Белег откинулся в кресле.
— Я ведь могу и приказать, — подождав, нехорошо понизил голос Тингол.
— Попробуй, — еще тише предложил Белег.
Тингол буравил его взглядом несколько секунд, затем хлестким, как пощечина, ударом скинул со стола ближайшую папку и резко обернулся.
— Рядовой Турамбар!
— Я! — звонко откликнулся Турин, тут же подбежал и вытянулся в струну.
— Слушайте приказ главнокомандующего.
— Так точно!
— С сегодняшнего дня поступаете в распоряжение полковника Куталиона. Находитесь при нем неотлучно в светлое время суток. Выполняете все его распоряжения, кроме распоряжений удалиться куда-либо под любым предлогом. Вечером перед отходом ко сну я буду лично выслушивать ваш подробный рапорт о мероприятиях и происшествиях за день. Вопросы?
— Никак нет!
— Выполняйте. Вольно, — и, не повернувшись больше к Белегу, вышел из кабинета.
Через несколько секунд заглянул озадаченный Ордиль, в руках у него белел мятый листок.
— Что это сейчас было? — он замолчал, посмотрел по сторонам, посмотрел на мальчика и расправил листок. — А это? Что за рапорт? Кто писал?
Белег медленно поднялся из кресла и теперь проверял карманы мундира.
— Белег?.. И что теперь с планом по рейдам?
— Понятия не имею. Его Величество решит, — Белег уронил поверх документов связку ключей и, пройдя мимо недоуменно посторонившегося Ордиля, вышел в приемную.
Турин нацепил свой шлем и с серьезным видом помаршировал следом.
***06 часов 30 минут
Остановку сделали через полтора часа — по плану. На прямом, как стрела, отрезке шоссе «Глаурунг» мог выжимать максимум своих возможностей, но затем перед Границей, перед переходом в менее спокойные земли Андрама ему следовало дать немного отдохнуть. Место под остановку тоже было намечено заранее: за последним на южном направлении поселком сторожевой пост открывал полосу отчуждения; ни постоянных поселений, ни случайных прохожих там уже быть не могло.
Белег вздрогнул и открыл глаза. Нащупал на двери ручку, оперся на нее и выпрямился.
Заглушенный «Глаурунг» стоял на обочине в тени подступающего леса, и лобовое стекло было частично перегорожено поднятой крышкой капота. Из-за крышки доносилось глухое постукивание, скрежетание, плеснуло там что-то — потом смолкло; выглянул Турин, качнул вопросительно головой.
— Схожу проветрюсь, — сообщил он, когда Белег тоже выбрался наружу, отер лицо и нащупал на щеке впечатавшийся кант воротника.
На шоссе в обе стороны действительно было пусто, не просматривалось никакого движения, и только в небе мелькали черные росчерки осенних птичьих стай. Из распахнутой пасти «Глаурунга» тянуло жаром и топливом, горячим железом и маслом. Белег убрал с капота руку и, постояв еще немного, тоже пошел к деревьям.
Сперва было тихо. Настороженно. Между деревьев плыла особенная осенняя гулкая пустота, звонкость воздуха, незаметная в городском шуме, в городской суете, а здесь тем более очевидная.
Белег прикрыл глаза и прислушался.
Тихо. Но вот лес, замерший было, затаившийся, словно присмотрелся — узнал словно и тогда не стал больше прятаться, раскрылся; зазвучал в этой осенней звонкости тихий шепот, голос ветра, пронзительные, острые птичьи возгласы; обозначились резко и отчетливо запахи — листвы, и коры, и мха; и грибов в корнях деревьев, и кислых ягод, и прели, сырости, и близкого болотца где-то за деревьями. В кронах отмерли и зашевелились птицы, запрыгали по веткам, застрекотали. Неподалеку стояла и принюхивалась учуявшая бронемобиль настороженная лисица. Прыгала белка. Было свежо и легко, пахло осенью, вчерашним дождем и скорыми ночными заморозками.
«Ку-ку, ку-ку, — раздалось над головой, мерно и как будто насмешливо, — ку-ку».
Белег открыл глаза и нашел в кроне птицу. Та замолчала сразу — смотрела наглым глазом в желтом обводе и чуть подпрыгивала на ветке. Потом вспорхнула и убралась в чащу — видно, уловила внизу что-то такое неладное, не сулящее добра.
Ночью он опять мало спал. Впрочем, это успело сделаться привычным, и опасной усталости не ощущалось. Но вот, похоже, автомобильная качка взяла свое, и на несколько минут — не больше — он провалился в сон. Неприятный сон — не сон даже, дремоту. Воспоминание.
