— Заверяю, что мы осмотрели все с полным пониманием, − повторил начальник полиции, когда закончил короткий отчет и взглянул на своего дежурного. Тот не отрываясь смотрел на короля, потому кивал с опозданием. — Прискорбное происшествие, но нападение исключено. Доктор Глортан может подтвердить.

— Здесь освидетельство. Я все изложал, — сухо и с сильным акцентом произнес доктор Глортан, обращаясь непосредственно к Тинголу и протягивая ему бумагу.

Тот смотрел только на тело и не ответил ни одному, ни другому. Наконец повернулся к доктору Лириону:

— Проверь сам. Убедись, что… никто не излажал, — и вышел из номера. Через пару минут его голос уже громыхал на улице — там стали готовить перевоз.

Осмотром занялись сразу: следами в ванной, пятнами на ковре, личными вещами. Маблунг сидел на корточках перед раскрытым чемоданом, Саэрос — в ногах на постели и не реагировал на попытки военврачей себя передвинуть. Белег поворошил в пепельнице основательную горку бумажного пепла, нашел в ней уголок фотокарточки и еще один уголок — плотной акварельной бумаги, на каких печатали открытки. Ни записки, ни следов ее не было. Он отошел к стене, нащупал в кармане складной нож, раскрыл: лезвия были на первый взгляд чистые, и рукоятка полностью высохла, но на свету виднелся буроватый налет, а внутри корпуса поблескивала влага. Белег вынул из кармана платок и стал протирать.

— Я могу уходить?

Из них пятерых Даэрон был не только самым одаренным, самым талантливым, с самым золотым характером; самым красивым был тоже он — до неприличия, до постоянных девичьих слез, к которым прежде относился с философским принятием. Безупречно стройный, белокожий, чернобровый, с угольными волосами мягкой волной, с сияющими синими глазами, с самым безупречным вкусом. Это было очевидно всегда, но однажды как-то неожиданно высветилось и с другой стороны: на одном из праздничных приемов во дворце они с принцессой танцевали в общем танце. Было шумно и весело, но другие пары сами собой вдруг стали отпадать, отходить в стороны, освобождая место; заканчивали танец Даэрон и Лютиэн уже вдвоем — весь зал только наблюдал в едином восхищении и потом разразился едиными длинными, совершенно спонтанными овациями.

Наверное, все это тоже было проявлением вкуса: сейчас Даэрон лежал на постели, и его волосы давно просохли и сами собрались крупными черными локонами; лицо, фарфорово-бескровное, будто протерли от румянца. Но Белег смотрел и видел не это, а стыдливую клеенку поверх голого матраса, задранную рубашку в бурых разводах и ванну, в которой будто полоскали сырое мясо.

— Господин, не знаю вашего имя, — не унимался доктор Глортан, — рисковаю заметить, что мои пациенты ожидают целого дня. А этот господин уже закончился.

Белег перевел на него взгляд. Типично черноволосый и типично сероглазый, с превратившимися в ниточку поджатыми губами, он всеми силами демонстрировал крайнее раздражение. «Чем рассерженный голдо отличается от кошки? — спрашивала старая шутка. − Если обрызгать кошку — зашипит не каждая».

— Здесь не Дориат, а свободные земли. Я не поддаюсь Элу Тинголу.

— Почему же вы еще здесь?

Белег забрал у него бумагу. Как и ожидалось, написано было аккуратно и без ошибок.

«…ввиду критического уменьшения объема циркулирующей крови…»

— Спасибо за помощь, доктор Лауртанно{?}[Здесь и далее выделенная в тексте курсивом прямая речь — квенья.], — Белег перешел на квенья. — Я вас не задерживаю.

Голдо сгреб свой саквояж и с оскорбленным видом удалился.

Фактически, если не брать в расчет формальную карту «королевства Дориат и Белерианд», Нан-Татрен был самостоятельным населенным пунктом на толком никем не контролируемых землях; весьма пестрый состав проживающих этому только способствовал. Реально же все его дела решались в Нарготронде с оглядкой на Менегрот. Но на дворе был не Долгий мир, а в Нарготронде — не Финрод: едва ли глава какого-то Нан-Татрена решился бы ослушаться прямого приказа из Менегрота — заткнуться и ждать.

