— Белег Куталион! — криком позвал кто-то по имени, и Белег вдруг обнаружил себя.
Обнаружил сидящим на краю закиданной сеном щелястой незапряженной телеги — оглобли торчали криво, на одну был насажен порванный хомут. Позади на телеге, деревянно вытянувшись, лежали бок о бок двое с закрытыми лицами; рядом, макушкой упираясь Белегу в бедро и судорожно вцепившись в его руку, в бреду умирал третий — сильно обгоревший немолодой хадоринг с саперными топориками в уцелевшей петличке; он потом так и не пришел в себя, не назвал ни имени, ни части, похоронили его на границе с Дориатом в одной из нумерованных могил.
— Белег Куталион! — снова позвал кто-то, и Белег, будто просыпаясь, медленно поводил взглядом.
Вокруг было что-то вроде малоупорядоченного лагеря: стояли армейские фургоны и передки́, такие же убогие телеги и крестьянские повозки, испуганные кони, побитая техника; сновали вокруг грязные, закопченные, перемотанные бинтами и тряпками эльфы и люди; кричали, звали, стонали и плакали.
Белег тупо потряс головой, взялся свободной рукой за прошитый болью затылок и посмотрел на себя: понял, что весь от макушки до подметок покрыт черно-бурой коркой — из ссохшейся, колкой, гарью и густым железом пахнущей земли. Земля эта была везде — на коже, на одежде, под одеждой, вместе с кровью в ушах, во рту — во рту она потом еще долго скрипела на зубах, когда его начинало вдруг выворачивать все тем же землисто-бурым; земля была и в карманах, доверху набилась в сапоги — сапоги, как оказалось, были чужие, франтоватые кавалерийские, на два размера меньше, чем следовало, и снять их потом не вышло, пришлось резать. Форма, вся посеченная и протертая, осталась своя, но пуговица на кителе уцелела единственная — на нагрудном кармане; там, внутри комочка спрессованной земли, позднее обнаружилось сплюснутое обручальное кольцо, а на нем выведенное тенгваром «К и Э — навсегда».
— Белег Куталион! — в третий раз услышал он, и тут кто-то остановился прямо перед ним, тряхнул сначала за плечи, а потом ухватил за отвороты кителя. — Братишка! Эй! Ты слышишь меня? Не видел? полковника Куталиона! Разведка, он…
Заскорузлые, в корку превратившиеся отвороты нового рывка не выдержали и просто отломились, оставшись у Маблунга в кулаках. Он тупо посмотрел на них, снова на Белега и — ахнул.
Потом уже, когда, полнясь новостями, сводками, все прибывающими деталями произошедшей катастрофы, прошли недели, а потом и месяцы, удивляться получалось только одному: не безлошадной телеге, не так и оставшемуся без хозяина обручальному кольцу, не чужим сапогам. Удивительно было только то, что те девять дней — от уезжающего верхом Фингона и до того первого оклика в беспорядочном лагере на самой границе Бретиля — те девять дней так и остались начисто стерты у Белега из памяти.
***17.09.490 г.
00 часов 27 минут
В клумбе росли георгины и астры. Но они были еще молодые, недавно высаженные к осеннему цветению, к скорому празднику, распускаться только начали, и потому клумба больше зеленела этакой пышной свежей кучей, а под кучей скрывалась мягкая после перекопки, после ночного дождя земля — упасть в нее было не опаснее, чем свалиться на взбитую перину. Саэросу просто не повезло.
Тех, кто в момент взрыва в кабинете оказался в ловушке стен среди разлетающихся осколков, жестоко раскидало по сторонам и в лучшем случае посекло стеклом и щепками. Саэроса же, по всему, должно было просто скинуть в эту зеленую кучу и самое страшное — наградить ушибами и ссадинами, тем более и падать-то со второго этажа было всего ничего.
Белег сидел там же, в клумбе, — сидел прямо на земле, окончательно смяв и астры, и георгины, и смотрел на свой посеревший от пыли, только недавно обруганный пиджак. Получалось, это был уже второй пиджак, загубленный за сутки. Хотя сутки-то уже закончились и, если так судить, отсчет можно было обнулять…
…может, дело было в том, что Саэроса взрывом просто оглушило и выкинуло наружу уже безвольного. Может, оглушило еще раньше — еще когда он корчился на полу под голос того, что говорило устами безвестного письмоводителя. А может, все опять возвращалось к тому самому безжалостному невезению. Что и говорить: второй раз за год упасть с ничтожной высоты и сразу свернуть шею — как тут обойтись без очень большой неудачи?.. Хотя календарный-то год тоже закончился, и получалось, что и этот отсчет можно было обнулить…
Голову прошило такой болью, будто от виска к виску продернули и провернули раскаленную спицу. Белег схватился за землю, его куда-то повело, но куда — он уже не понял, потеряв и равновесие, и ощущение самого себя; все потонуло в черноте и небытии, и длилось неизвестно сколько, а прервалось так же внезапно — вспышкой, ощущением бесконечного падения, облегчением, которое само по себе было болью, но болью иного рода, и еще чем-то — будто в лицо повеяло то ли отгремевшей грозой, то ли прохладой весенней ночи.
