то быстро втолковывать — то ли просить, то ли оправдываться.
— Приношу извинения, господа, но у нас еще одна смена планов, — к ним подошел капитан Оровальдо, взглянул на обоих, заподозрив что-то, нахмурился и быстро посмотрел по сторонам, — едем вчетвером на вашем чуде техники, поведет наш шофер. Если…
Не удовлетворившись, он снова быстро огляделся, уже шире, уже охватив и гостиничное крыльцо, и тротуар площади, и саму площадь, и вереницу зданий вокруг нее — охватил, но в дверях домика на той стороне теперь никого не было, и даже сама дверь была плотно закрыта.
— Если вы готовы, то можем отправляться.
***Шоссе «Андрам»
07 часов 53 минуты
Два с небольшим часа обратной дороги до границы прошли приятнее. Сулион — их теперешний шофер, действительно наполовину синда, наполовину нандо, — вел быстро и уверенно, но не гнал так, как гнал Амрод, а ямы и колдобины старался не собрать нарочно, а аккуратно объехать. Да и переделанный салон «Глаурунга» было не сравнить с бронированными бортами и жесткими лавками чуда голодримского автопрома. По пути они даже немного поговорили о чем-то совсем не значащем — и с самим словоохотливым Сулионом, и с Оровальдо, опять устроившимся на переднем пассажирском сиденье и цепко наблюдающим по сторонам в окна и в зеркала.