Закончили уже в сумерках. Ночевать здесь никто не хотел, и на центральной площади готовили в обратный путь автомобили. В багажную дверь загрузили укутанные носилки — места там было почти столько же, сколько в просторной гостиничной ванне. Саэрос уже давно сидел там же на пассажирском сиденье и, казалось, подремывал. Сюда они ехали порознь, поэтому не говорили, но на месте было ясно — Саэрос, против обыкновения, не проронил ни звука. Надо было с ним поговорить, но не получалось ни подобрать слов, ни избавиться от мысли, что лучше всего это удалось бы Даэрону.

Белег вернулся в гостиницу, поднялся на опустевший этаж и вошел в номер.

— Погаси, пожалуйста, — попросил Маблунг. Он был внутри один: в густых клубах дыма сидел на подоконнике, свесив ноги наружу.

Белег снова щелкнул выключателем.

— Идиот, ну какой же несчастный идиот… — бормотал Маблунг куда-то в темноту, откуда долетал шум работающих моторов, голоса и — отдельно, перекрывая все, — крики Тингола. — Белег, ведь он же из нас самый здравомыслящий! Никогда никаких тупых выходок…

— «Чем больше ума, тем масштабнее глупости», — невпопад проронил Белег.

— Что это? Барадэйтельская народная мудрость?

— Не знаю. Расхожая.

Маблунг на редкость грязно выругался, пульнул в окно окурок и снова полез за портсигаром. Белег не глядя протянул руку.

— Это же, представь, владелец бы даже шум не поднял… Да и куда — никаких документов, никаких следов, — Маблунг поднял голову, страдальчески скривил рот и постучал себя по носу. — Если бы не чуечка твоя, мы бы не узнали даже.

— Пришло бы донесение, — Белег покачал головой. — Через пару дней, через неделю.

— Разве что…

Они помолчали, потом Маблунг кивнул на силуэт в окне автомобиля:

— Ничего?

— Нет.

— И мне не отвечает. Хоть бы ругался… Надо присматривать.

— Надо.

Они помолчали еще.

— Не знаю, ты поймешь меня или нет, но так хочется — прям до зуда — дать ему в зубы. Я про Даэрона.

— Я понимаю.

— Этот теперь, — Маблунг кивнул снова, — совсем с цепи сорвется. Элу себя грызть будет. Про малышку я даже думать не хочу… Да как такое в мозг могло прийти! До свиданья, а вы тут разбирайтесь сами? Позвонил ведь еще, попрощался… Сволочь, — он снова выругался, а потом вдруг ссутулился, спрятал лицо в ладонях.

Белег присел на подоконник спиной к улице, рукой обхватил Маблунга за шею, и они склонились, прильнули друг к другу головами. Внизу возле машин продолжалась суматошная возня, и Тингол продолжал неистово орать на неуклюжих, косоруких, в край потерявших совесть идиотов, которыми покарал его Создатель, судьба и весь этот проклятый мир.

— Я уточню: и поэтому у тебя сомнения? — дослушав, заговорил Турин. — Потому что Маблунг дцать лет назад что-то там сказал, а теперь, будучи не в себе, поступил иначе? Нет, ты, конечно, знал его куда лучше… Но как аргумент это так себе.

— Это не аргумент, Турин. Это чистое знание. Пусть и не подкрепленное фактами.

— А оно как-то укладывается в «Основы оперативной работы»? В какое-нибудь методическое руководство?

— В основы — нет. Это другой уровень. Называется «опыт».

— Ну а я не знаю, что тогда сказать… И что тут делать? Хорошо, давай предположим — предположим! — потому что я не улавливаю твою логику — предположим, что некто убил Маблунга. Во-первых, этот кто-то вошел в кабинет, запер дверь в приемную, подошел вплотную и пальнул! И никто ничего не понял до последнего момента, включая самого Маблунга! Ты ведь сейчас понимаешь, к чему это сводится? Даже если он вошел с балкона и так же вышел…

— А во-вторых?

— И во-вторых! Это что же за такая срочная необходимость, чтобы стрелять посреди всей кутерьмы чуть ли не на глазах у целого дворца? Малейшая оплошность, задержка — кто-нибудь заметил бы. Зачем надо так рисковать?

— И зачем?

— Ну… — Турин нахмурился, развел руками и стал перечислять и тут же себя опровергать. — Понятно, Маблунг мог что-то видеть. Но тогда у него уже была прорва времени об этом рассказать! Кому угодно! Где уверенность, что не рассказал? Если бы рассказал, уже бы подняли шум? И что, это «бы» опаснее, чем вот такое рисковое дело?