— Прояснить, — согласился Орофер. — Давайте. Давайте проясним. Вы знаете, что я вас не люблю, господин Куталион?

— Знаю.

— Знаете почему?

— Знаю.

Орофер не дождался продолжения и сжал зубы, поводил туда-сюда крупной челюстью.

— Во-первых, за манеру отвечать только на прямой вопрос. А во-вторых?

— Во-вторых, вы не сторонник частных инициатив.

— В точку, — согласился Орофер. — Мне не нравится, как было поставлено дело у вас с дядей. Вот эта ваша вседозволенность, лишняя свобода. К трагическим последствиям именно такой подход рано или поздно и приводит, — продолжил он и на этот раз спокойно, без раздражения кивнул Турину, откинулся на спинку стула. — Я ведь прав, господин Турамбар? Сначала нужно думать, потом действовать. Нет, я не спорю: возможно, лично у вас, господин Куталион, в вашей голове идет какая-то четкая работа, и вы ее способны контролировать. Но это касается только вас — вас одного! — может быть, двух-трех сотрудников. Но подразделение — это тоже государство. Здесь ничего нельзя пускать на какое-то личное усмотрение. Все должно быть продумано, просчитано и выверено. И каждый — каждый, Куталион! — должен знать свое место во всех смыслах этого выражения. Нет, это не оскорбление и не принижение, это объективная необходимость. Не надо выпрыгивать выше головы, не надо нарушать порядок строя — частное геройство мешает большому делу. А вы этого упорно не понимаете. Не знаю, следствие ли это долгой вседозволенности или затянувшийся опыт общения с голодрим… Они как раз в полной мере демонстрируют, что происходит, когда все стоит на самоуверенных одиночках… Но Создатель с ними, с голодрим, — Орофер задумчиво покивал чему-то, посмотрел на свои лежащие на столе расслабленные руки, подвигал на пальце обручальное кольцо. — Полагаю, вы знаете, я настаивал, чтобы дядя разжаловал вас и отправил под стражу.

— Знаю.

— Согласитесь, это было бы правильно — по правилам. Не потому что лично мне вы неприятны, тут не место личному. Вот если бы вы все-таки умерли, можно было бы обнародовать красивую историю, популяризовать ее… Приукрасив, конечно. Даже памятник бы вам поставили, где-нибудь на центральной площади — за былые заслуги… И это было бы полезно. Но вы, к сожалению — уж извините, — выкарабкались. А потом вопиющим образом избежали заслуженного наказания. И вот сейчас снова лезете без мыла. Это тоже вредно — в перспективе. И что мне с вами делать?

— Есть рациональные предложения? — скептически поинтересовался Турин. Поучительную тираду он слушал с нарастающим недоумением и несколько раз порывался перебить, отчего Белегу приходилось пинать его под столом.

— Какие уж предложения, господин Турамбар… — устало вздохнул Орофер, — запереть бы вас… Вы, господин Куталион, думаете, меня эта зеленая книжечка убедила? Будто я поверю, что у вас таких по всем карманам не припрятано? Просто не время. Да и выглядеть это будет полным самодурством или, хуже, вредительством. Меня просто не поймут. Еще и утопленник этот… Вас просили? Кто вам, например, разрешил привлекать гражданских? Детей? Об этом я и говорю.

Белег молча слушал, не отводя взгляд от светло-зеленых, а сейчас красных, воспаленных глаз принца. Орофер не пытался играть в гляделки и давить, как это было раньше — то ли успокоился и хорошо приготовился, то ли правда слишком устал.

— Ну хорошо, молчите. Вот тогда мое предложение: я лично дам вам все официальные полномочия. Даже объявлю при всех. Так и быть, суйте всем в нос свои корочки, имейте доступ к информации, какая нужна, привлекайте сотрудников. В компетентности вашей сомнений нет ни у меня, ни у кого. Но! Действуете только по согласованию со мной. Всё, что добудете, всё, что разузнаете — сразу мне. Лично! Будете как бы мои глаза и уши. Но при таком условии: никаких прямых действий! никаких комментариев для общественности! никакой самодеятельности! Результаты расследования будут обнародованы только после тщательного анализа и только в том виде, который будет сообразен интересам королевства. Такие мои условия. Что скажете, господин Куталион? Господин Турамбар?

— Звучит разумно.

