«Речные погнали озерных…» Речные погнали озерных, остзейское солнце взошло, и снова – как в трубах подзорных — зажглось броневое стекло. И снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и сно… язык потянули за слово и стало от слова темно. Потом просветлело немного и кто-то присвистнул: «Фьюить!» Лейкисты вернутся с подмогой — ривьеру в крови утопить. «У них там всегда какой-нибудь порт. Если…»
neturtas, lapkritis, gramatika, liepsna T. V. У них там всегда какой-нибудь порт. Если начинать, так прямо с анжамбемана. Прямо с бетонных свай, утонувших в масле, ржавого крана, ангара, пирса; с бывшего, остановленного движенья; сбывшегося пророчества; обмана зрения; придаточного предложенья времени; взмаха лютого тирса. Они умели быть одни среди этих развалин и тех; постоять в профиль к серому ветру, в свете своих поэтик, слегка прищуренном, мускулистом, для чтения с выколотыми глазами; стать продолжением стен и кровель, грамматикой, зазубренными азами языка, взятого в плен солистом. Пирс был длинным. Теченье сносило мусор. Строка росла, размер выпрямлялся. Перспектива сужалась. Уже́ и мудрость не влезала в нее – только правда, как тогда, в нищих заведеньях Союза. Чтобы закончить, нужна лишь малость, всё остальное, муза, теперь обуза. Спасает лишь тавтология, правда? «Ни настоящего, ни будущего, ни прошлого…» Ни настоящего, ни будущего, ни прошлого здесь, конечно, нет – сплошное томительное «сейчас». Сейчас в тундре взлетно-посадочную полосу укладывают из живых зэка, поджидают нас. Ждут нас, поджидают. Чуть слышно смерзаются зэка. Лежат, похрустывают. Наш двухмоторный самолет запаздывает, мы вглядываемся в облака и при снижении скорости напрягаем живот. «– Где ваша верность? Где трепетных внуков…» – Где ваша верность? Где трепетных внуков строгие, светлые голоса? Где субпродукты маленьких звуков? Девичий жир для оси колеса? Эники? Беники? Сика-лиса? – Верные эники, верные беники — мы соберем таинственный хор, слушайте, слушайте, современники, серые гуси на линзах озер! Сика-лиса, посмотри-ка в упор! – Где ваша смелость? Где чистого тела точная жертва во времена общего непочатого дела? Ждет поколение, ждет страна. Бросьте кормящие вас вымена! – Грудь материнская, сладкая, нежная, душу питающая, прощай! Кончилась, кончилась безмятежная, сердцем суди, никого не прощай. Тело науке борьбы завещай. – Где ваша гордость? Где новая мера старым вещам, отмеренным вам вычурным временем в центре сквера, где вы гуляли в матках у мам, где говорили папкам: я сам? – В серые папки жизнь наша связана, в серые папки связана смерть, в белых тесемках – наша прекрасная, больше ни с чем не сравнимая смерть, — Сика-лиса, коллективная смерть. «прекрасным тополям…» прекрасным тополям на кончике языка скажи салам — алейкум коротка немая встреча ледяной июнь как семку эту речь подальше сплюнь о сексе и войне на русских языках шепчи шепчи не вой держи себя в руках как дерево как то — поль стыдный голый спускай в ничто горючие глаголы ни populus ни то — поль не взойдут онан и тот не оценил бы труд «О жизни и смерти – о чем же еще…» О жизни и смерти – о чем же еще беседовать нам ввечеру? Ты будешь расти бробдингнегским прыщом, а я бесконечно умру. Нам станут носить государственный чай. Ты будешь скрипеть сахарком на желтых зубах: «Выручай, выручай, будь крепеньким пастернако́м! О жизни и смерти, давай, говори (миндальничать будет черед), да так, чтобы жизнь замирала внутри и смерти крутило живот! А то что-то жизнь застоялась во мне и смерть застоялась во мне, пора бы и ту разогнать по стране, и ту разогнать по стране…» «…Товарищ, вы пейте, остынет совсем. Баранку возьмите. О чём теперь говорить? Свет не нужен совсем летящему вслед за лучом…» «Я тоже был поэтом-дачником…» Я тоже был поэтом-дачником, ходил подглядывать за светом, огромным шелестя задачником с одним-единственным ответом. Как сладко находить решение в траве, среди словесной кашки, где ходит аз, ему отмщение, и всюду ползают букашки! Такая поутру гармония, такая алгебра в потемках, что маленькая антимония вдруг начинает жить в потомках. И ходишь целый день как будто бы в логоцентрической задаче маршрутом Левашово – Бутово, от ближней дачи к дальней даче. Путем всея интеллигенции, между крушиной и кручиной, шепчакрича свои каденции и задыхаясь каватиной разини, лоха, неудачника, пославшего себя подале, к ответам жирного задачника, |