— …сейчас!.. Сейчас пройдет!
Когда Белег глаза открыл, плеснуло снова — новой вспышкой, слепящей бездонной синевой. Он зажмурился опять, а когда глаза все-таки открыл, обнаружил, что лежит навзничь, а над ним, крепко удерживая его голову маленькими и сильными своими руками, склоняется Лютиэн.
— Все?
— Кажется…
Она отпустила. Опустила руки, помолчала. Потом, осмелившись, потянула расстеленный в клумбе пиджак, посмотрела и вздохнула судорожно, но не зажмурилась. Нащупав опору, Белег кое-как сел и протянул руку — привлечь к себе, чтобы она, как в детстве, когда нашалила где-то и прибежала к кому-нибудь из них укрыться от мнимого отцовского гнева, прильнула и уткнулась лицом ему в грудь… Но она обняла сама. Наклонилась, обхватила и сама прижала крепко — не детским уже незнакомым жестом.
Теперь обнаружилось, что вокруг вовсе не пусто и не тихо. Словно спала пелена, словно подняло плотный накрывший Белега колпак, и ясно стало, что вокруг и кричат, и зовут, и просто переговариваются, переходят-перебегают туда-сюда вдоль припыленной, расцарапанной стены с покалеченными окнами. Несли носилки, сматывали в бобины мокрые брезентовые шланги, оскальзывались в натекших лужах, отбрасывали в стороны куски выломанных рам, куски мебели, тряпки, выкатившиеся из побитых цветочных горшков земляные комья; сверху тянуло дымом и гарью, что-то гремело, стучало, трещало, парусило тканью — и кричали, кричали, кричали…
— Не вставай резко, — предупредила Лютиэн и поднялась на ноги вместе с ним.
Взрывом его отшвырнуло под большой стол — и его, и Турина. Стол, на счастье, оказался слишком крепок и слишком тяжел и от удара только треснул — шкафы от этого же удара смяло, они частично сложились, частично осыпались полками, книгами, подшивками. Но дубовая столешница выдержала, еще и поймала часть осколков, и они намертво засели в ней, местами пройдя почти насквозь.
Белега если и оглушило, то на несколько секунд, не больше. Он выбрался и огляделся, перевернул Турина: молодой человек был без сознания, но как будто цел и почти невредим — на шлепки по лицу сразу отозвался мычанием и замотал головой. Наверное, именно ради этого момента и стоило годами таскать с собой памятное наследство: после колкой реплики Саэроса Турин от окна отошел и, защищаясь от обиды с детства привычным способом, безотчетно нацепил отцовский шлем.
Рядом в быстро растущей луже без движения лежал Нолмэндил; остальные — Орофер и Ордиль, Марондил и Конмал, его сотрудники, конвойные, доктор Адвэллион, бывшие ангбандские пленники — все они ворочались на полу или тоже лежали недвижными кулями; кто-то пытался подняться, кто-то стонал, кашлял и звал на помощь. Доктор Игливин, дергая рассеченным подбородком по пиджаку на плече, склонялся над кем-то, бормотал сквозь стиснутые зубы; а над всем этим в клубах дыма, держась за щеку, стояла Галадриэль — ее, похоже, успели прикрыть, она поднялась самой первой и теперь оторопело, оглушенно смотрела по сторонам.
Хватаясь за стену, Белег добрался до порога. Дверь в холл с петель сорвало начисто, разорвало, и нижняя половина ее уверенно горела в груде перевернутой и уже занимающейся мебели. Под испуганные возгласы и нестройный топот из утонувшего в дыму холла возник дежурный с поста, замер, уставившись на развороченную дверную коробку, а одновременно с таким же возгласом вбежал кто-то с другой стороны — из внутренних помещений управления. Тут и стало ясно, что во всем этом разгроме, в хаосе, среди раненых и оглушенных нигде не видно Саэроса…