— Вот и я так думаю. Мне будет достаточно вашего слова — только прямого, без уверток. И сразу предупреждаю: никаких игр у меня за спиной. Надумаете финтить — обоих размажу по стенке. И дядя на пáру с комендантом вас уже не прикроют, — он закончил и, удовлетворенный произнесенной речью, стал ждать ответа.

Звучал и выглядел очень спокойно, очень уверенно — будто действительно хорошо все обдумал и проговорил мысленно не один раз.

— Нравится? — тихо спросил Белег.

— Что? — не понял Орофер.

Не понял и потому сделать ничего не успел: Белег качнулся к нему через стол и ухватил за запястье. От неожиданности принц дернулся, отшатнулся, попытался руку вырвать — где там.

— Нравится? — повторил Белег, крепче сжимая пальцы. За прошедшие месяцы рука успела восстановиться пусть и не абсолютно, но достаточно для того, чтобы удержать и кого покрупнее. — Приятно дождаться возможности? Или лучше возможность организовать?

— Полковник, да ты спятил? — выговорил изумленный Орофер и теперь уже попытался подняться, но и это ему не удалось.

— Белег… — позвал вскочивший Турин.

— Все такое неправильное вокруг, неуклюжее? Гномы, люди. Камень еще. Поменять бы? Навести порядок? Кто-то же должен? — с расстановкой перечислил Белег, не спуская глаз с дергающегося Орофера. Перечислил и пальцы наконец разжал.

— Вот теперь — все! — Орофера по инерции отбросило на спинку стула, стул качнулся на задние ножки, но устоял. Орофер тут же вскочил и, схватившись за запястье, сделал несколько шагов к двери, — теперь ты допрыгался! Теперь даже не под стражу — в лечебницу! Для контуженных! Для скорбных разумом! К кровати привязать! Корлас! — рявкнул в сторону приемной, дверь тотчас затряслась, отчаянный голос адъютанта напомнил, что она заперта. — Сюда! Враг вас всех побери! Немедленно мне!..

Белег сел обратно на стул, убрал со стола руки и ждал, рассматривая опущенные шторы. Ошарашенный Турин столбом торчал рядом.

— Что «немедленно», Ваше Высочество? — влетев в распахнувшуюся дверь, вытянулся по стойке смирно Корлас.

— Немедленно!..

Орофер замолчал. Оглянулся на стол. Перевел дыхание и поправил воротник мундира.

— Немедленно… Из приемной всех выведи. Совещание с оперативным штабом сдвинь. Пока на час. И сам выйди. И… — он замолчал, подумал еще, снова оглянулся, — нам нужен кто-то еще?

— Эльмо? — предложил Белег. — Саэрос? Берен?

— Услышал? — Орофер закрыл за адъютантом дверь и, все потирая запястье, вернулся за стол — теперь уже сел подальше, в свое кресло.

14.09.490 г.

01 час 37 минут

— Ты его правда заподозрил? — спросил Турин, когда спустя два часа они вышли из дворца и наконец-то сели в бронемобиль.

Пока ждали, Орофер сначала успокоился, потом снова обозлился, растерял свое самообладание и снова дал волю — и раздражению, и оскорбительному тону, и прямым и скрытым угрозам, и обещаниям всевозможных будущих кар. Потом снова взял себя в руки.

Разговор по делу возобновился, когда присоединились остальные. Оторванный от каких-то своих дел Саэрос обругал всех еще из приемной, а когда зашел — замер, с неописуемым выражением зажмурился и обошел длинный стол по широкой дуге, демонстративно втиснулся между Белегом и Орофером.

«Ты, верно, хочешь, чтоб меня вывернуло», — предположил он.

«Попей воды», — посоветовал Белег.

— Нет, это для наглядности. Для него слишком творческая была бы схема.

Дело, конечно, было не в творчестве и даже не в самой схеме — в том, что с самого раннего детства и поныне Орофер никогда бы и ни в чем не нарушил установленный порядок. Он мог за закрытыми дверьми спорить до исступления, засыпать Тингола докладными записками, попеременно то веселя того, то выводя из себя; делать доклады, жаловаться официально, строчить проекты, подсылать для отчетов верных свидетелей всевозможных нарушений и иными способами пытаться донести свое категорическое несогласие с тем или иным текущим положением дел. Но никогда и нигде он не позволял себе публичной критики, не обвинял короля и при всех своих возможностях не делал попыток выстроить собственный, хоть сколько-то организованный лагерь соратников.