Посмотрел вслед улетевшей кукушке, наклонился, разулся и босиком, ступая бесшумно, слившись с лесом, став лесом, дыша в такт с дыханием леса, пошел вперед.
…Охота вокруг Озера была изобильна и опасна. Со временем зверь сделался осторожен у воды, а дальше в чаще, в темноте дикого леса, осторожным следовало быть самому охотнику.
Олений след увел Белега достаточно далеко, чтобы быть начеку, и тихий хруст за спиной он услыхал сразу. Уяснить они уже успели: случается такой шум, оборачиваться на который, а тем более проверять, не шуршит ли это в подстилке мышь, не ползет ли в листве безобидный уж, никак нельзя. Любопытные уже ничего не рассказывали, оставляя на забрызганных ветвях только клочья слипшихся волос и рваные лоскуты, а то и вовсе — одну разрытую землю в глубоких бороздах ногтей.
Белег ни оглядываться, ни раздумывать не стал — сразу прянул с места, как прядает спугнутый заяц. В тот же миг молчавшая притворно чаща за его спиной содрогнулась и исторгла из себя нечто — нечто взревевшее, тяжелое. Нечто, что ринулось по пятам.
Хрипело влажно и близко, с хрустом ломало сучья, метало там что-то позади и никак не отставало. Белег несся через лес бездумно, бестрепетно — ведомый одним лишь чутьем. Весь разум, все сознание его будто угасли, как гаснет спешно присыпанный песком костер, и теперь были только они — чутье и тело. Глаза сами выискивали просвет между стволами, уши ловили за спиной приближение неведомого, а ноги угадывали, куда наступить, избежав коряги или скользкого мха. Так же не раздумывая, копье он выпустил сразу и сразу же скинул сумку, облегчив бег. Как рвалась о сучья безрукавка из оленьей шкуры и как слетели с ног обмотки, он уже не почувствовал и не заметил. Но голодный хрип за спиной не затихал, напротив — все приближался, висел на самых плечах, и вот тут Белег и увидел — действительно увидел, будто сознание само вернулось в этот острый нужный миг — переломившееся дерево. Наверное, его свалило бурей, и острые осколки торчали из сердцевины, белея в лесном мраке. Нельзя было понять, крепко ли они держатся друг за друга, крепка ли их древесина, но Белег и не задумался — не примериваясь прыгнул на ствол, не сдерживая бег, ухватил потянувшийся к руке древесный осколок и выставил его назад, под мышку, успев еще упереться коленом, но не успев обернуться.
Они свалились на землю вместе. Гадина смела его своим весом; протащила, ободрала о кору и ветки, обхватила и забилась, не давая ничего разглядеть, молотя лапами, молотя башкой и каким-то чудом не задевая когтями. Деревяшку вырвало из его рук, но зато он сумел как-то извернуться, избежав клацнувших клыков, и сразу плотнее прижался, почти обнял, не давая места для замаха. Где-то — то ли сверху, то ли сбоку — булькало и выло, скрипело и чавкало, содрогалось, билось и скрежетало — а потом вдруг замерло. Белег обнаружил себя полузадохнувшимся, придавленным к земле, и гадина таращилась на него сверху. Она была сизо-черная, покрытая грубой бугристой кожей, в складках которой торчали пучки жесткой щетины. Черные блестящие глаза с кулак размером пучились на вытянутой башке с маленькими ушами, маленькими ноздрями и огромными, влажными, короткогубыми челюстями. Изогнутые клыки, все в багровых сгустках и крепкой багровой пене, дрожали у Белега перед самым лицом. Затем тварь содрогнулась уже всем телом, выблевала на него перемешанный с кровью и щепками ком тухлятины и затихла.
Потом Белег еще долго лежал под коченеющей тушей, не в силах столкнуть ее с себя, и смотрел, как черные пузыри глаз заплывают мутью…
Скопившаяся в развороченном пеньке вода была студеная, прозрачная и чуть отдавала прелью. Белег пригладил намокшие волосы, о рубашку высушил руки и подпрыгнул — повис на почти горизонтальной ветке, как на турнике; мышцы в боку натянулись и сразу заныли. На гимнастику, прописанную доктором Курмином, не хватало ни времени, ни сил, да и вообще доктор Курмин имел бы полное право учинить нерадивому пациенту основательный разнос: с таким подходом стоило ли удивляться, что процесс восстановления затягивается. Вот и сегодня ночная судорога чуть не сбросила его с постели, и потом Белег битый час ходил от стены к стене, согнувшись и давясь в платок до бурой слюны.
